СОЗИДАЮЩИЕ

| | | | |
Савва Ямщиков
СОЗИДАЮЩИЕ
В недавней беседе со мной замечательный критик и писатель Валентин Яковлевич Курбатов заметил, что у каждого человека свой "золотой век". У нас с Тимуром Зульфикаровым "золотой век" — это наша молодость, наши 60-е, 70-е годы. Могут сказать: как же, в это время Хрущёв закрывал церкви, была эпоха застоя, не давали ездить за границу. Век и его "позолоченность" определяются нашим отношением к миру и нашим его восприятием. Я не могу сказать, что мы в молодости были наивными, но каждый день обещал нам интересные дела, встречи, откровения, открытия, мы жили действительно счастливой жизнью. У нас не было нормальных средств к существованию: мы жили от получки до получки, а получка, как правило, укладывалась в 100-150 рублей; на какие-то случайные заработки в издательствах, на телевидении, причём заработки эти тоже определялись суммами в тридцать, сорок рублей, на которые можно было с друзьями или с девушкой отправиться в любой ресторан — если хочешь, в буржуазный типа "Метрополя"; хочешь — в демократический: ВТО, Дом кино или кафе "Националь". Общение с людьми для меня и для Тимура было необходимым, потому что мы проверяли на этих людях правильность наших мыслей, ловили мысли этих людей. Россия тогда действительно была читающей страной! Когда я ехал по утрам в университет или на работу, — в вагоне сидели люди и читали книги. Причём книги были самые разные: классика русская и зарубежная, и современные издания, иногда можно было увидеть и завёрнутую в бумажку книгу, привезённую "оттуда"…
Я помню Тимура в нашей молодости, красивого молодого человека. Не зная, что он таджик наполовину, я воспринимал его европеизированным красавцем, актёром из голливудских фильмов. Но когда я с ним поговорил первый раз, то понял сразу, что у этого человека удивительно тонкая душа. В наше время была модной ориентация на известных журналистов-международников, представителей киноэкспорта, всех, кто выезжал за границу, мог общаться с мировой культурой… Я благодарен судьбе, что много лет провёл в кафе "Националь", встретив немало интересных людей. Кто главный был в "Национале"? Олеша и круг его друзей, приехавших в Москву из Одессы. И считалось для нас обязательным с почтением слушать всё это. Знаете, когда человек говорит: "А мы с Булгаковым поговорили, мы с Платоновым встретились…". Конечно, мы сидели, как галчата, открыв рты, слушали все эти выступления. И я помню, как заслушивались журналистами типа Мелора Стуруа, писателем Юлианом Семёновым, Боровиком, всеми этими выпускниками Института международных отношений или других престижных вузов…
Я уже тогда начал понимать, что им абсолютно безразлична была глубинная история той страны, в которой мы живём. Рано оказавшись в провинции, в настоящей России, начав делать выставки икон, портретов, богатого русского художественного наследия русского, почувствовал: модным верхушечникам неинтересно моё дело. А потом я близко сошёлся с людьми начала ХХ века, со своими учителями, вышедшими из многолетних гулаговских застенков, которые мне рассказывали о настоящей русской культуре, о Розанове, Леонтьеве, Хомякове, помогали глубже понять Достоевского и Толстого. Благодаря им я разобрался, что за люди определяли тогдашнюю систему. Они кляли на радио, в газетах, по телевидению Америку и Запад, а сами привозили вагонами в Москву иностранные вещи и напитки. Юлиан Семёнов гордо заявлял: "Мой папа, Семён Ляндрес, был секретарём Бухарина!" И считалось, что Семёнов уже чуть ли не диссидент, раз так близок к ленинскому любимчику! А я уже тогда прочитал, что Бухарин буквально ненавидел великих Тютчева, Есенина, и люди, восхваляющие его, готовят нехорошие дела для нашей страны. В более взрослом возрасте, общаясь с различными "модными" писателями, поэтами, художниками, приглашая к себе на выставки, — я видел, что им была неинтересна подлинная русская культура, неинтересно, что я плотно общаюсь со Львом Николаевичем Гумилёвым, и когда мне удалось в Центральном Доме художников организовать уникальный вечер моего учителя и в зале собралась тысяча человек, "модные" или не пришли на эту встречу, а если пришли, то с нетерпением ждали, когда же всё это закончится и можно будет наконец выпить. Однажды устроил я у себя в мастерской встречу Льва Николаевича с этими "модными". Они сами себя зачислили в диссиденты — получая государственные зарплаты, награды и живя безбедно! Лев Николаевич меня предупредил: "Савва, вы зря их приглашаете. Они со мной разговаривать не станут, потому что они меня не любят и всегда старались стравливать меня с моей матерью Анной Андреевной Ахматовой"…
Я, честно говоря, очень жалею, что наши пути с Тимуром как-то разошлись, и я долго не знал, чем же он занимается. Когда началась перестройка, когда разделилась наша писательская, творческая интеллигенция на два лагеря, я стал постоянно читать патриотические газеты, увидел там стихи и выступления Тимура, и понял, что в молодые годы в нём были заложены те же сомнения, что и во мне. Это человек, ищущий свои пути и воплощающий их в замечательной поэзии. За пару дней прочитал я замечательный томик, вышедший в "Молодой гвардии", — "Лазоревый странник". Причём прочитал в Суздале, и это место оказалось самым подходящим для восприятия поэм и стихотворений Тимура! Читаю русские страницы его поэзии — а за окошком Рождественский собор, суздальские пейзажи и старые дома… Почти всю свою жизнь прожил я в Суздале, Пскове, Новгороде — и теперь понял, что Тимур ходил где-то рядом, потому что так описать эту мою Белую Русь может только человек, который не просто приехал, на один раз, — а оставил здесь частичку своего сердца…
В наше время, когда идёт тяжёлый разговор о национальных разборках, поэзия Тимура Зульфикарова — ответ на мелочность и суету, царящие вокруг национального вопроса. Никогда не может быть глубинной разницы между Средней Азией и Русью. Недаром же Россию называют Евразией. Правда, сейчас многие на этом спекулируют… Если же исходить из постулатов, заложенных в сочинениях нашего замечательного философа Ивана Ильина, то я как раз считаю, что творчество Тимура — это то самое евразийство, о котором говорил Ильин, о котором писал Достоевский и лучшие наши писатели, наши славянофилы того времени, которые ни в коем случае не были квасными патриотами. Каждый славянофил наш настолько прекрасно знал и Восток, и Запад, что мог говорить о самосознании русском. Потому что просто кричать: "Я русский, я патриот!" — это, к сожалению, приводит не просто к искажению наших отношений и места, отведённого Богом для России в мироздании, но грозит ещё и обеднением самого понятия "русскости" — именно за такой патриотизм нас и тычут носом в тарелку.
Я благодарен судьбе за то, что она мне по-новому открыла Тимура Зульфикарова и его творчество.