СОЗИДАЮЩИЕ: Александр НЕДОСТУП

| | | | |
Савва Ямщиков
СОЗИДАЮЩИЕ: Александр НЕДОСТУП
Перед сегодняшней беседой с доктором Александром Викторовичем Недоступом я, пожалуй, волновался больше, чем когда-либо, и волновался не обычным, творческим беспокойством. Врач — это человек, к которому мы, даже очень надеясь на помощь Всевышнего, обращаемся на всех этапах нашей жизни. И, кстати сказать, религия это не запрещает, а наоборот, рекомендует. К сожалению, обычно мы приходим к врачам в самый последний момент. Вот и я сейчас думаю, что мне-то сначала надо было пойти к Александру Викторовичу на осмотр и узнать, имею ли я право проводить эту беседу по состоянию своего здоровья.
Так сложилось, что я живу и работаю, постоянно получая помощь врачей. В 20 лет я заболел очень тяжелой формой полиартрита. Тогда была эпидемия, страдали несколько миллионов в Америке, несколько миллионов у нас. К счастью, у меня полиартрит был неспецифический, и это давало надежду. Сначала меня лечили замечательные врачи районной больницы, а потом я попал в Институт ревматизма, который возглавлял академик Нестеров, он тогда находился в замечательном особняке на Петровке. Помню, делали мне рентген, а я глаз не мог отвести от росписей, которые мои учителя реставрировали.
Тогда-то, впервые тяжело заболев, я понял, что врач это не только специалист, а еще и духовник, потому что перед ним мы раскрываемся так же, как перед батюшкой на исповеди. Должен сказать, что в то время я не встретил ни одного врача, который бы вызвал во мне отторжение, какое-то сомнение. Это не значит, что меня сразу поставили на ноги, но врачи делали все для этого. Болезнь дала послабление, потом обострилась, и я опять попал в Институт ревматизма. Лежу неделю, вторую — меня не лечат. И вот во время обхода я устроил академику и сопровождавшим его врачам настоящий разнос: почему, мол, меня не пользуете? Через час подошла заведующая отделением и сказала: "Дорогой мой, выбили путевку в Пятигорск, где ваши болезни лечат". Я получал мизерную стипендию, семья наша была очень необеспеченная, а тут бесплатная путевка в санаторий. В Пятигорске я увидел, что такое забота медиков на местах — начиная с главврача, кончая сестрами и нянечками. Вроде болезнь, процедуры, а вспоминается так же, как поездка в Суздаль или Венецию.
И потом, забыв рецепты и предостережения, я надорвал свой организм. Надорвал не одной работой, ведь и отдохнуть весело хотелось. А для русского человека веселье — питие, этим делом я занимался, к сожалению, очень обильно. И вот в 86-м году тяжелая беда подошла ко мне, когда стала переворачиваться комната перед глазами и страшно стало ходить по улице, потому что шатало из стороны в сторону. Я обратился за помощью по месту жительства, мастерской и нашего выставочного зала на Плющихе — в Первый медицинский институт. Там у меня был замечательный друг, к сожалению, очень рано ушедший из жизни Сережа Дадвани. Я поражался — он и прекрасный, удивительно заботливый доктор, и автогонщик, и на все его хватало. Сейчас у нас говорят: "лица кавказской национальности". Но не бывает плохих национальностей — бывают условия, которые ставят национальность перед жуткими проблемами, и люди, что говорится, ломаются. Я никогда не думал, грузин Сережа или русский — мы были друзьями. Оказавшись в терапевтическом отделении, я не хотел прерывать работу, и Сережа, уходя вечером, отдавал мне ключ от своего кабинета. Вообще поразительным было тогда отношение к больным. Мой лечащий врач Маргарита Сердюк сама водила меня по разным клиникам Первого мединститута на исследования и анализы. Мне даже неудобно было.
В конце концов, эта болезнь привела меня к тяжелейшей форме депрессии. Настроение — до самого антихристианского, суицид все время стоял рядом. Хорошо, что Господь управлял и не допустил греха. Месяцами я не вставал, но иногда меня вывозили на заседания президиума Советского фонда культуры. И там однажды увидела меня Раиса Горбачева, которая была, как и я, членом президиума, и спросила: "Что это с вами? Вы изменились очень". Она дала указание, чтобы меня положили в хорошую больницу. Я, конечно, всю жизнь буду помнить эту заботу о себе, хотя мужа ее считаю одним из разрушителей нашего государства. К счастью, попал я не в Кунцево, а в Центр психического здоровья на Каширке. Там от ЦКБ работало отделение функциональной неврологии. И опять к вопросу о национальностях. Заведовала отделением дагестанка — великолепный специалист и удивительной красоты женщина Эмма Расуловна Мунчаева. Муж ее — известный археолог. В отделении все ухожено, чистота и домашний уют. Но пациенты такие, за которыми и следить надо. Окна закрыты, двери. И опять мне повезло с врачами. Прежде всего это Виталий Витальевич Тихонов, который по сей день рядом со мной и моей дочкой. Он у нас, как говорится, семейный доктор. Больной я был нелегкий. Не хотел ни с кем разговаривать, говорил, что все равно уйду из жизни. И вот ночами, когда все засыпали, врач вызывал меня к себе в кабинет и терпеливо, часами "вытягивал" из моей депрессии. Благодаря Виталию Витальевичу, благодаря Эмме Расуловне я живу и работаю сегодня. Словом, представление о врачах у меня отнюдь не из книжек почерпнуто.
В разные периоды у меня на слуху было имя одного врача. Сначала узнал об Александре Викторовиче Недоступе от моих учителей в университете — от замечательного педагога Виктора Михайловича Василенко, который пришел к нам после восьми лет ГУЛАГа, от Всеволода Владимировича Павлова и Екатерины Алексеевны Некрасовой. Позже слышал имя Александра Викторовича уже от сверстников моих, особенно от людей гонимых, от диссидентов "русского разлива". И Бородин Леонид, и Владимир Максимов говорили, что этот человек, действительно, помогает. А потом так случилась, что жизнь нас столкнула — к счастью, пока не в медицинском кабинете.
Получив, после почти десятилетней болезни, возможность работать, я понял, что не могу просто писать книги по древнерусскому искусству, русским портретам XVIII века, не могу остаться в стороне от происходящего в нашей сегодняшней жизни. Мне это, кстати сказать, завещал Лев Николаевич Гумилев. Незадолго до смерти он сказал с присущим ему петербургским грассированием: "Савелий Васильевич, вы попали в очень страшное время. Нация русская, наш этнос сваливаются в пропасть. Но вы не имеете права сдаваться. Вы, пока ходите, должны этот этнос поддерживать".
И первое, куда я обратился с тем, чтобы опубликовать наболевшее, -— это газета "Завтра". Мне говорили: "А, это такая газета. Куда ты пошел?!" Но я же не могу печататься в "Московском комсомольце" или в "Комсомольской правде", где сплошные гениталии, эротика, пошлость. Да, я не согласен со многими позициями авторов газеты "Завтра" и сразу сказал об этом Саше Проханову, главному редактору, на что он ответил мне: "Савва, у нас в газете плюрализм, редактировать мы тебя не будем". И вот тогда, погрузившись в омут общественной жизни, я опять стал слышать от своих друзей об Александре Викторовиче Недоступе, причем не только как о враче, но и как о человеке, который не стоит в стороне от проблем, нас захлестнувших. Я узнал, что Александр Викторович один из главных "связных" между нашей медициной и Церковью, религиозными организациями. Для меня это высшее свидетельство ценности человека. В прошлом году, когда я поднялся на борьбу с непотопляемым министром культуры Швыдким, видел, что Александр Викторович принимает нашу тревогу очень близко к сердцу. И, конечно, вместе с другими выдающимися деятелями нашей культуры и науки доктор подписывал письма президенту с просьбой гнать Швыдкого.
Наверное, эпоха тех замечательных врачей, которые боролись за меня в районной поликлинике, Институте ревматизма, пятигорском санатории или Первом мединституте, уже закончилась. И уж, конечно, сейчас далеко не эпоха легендарных, самоотверженных земских врачей. Но я знаю, что и сегодня многие люди в белых халатах хранят не одну лишь клятву Гиппократа. Ведь сколько раз за свою жизнь хирургу, анестезиологу, реаниматору приходится наблюдать "уходящего" человека. Мне один из наших замечательных реаниматоров, Татьяна Павловна Жигарева, как-то сказала: "Я видела разных людей "по ту сторону". Они лежали в реанимации, а потом возвращались в жизнь. Неважно, что этот человек меня не помнит. Но я вижу его на улице, в театре, и мне радостно, что он выжил". Есть такие врачи. И Александр Викторович один из тех, кто несет лучшие традиции нашей медицины. Вообще я не склонен считать, что русские без недостатков. Так не бывает, но у русской нации есть качества, которые не может заменить ни немецкая пунктуальность, ни английский практицизм, ни французский центропупизм. Русские есть русские, и русские врачи есть русские врачи.