| | | | |
№18(545)
27-04-2004
Владимир Галкин
НАШИ ЗУБЫ
Протез, а особенно хороший, удобный протез — величайшая в мире вещь. Кто нуждается в хороших протезах, тот меня поймет. Наш знаменитый Маресьев ведь не только танцевал с искусственными ногами и водил самолеты, но даже катался на коньках прилично. Это кажется чудом. Есть прекрасные приставные руки, даже — вы не поверите — пришитые головы...
А вот зубные протезы — это вообще ювелирное искусство, миниатюра, не слабее подкованной блохи. Ведь наша ротовая полость имеет неповторимый ландшафт, созданный Творцом. Как и папиллярные линии на пальцах или формы ушей. Повторить эти поверхности в прочном пластике с точностью до наоборот — это опять вещь, скажу, посильнее Джоконды.
Есть ли в мире музеи зубных протезов?
... Я вспомнил свою бабушку. Она была беззубая, но почему-то вставных челюстей не носила, резала себе мелко хлеб, огурцы, колбасу и глотала (но какой же тут настоящий вкус?), обожала манную кашу с молоком, и это давало ей силы. В русских деревнях испокон веку старики и старухи бывали уже к 60 годам беззубы и улыбались розовыми ртами младенцев. Попасть в больницу-поликлинику, к стоматологу-протезисту было проблемой, где они, эти врачи, в глубинке? Да и где деньги, и большие, на это? Так и ходили без зубов, или с одним, или с тремя, и жили. Хотя даже один зуб — это уже вещь! Уже кусаешь, мельчишь, вкус ловишь. У меня шурин, у него один зуб, а как рад.
Но не имеющий совсем зубов да слышит!
У этой моей бабушки в мешочке с бочонками лото я обнаружил парочку искусственных челюстей, полных, с нёбом. Красивые такие, алые, как коралл, с жемчужинами-зубами. Я был маленький, поэтому вставил их себе в poт. Во рту они болтались, щелкали, как кастаньеты, и я пугал ими двоюродного брата, тоже бабушкиного внучка.
— Бабушка, а чьи это зубы? — спросил я.
— Вовочка, мои, — улыбалась она и гладила меня по головке.
— А что ж ты их не носишь?
— А они плохо подходят, падают.
— Ну-ка, надень.
Смеясь, она впихнула один за другим протезы и показала: вишь, мол, как трудно, и спадают, и не попадают как следует.
— А сперва-то вроде подходили... — задумчиво заметила она. — Я их купила в войну, тогда, да и после войны, работали артели инвалидов, делали пуговицы, оловянные пугачи, расчески, много чего делали, как могли люди устраивались. И вот эти зубы. И можно было подобрать по своему рту. Я и подобрала. У Павелецкого вокзала, помню, на развале, на рынке. Да вот теперь что-то во рту испортилось и они не подходят боле, чинить, наверно, надо, подгонять. Ничего, мама твоя мне кашки сварит и хорошо. Я к ним никогда и не привыкала, так только, поначалу носила, для моды. Ну, иди, любопытный, играй, только зубки мои не трогай, их мне в гроб положат...
Сейчас старикам протезироваться, да ещё без конца поправлять протезы совсем тяжело, а уж чинить сломанные... Очень дорого, мотаться еще надо по врачам-техникам, это ж всё ноги и ноги.
Вот с очками — видели? — совсем хорошо. Не стендах в переходах метро разложены оправы, стекла, все, какие хошь, и меряй на себе то одни, то другие, глядишь, и подходят, и отходишь довольный. Даже если потом косить будешь внутрь или в стороны, так всё ж видишь. А зубы — это горе. Чужие зубы, конечно.
Как-то оказался я на Разгуляе и вижу такую картинку. На углу Доброслободской улицы сидит мужичок на ящике у стены дома, перед ним ещё два ящика, крытых газетой, а на них лежат два развернутых мешка с … что же это, отцы святые, это же кораллы, настоящие кораллы, алые, напоенные морским солнцем, влажные, сверкающие, а в них вделаны жемчужины — настоящие, те, которые мы только и видим в кино, в путешествиях Жака Кусто! И лежат горками, словно грибы. До чего ж дошли-доехали, если на кривых московских улицах сокровища южных морей вроде семечек продаются! Или, может, это искусственно выращенные в кораллоториях? И народ, понимаешь ли, так их и хватает, лапает — это ж какие деньжищи надо иметь. Да и вообще: что это такое — предметы исключительной роскоши вывалены для населения...
Я плоховато вижу, очки не ношу из принципиальных соображений, зрение у меня бинокулярное, но тут я одел свои стекляшки, вгляделся: э, да это зубные протезы, хорошо сделанные, разнообразные, под любую пасть и глубиной, и шириной дуги, и ландшафтом: овраги дёсневых гребней, пригорки, ямки, всё там, а уж зубы, так один к одному — крепкия, ровныя, острыя, как у акулы — так бы милиционера и тяпнул. Словом, прелесть. Но всё-таки — как же так, без примерки, изготовлять, это ж товар штучный, интимный; а может, так, для старых актрис воспоминания, сувениры, бирюльки?
А вот и торопливая бабушка (видно, где-то сообщили радостную вещь: зубы продаются!) — выбирает, выбирает, роется, чужим рукам мешает, но выбрала протез, сунула в рот, верхний — ничего, затем нижний, поклацала — стыкуются.
— Скольки, батюшка? — спрашивает у торговца.
— Двести.
Развернула платок, отсчитала две красные и ушла с новыми зубами. Ну, если потом что и не так, дед надфилем подпилит.
Привередливый дедуля был уже не чета этой бабушке, этот менял, нy, не знаю сколько, уж шесть штук в руках (а обратно в мешок класть нельзя, негигиенично), шамкает мне, примеряя:
— Вроде вот верхний... хорош, да. А нижний… Как вы думаете?
— Да вам виднее.
— Не совпадает. А ну-ка этот... Нет...
— А вот этот испробуйте, кажется, по ноге, — это я ему. И смех, и грех.
Пробованные челюсти продавец велел класть в банку с физиологическим раствором, стоявшую у его ног. Туда и бросали. Он их обтирал тряпочкой, снова бросал в кучу.
— Ой, какое у них у всех нёбо-то глубокое! — сокрушалась третья, не очень старая женщина, чуть не кулаком подпирая протез внутрь полости рта, под самый нос.
— У нас всё глубокое! — весело рекламировал товар купец. Впрочем, тут реклама и не требовалась. Шестеро сразу нашли своё счастье. Ведь можно ж обласкать стариков, можно ж! Президент вспомнил о них!
— Откуда это, отец? — спросил я его. — Что-то когда-то я слыхал от своей бабани, но, смотрю, воскресла идея и великая идея.
— О, товар в час разбегается, — с удовольствием ответствовал мне мужичок-зубник.— Это ишшо мало знають. А мы из Твери, прямо вот с Ярославского вокзалу, напарник мой тележку увёз. А у нас там зубные техники создали AОО, на покойниках моделируют разные варианты и формуют. Дела идут, рынок спроса и предложений.
— Но не все ж подходят, небось, много остаётся.
— Куда там! Всё разбирают, почти всё, дешево, а потом подточут или подклеют БФ-ом — тока давай. От полуклиник не зависют.
— Это ты прав. Жаль, что мои мне подходят, а то б я примерял ваши. А может, в запас взять,а? Ведь какое рококо! Всем своим расскажу, ты теперь вози вагонами, отбою не будет — Москва нынче вся беззубая. Ну, а гиены не пристают?
— Пока Бог миловал. Не учуяли.
— Так вот тебе мой совет: ты здесь примелькаешься быстро, "крыши" у тебя нет, так ты — я этот район, как ладонь свою знаю — в следующие разы посиди у Елоховки, сзади собора, там и тихо, и шустро, бабок тут тьма ; потом, отсюда это совсем рядом — перейди на Новобасманную, у Петра и Павла тоже место — люкс; потом к Бауманскому рынку, но на задах, в переулке Посланниковом. Это я тебе говорю, как опытный жук. Матрёшек здесь продавал.
Я подмигнул ему.
— Огневые точки, и шакалы не уследят. А то вот могу расписать, как у Ярославского вокзала, чтоб тебе было поближе. Не надо? Мы распрощались, и я ушел размягчённый.
1.0x
