Если имею я какое-то отношение к реставрации, изучению древнерусских памятников искусства, если ни разу не пожелал для себя какой-то другой профессии, то благодарен за это прежде всего Московскому университету — он в моей жизни занимает одно из самых значительных мест. Мне, конечно, очень повезло: в 50-е годы в университете продолжали работать замечательные, если можно так сказать, "старорежимные" преподаватели еще дореволюционной, "царской" выучки. Лазарев, Губер, Василенко, Павлов, Некрасова… Это были не только крупные ученые, но и удивительные, неповторимые личности. О самых сложных вещах высокой науки они рассказывали настолько ярко, ясно, увлекательно, что даже у самых "трудных" студентов не возникало желания пропустить лекцию.
По счастью, со многими преподавателями у меня сложились неформальные, скорее дружеские отношения. Так, на протяжении пяти лет по два-три раза в неделю я ездил на Чистые пруды, в коммуналку. В "Стасовских гостиницах" к Николаю Петровичу Сычеву. Выдающийся искусствовед и реставратор, в 30-е годы отправленный с должности директора Русского музея в ГУЛАГ, он щедро делился со мной глубочайшим знанием славянских культур, не забывая попутно накормить, напоить чаем.
Руководитель диплома Виктор Никитич Лазарев, член многих академий мира, человек с виду суховатый, даже неприступный, тоже любил побеседовать в спокойной домашней обстановке, приглашал так: "Вы у Павла Дмитриевича Корина частенько бываете. Но там же, кроме спитого чая и баранок, ничего не дают! Вы, пожалуйста, приезжайте ко мне". И угощал молодого студента с истинно армянским гостеприимством. А у Всеволода Владимировича Павлова и Екатерины Алексеевны Некрасовой я чувствовал себя почти родным, потому что эти люди посвящали меня не только в научные, но и в чисто человеческие свои интересы, вроде увлечения Всеволода Владимировича птичками и варакушками, которые значили для него для него как будто не меньше, чем египтология.
Андрей Александрович Губер читал нам средневековую культуру и историю орнамента. Казалось бы, что такое история орнамента? Скука! Но почему-то нам было страшно интересно, мы этих лекций ждали всю неделю. Замечательные преподаватели были не только на искусствоведческом отделении — уникален и сам исторический факультет той поры во главе с Артемием Владимировичем Арциховским. Можно со многим не соглашаться в теории Бориса Александровича Рыбакова, но и он — личность крупнейшая, уникальная. В одной руке этот огромный человек обычно нес пудовый портфель, в другой -— эпидеоскоп приблизительно такого же веса.
Занимаясь сначала на дневном, потом на вечернем отделении, я параллельно стал работать в реставрации, ездить в Суздаль, Петрозаводск, Ярославль, Псков, другие российские города— музеи. Одна из первых поездок была в Новгород. В 1959 году город готовился отметить 1100-летие, и мы с бригадой реставраторов, которую возглавлял Виктор Васильевич Филатов, провели три месяца на восстановлении иконостаса Софийского собора. Знаменитые эти иконы впервые увидели в каком-то сарае — израненные, расщепленные снарядами. Вот в том сарае мы на себе войну еще раз почувствовали, хотя не воевали -— по возрасту не успели.
Работали днями и ночами, живя прямо в Кремле, на раскладушках. В Грановитой палате Иконостас не восстанавливался досконально, мы просто приводили его в порядок к юбилею. До сих пор, заходя в Софийский собор, я сразу останавливаю взгляд на иконе воина Дмитрия. В его плаще нами был оставлен осколок, попавший точно в сердце святого.
Для меня каждая встреча с Новгородом — это путешествие на машине времени в неповторимую пору молодости, походов на Нередицу, белых ночей, поездок катером на Липну. Такой неповторимый мир перед нами открылся! Прежде всего встреча с великолепными архитекторами-реставраторами, которые возрождали разрушенные войной церкви. И, разумеется, не могла не привлечь нашего внимания работа Новгородской археологической экспедиции. В 1959 году ее возглавлял Арциховский, но в следующие приезды все чаще стала слышеа фамилия Янина. Не будучи лично знаком, представлял себе этого серьезного ученого солидным немолодым человеком из поколения Сычева, Лазарева. А увидел своего ровесника, хотя определенная разница в возрасте у нас все-таки есть. При первой же встрече я ожидал обстоятельного рассказа о раскопках. Но Валентин Лаврентьевич буквально ошеломил морем замечательных рассказов, анекдотов, историй из жизни экспедиции и Московского университета…
Уже больше тридцати лет не мыслю себе поездки в Новгород без встреч с выдающимся ученым и моим другом. У каждого, как говорится, своя любовь, и получилось так, что я больше прикипел к другому древнему городу, к Пскову. Но, бывая во Пскове, хоть на день-два, а заеду в Новгород — узнать, что нового в экспедиции, окунуться в чудесную атмосферу творческих поисков, искренней доброжелательности и демократизма. Наблюдая, как работают в паре Валентин Лаврентьевич и лингвист мирового класса Андрей Зализняк, я понимаю, что это и есть подлинная наука. А какое удовольствие слушать Лену Рыбину, Сашу Хорышева, других соратников и учеников академика Янина! Что может быть серьезней, чем расшифровка новгородских берестяных грамот? Но рассказывают-то без хмурого наукообразия, без "птичьего языка" дурного искусствоведения, вот и слушаешь, как будто читаешь первоклассный детектив. Уверен, что Новгородская экспедиция — именно то место, где сегодня блистательно продолжаются лучшие традиции русской науки.
Савва ЯМЩИКОВ. Валентин Лаврентьевич, мне бы хотелось, чтобы вы сказали, что считаете самым главным в своей жизни ученого, археолога, историка?
Валентин ЯНИН. Что самое важное? Так же, как ты, Савва, очень многим я обязан своим учителям, причем они у меня очень разные были. В университете в первую очередь это Артемий Владимирович Арциховский и вся замечательная профессура нашей кафедры. Кроме того, я поначалу увлекался нумизматикой и ходил в Исторический музей к Александру Александровичу Сиверсу. Третий из главных моих учителей — Иван Георгиевич Спасский, много лет проработавший в отделе нумизматики Эрмитажа. А Николая Петровича Лихачева, чей портрет стоит у меня на столе, я никогда в жизни не видел, он умер в 1936-м, когда мне было семь лет. Но и он мой учитель, я считаю себя продолжателем его дела. Что же я почерпнул у этих людей?
Прикасаясь к старинным рукописям или знакомясь с какими-то событиями отдаленных эпох, в первую очередь представляешь себе бездну, которая отделяет нас от того времени. Так вот, для меня этой пропасти не стало существовать очень рано. Объясню почему. Когда я первокурсником приходил в отдел нумизматики ГИМа к Сиверсу, он уже разменял девятый десяток. До революции был камергером императорского двора, важным чиновником в департаменте уделов, а начинал карьеру у Александра Михайловича Горчакова. И когда я здоровался с Александром Александровичем, меня не оставляла мысль, что эту же руку ему пожимал Горчаков, а он — лицейский товарищ Пушкина. Получается, всего три рукопожатия отделяют меня от Пушкина, четыре от Державина. Время не растянуто — оно сжато. И сейчас, читая берестяную грамоту, написанную 800 лет назад, оказываясь очередным адресатом этого письма, я опять не чувствую пропасти времен. Тем более, что многие найденные в Новгороде тексты отражают такие знакомые всем нам чувства -— радость, горе, обиду. Наши эмоции за это время изменились мало. Но какой невероятный стресс испытываешь, когда вдруг знакомишься с человеком, о котором 800 лет никто на всем земном шаре не знал. Его помнили дети, внуки. Правнуки еще знали — по отчеству деда, а уж праправнуки напрочь забывали, и, значит, он переставал существовать. Но проходит восемь столетий, мы читаем берестяное письмо, и человек перед нами, как живой. Вот пример.
Тридцать лет назад была найдена берестяная грамота об одном судебном деле. Это переписка вершившего суд посадника Мирошки и бирича Алексея Грещина. Посадник пишет примерно так: сейчас войдет Гавко — половчанин (то есть Гавриил из Полоцка) — спроси у него, где остановился, ведь он видел, как я Ивана арестовал. От того, как ответит, зависит дальнейшее следствие.
Что за суд, что за дело — этого мы не знали. И вот в прошлом году находим несколько берестяных грамот, которые с тем судом связаны. Упоминаются и тяжба с Гавкой, и Мирошка. Арестованный посадником Иван пишет какое-то повторное письмо. Все завязывается в один узел, картина проясняется. Статью для "Вестника Академии наук" я назвал "Тридцать лет спустя", этакое подражание Дюма-отцу. Вот что нас больше всего вдохновляет.
Савва ЯМЩИКОВ. А ведь открытие обстоятельств этой тяжбы и есть звездный час ученого-археолога.
Валентин ЯНИН. В Новгороде я пережил несколько совершенно исключительных событий. Первое в1951 году, 26 июля, когда на соседнем раскопе, у меня на глазах найдена первая берестяная грамота. Сейчас их в Новгороде 950, вне Новгорода еще 90. А второй звездный час — в 2000 году, в конце тысячелетия, когда была обнаружена древнейшая славянская книга: написанные по воску на деревянных дощечках псалмы 75-й и 76-й и часть 67-го псалма Давида. Учитель писал строки, а ученики списывали.
Он стирал, писал заново другие тексты. Самое интересное, что это учебное пособие найдено в слое рубежа Х и ХI веков. Следовательно, мы нашли книгу, по которой учились грамоте первые прикоснувшиеся к христианству люди, сразу же после крещения Руси. Столь древней книги нет ни в Болгарии, ни в Хорватии, ни в Македонии, ни в России — во всем славянском мире. Самой древней до сих пор считалось Остромирово евангелие, а оно на полвека моложе, 1056 — 1057 годы.
Савва ЯМЩИКОВ. За открытием часто следуют и новые проблемы. По своей работе реставратора это прекрасно знаю...
Валентин ЯНИН. Да, чаще всего именно так и бывает. Мы движемся к какой-то истине, и каждый год большими или маленькими шажками к цели приближаемся. Понимание этого — вероятно, главное чувство археологов, которые работают в Новгороде.
В свое время Игорь Эммануилович Грабарь, которому мы обязаны многим в изучении древнерусского искусства, писал о том, что есть разница между храмами Владимирского ополья, с одной стороны, и новгородскими, с другой. Владимирские и суздальские храмы словно летят ввысь, они стройные, украшены затейливой резьбой. А новгородские — без украшений, приземистые, чуть ли не кособокие. Академик Грабарь эту суровость стиля объяснял ужасными условиями, в которых жил новгородский земледелец. Он, мол, сошкой по камешкам чиркал, в болоте вяз, и вообще ему было не до красоты. Поэтому все такое скособоченное. Но ученый был не совсем прав.
Убедился я в этом в 1947 на первых в своей жизни раскопках. Мы работали под купольной частью Софийского собора и, расчищая культурный слой, опустились до первоначального пола, а он ниже нынешнего метра на полтора. Разница небольшая, но, задрав голову вверх, я пережил настоящее чудо — храм как будто летел ввысь, изменив свои пропорции. В послевоенные годы археологи вместе с реставраторами опустили наросший вокруг храмов культурный слой, и оказалось, что они такие же стройные, летящие ввысь, как суздальские, владимирские. Что касается резьбы, то просто-напросто ее не воспринимал ракушечник, из которого строились новгородские храмы. Поэтому резьба была по дереву, и в ней имелись прототипы того, что было потом, лет через двести, во Владимире.
Савва ЯМЩИКОВ. Валентин Лаврентьевич, мы говорили об атмосфере вашей экспедиции. Все-таки каким образом удается на протяжении стольких лет избегать склок, а главное поддерживать неизменно высокий уровень работ?
Валентин ЯНИН. Для меня счастье, что наша кафедра археологии живет такой невероятно интересной научной жизнью. Вот смотрите. Через кафедру за время ее существования прошло более 700 человек. Из них 340 защитили кандидатские, а недавно мы поздравили нашего 101-го доктора наук. Невероятный показатель, согласитесь. Спрашивается, откуда у археологов такое тяготение к науке, несмотря на низкие зарплаты и прочие трудности сегодняшнего дня? Почему такой успех? Думаю, дело вот в чем. Хотя специализация на истфаке начинается с третьего курса, археологическая практика обязательна для всех закончивших первый курс. И в это лето каждый определяется, сможет он жить без археологии, или она ему совершенно не нужна, а лучше заняться ХVIII веком, новейшей историей, чем-то еще. Поэтому к 3-му курсу на кафедру приходят люди, которые без всяких "котов в мешке" знают, что они хотят посвятить свою жизнь именно археологии. От этого очень много зависит, я уверен.
Савва ЯМЩИКОВ. Все мы на собственном опыте убеждались, насколько важна при этом личность руководителя кафедры. Вашим студентам можно позавидовать. Это, конечно, не комплимент, Валентин Лаврентьевич, потому что комплимент-то вам сказать трудно.
Валентин ЯНИН. Недавно я отметил 75 лет жизни своей на земле. И вот о чем задумался. Физическое рождение человека -— это событие, которое в первую очередь касается не тебя, а твоих родителей. Никто ведь не помнит момента своего появления на Божий свет. Сознание приходит спустя месяцы, годы. Но в жизни каждого человека бывает второе рождение: когда определяется его жизненный путь, и он, наконец, понимает, чем будет заниматься, а чем заниматься не станет. Со мной это произошло в 1947 году, когда по окончании первого курса, завороженный лекциями Артемия Владимировича Арциховского, я в первый раз вместе со своими друзьями поехал в экспедицию в Новгород. С тех пор примерно треть года провожу в этом городе, ему посвятил жизнь. Так что считаю 47-й годом своего второго рождения. А теперь отсчитайте от сегодняшнего дня, и получится, что это произошло ровно 57 лет назад. Если переставить цифры моего возраста, получится 57. В университете меня и поздравляли с 57-летием. И желали, чтобы 58-й год я встретил в расцвете сил.
Савва ЯМЩИКОВ. Прекрасное пожелание. Но если быть точным, то все же не треть, а близко к половине года у вас в Новгороде получается. Я тоже меньше половины жизни в Москве провел, остальное время в командировках. Поэтому и говорю, что для меня Москва — мачеха, а провинция — мать. Это не значит, что Москву не люблю. Я здесь родился, учился, имею множество близких людей. Но силы-то свои черпаю в провинции. И как же обидно бывает, когда некие пустобрехи объявляют Валентина Распутина, Василия Белова, да и меня "искусственными певцами русской провинции". Валентин Лаврентьевич, а что для вас Великий Новгород, этот провинциальный город? А ещё для меня Новгород — символ интернациональности, символ взаимовлияния культур. Не люблю людей, которые знай себе твердят об избранности русской нации.
Валентин ЯНИН. Я. Савва, я неспроста об этом заговорил. Мне представляется, что вообще о чистоте нации говорить невозможно. Что такое наш Север, Новгород, Псков? Это смешение коренного угро-финского населения с пришлыми славянами. В результате возник единый северный этнос. А на юге смесь славян с печенегами, с половцами, другими кочевыми племенами. В этом определенная разница между великороссами и малороссами проявилась. Но ведь каждая культура живет не только пережевыванием того, что создали "свои" предки. Кем были бы мы без Диккенса, Гюго, без импрессионистов, без великих зодчих Рима, Греции? Безусловно, общество, формируя свою национальную культуру, наследует многое из разных культур.
И еще в продолжение "венецианского сюжета". Мне было непонятно, как все-таки осуществлялись эти связи? Они же никак не обозначены в новгородских археологических находках. Правда, стекла венецианского немного есть, но оно могло приходить к нам через Византию. И что же? Гуляя по Венеции, вижу на прилавке книгу на немецком языке — "Венедика". Открываю первую, древнейшую, новгородскую летопись, и там Венеция названа Венедикой. Оказывается, немецкий орден имел этот город первоначальной столицей, и немецкое звучание пришло к нам не напрямую из Венеции, а через Прибалтику. Эти опосредованные связи лишний раз показывают, насколько близки культуры, как они пересекаются.
Савва ЯМЩИКОВ. Русские средневековые княжества принимали в этом процессе огромное участие.
Валентин ЯНИН. Есть такой писатель молодой, Борис Киселев. Несколько лет назад Боря в одном очерке употребил фразу, которую я не устаю повторять: "Там, где Петр Великий рубил окно в Европу, в средневековье существовала широко распахнутая дверь". В Новгороде она и была распахнута.
Савва ЯМЩИКОВ. Несомненно. Вы Венецию вспомнили, а я в это же примерно время был в любимой своей Сиене. Мы ходили по городу с моим старинным другом Микеле Мазарелли, выпускником биофака МГУ, а ныне крупным антикваром, знатоком искусства. На выставке великого Дучо мы долго стояли у "Маесты", и восхищенный Микеле не удержался: "Савва, все-таки насколько велико наше искусство, по сравнению с вашим…" Дучо один из самых любимых моих художников, но другу я сказал так: "Микеле, ты ведь не бывал в Новгороде и Пскове. Я обязательно покажу тебе новгородские и псковские иконы, а потом, в завершение свожу в Ферапонтово и Кириллов. Ты должен увидеть фрески Дионисия. Да, мы заимствовали у вас, но и ваши великие у нас взяли очень много".
Валентин ЯНИН. Во Флоренции я ходил по монастырю Сан-Марко и словно ощущал себя среди древнерусской монументальной живописи. Насколько похоже на наших фрескистов. А потом в одном из соборов вижу на стене репродукцию — "Троица" Рублева!
Савва ЯМЩИКОВ. Меня Николай Петрович Сычев учил: когда изучаешь фрески, предположим Дмитриевского собора во Владимире, старайся перенестись в ту эпоху, представить, как мастера работали. Валентин Лаврентьевич, мы говорили о новгородских звездных часах. К таким, без сомнения, относится открытие усадьбы и мастерской Алексея Гречина. Мне как реставратору древнерусского искусства особенно важно было ощутить атмосферу, в которой работали новгородские художники, уклад их жизни. О такой возможности можно было только мечтать, а вот вы нашли, открыли, увидели.
Валентин ЯНИН. И знаешь, тогда я еще раз убедился в том, насколько важен принцип комплексного подхода. У нас же все давно по своим полочкам разошлось: искусствоведы занимаются искусством, текстологи — летописями, историки права — "Русской правдой", нумизматы монеты исследуют. Пришло время все это свести воедино, потому что проверить выводы, полученные частными методиками, на частном материале, откорректировать их возможно только пересечением и сопоставлением этих выводов.
С Олисеем Гречиным интересно получилось. Мы, конечно, многим обязаны таланту Алексея Алексеевича Гиппиуса. Он замечательный лингвист, и главное, он шире своей лингвистики. Алексей Алексеевич сумел выяснить, по какому поводу были созданы такие знаменитые памятники древнего новгородского искусства, как причастная чаша, каратир мастера Косты и знаменитая икона "Знамение" — главный палладиум Новгорода. Так вот, обе вещи исполнены по случаю бракосочетания сестры Олисея Гречина Анастасии, дочери Петра Михалковича, боярина новгородского, с сыном Юрия Долгорукого Мстиславом Юрьевичем. На чаше изображены Петр, отец, и Анастасия. На обратной стороне знаменской иконы — изображение Петра и Натальи, но, как выяснили искусствоведы, "Наталья" это искаженное первоначальное "Настасья". Опять же Петр и Анастасия. После бракосочетания икона, видимо, находилась в храме на Десятине, где потом Десятинный монастырь возник, а может быть, в храме Якова — там произошла битва, во время которой икона была ранена стрелой, плакала и стала чудотворной, главной святыней Новгорода. Так соединились археология, искусствоведение, чисто политическая история. И стало понятно, почему Олисей Гречин получил это прозвище. Дело в том, что Мстислав Юрьевич вместе с женой Анастасией был своим братом Андреем Боголюбским изгнан из Руси, пристанище им дал византийский император. Потом они вернулись на Русь, и, по-видимому, маленький брат Олисей Алексей, побывавший в Византии, получил прозвище Гречин, то есть грек.
Савва ЯМЩИКОВ. Да, была в Новгороде традиция такого рода прозвищ. Работая с Филатовым над иконостасом Софийского собора, мы наткнулись на подпись, уже более поздних времен :"Арон гречинов сын". И Феофан Грек. Это опять же к разговору о контактах, связях культур. Валентин Лаврентьевич, какое большое дело вы сделали, что такого мастера, как Володя Поветкин, ввели в экспедицию, помогли ему организовать свой центр. Считаю это одной из ваших выдающихся находок. Человек с такими уникальными руками и в то же время столь тонко чувствующий все, чем занимаются ученые-археологи. Я видел, как он делает прориси, восстанавливает археологические музыкальные инструменты. Кому еще доверить такое дело?!
Валентин ЯНИН. Потрясает то, как его не желают замечать, не видят в упор. Человек ни званий, ни наград не имеет. У нас, как говорил Пушкин, любить умеют только мертвых.
Савва ЯМЩИКОВ. Увы, не замечать талант, не ценить свое культурное достояние вошло в привычку. Не могу обойти тему наболевшую и, знаю, Валентин Лаврентьевич, вам далеко не безразличную. Вы ведь приехали в Новгород в 47-м году, практически на пепелище. И сейчас, читая последнее издание книги "Я послал тебе бересту…", с удивительной признательностью встретил абзац о том, что война разрушила не только памятники, не только церкви, не только фрески, иконы. Вы напомнили о том, какой ущерб нанесен земельным пластам, с которыми работают археологи. Меня, как и вас, поражает, что, зная об этом, кое-кто стремится поскорее вернуть произведения, оказавшиеся в России в результате войны. Несколько месяцев мы с Федором Дмитриевичем Поленовым вели в Бремене переговоры по поводу так называемой "бременской коллекции". И договориться тогда удалось. Речь шла о том, что немецкая сторона будет давать деньги на восстановление новгородских храмов. Нас только попросили найти какую-нибудь историческую "зацепку", чтобы ясно было, что это не просто торговля. И тут я вспомнил, что Новгород и Бремен — ганзейские города.
Идея продолжения ганзейских отношений всех обрадовала. Мы добились, что десять лучших листов коллекции поступают в ГМИИ и Эрмитаж, а остальные Россия возвращает, но не сразу, а по частям, и за каждую часть немецкая сторона восстанавливает тот или иной храм. Даже пункт такой был: пополнение коллекций ХVIII — ХIХ вв. новгородского музея. Договорились. Но умирает Поленов, я заболеваю, и миссию по реституции разгоняют. А газеты ликуют: наконец-то русские слезли с дерева и отдают трофеи безвозмездно. А почему безвозмездно, разве это справедливо?
Валентин ЯНИН. Если бы те, кто отдает, побывали в разрушенном Новгороде в 47-м, или еще раньше в 46-м, и даже в 48-м году, когда в валах окольного города дымили землянки, и стояли ободранные храмы, и уже не было бесценных фресок в церквях на Волотовом поле и на Нередице… Эти потери не от того, что снаряды летали слева направо и справа налево — фашисты сознательно пытались лишить нас исторических корней, хотели превратить нас в бессмысленное стадо. То были фашисты, враги. Но сейчас?
Когда сегодня ломают древний храм, уничтожают старые здания в том же Новгороде, когда новые русские громоздят какие-то "виндзорские замки", которые никак не сочетаются с древним городом, я вижу в этом как бы продолжение того же фашизма. В послевоенные годы мы были бедны, надо было залечивать раны, и все же страна восстанавливала памятники, возвращая народу его прошлое. У меня есть набор фотографий 1956 года: все новгородские древние храмы к этому времени были восстановлены, хотя бы внешне. Им вернули первоначальную красоту. Но потом все стало ветшать, рушиться. А сегодня и реставрировать некому — лучшая в Новгороде мастерская, можно сказать, перестала существовать.
Савва ЯМЩИКОВ. В Новгороде, пожалуй, еще получше, а Псков сейчас находится в более страшном положении, чем после войны. На глазах практически сгнили река — Пскова, "цветет" Великая. Церкви разрушены, хотя средства выделяются. Деньги не все могут, потому что умерли Смирнов, Скобельцын, Семенов — все те, на ком держалась реставрация. На смену пришли временщики. Им что! Два памятника княгине Ольге в один почти день открывают во Пскове, часовню в память отречения Николая II строят. Парадокс, нелепость!
Валентин ЯНИН. Может быть, я ошибаюсь, преувеличиваю, но мне представляется, что одной из причин вопиющего пренебрежения нашим прошлым стал развал Советского Союза. Ведь в эти древние русские города хлынули люди, привыкшие к совершенно другой архитектуре, иному жизненному укладу. Ведь и от этого многое зависит?
Савва ЯМЩИКОВ. Конечно. Слишком поспешно принимались самые важные решения. Вот и пожинаем.
Валентин ЯНИН. Я по Новгороду сужу, ему всегда не везло. Иван III через десять лет после падения Новгорода выселил оттуда бояр, служилых горожан и на их место москвичей прислал. Потом разгром Ивана Грозного, Ливонская война. Город обескровлен, снова смена населения. В начале ХVII века шведская оккупация. Опять город не существует, в очередной раз его заполняет масса людей, которые не имели здесь корней. До Великой Отечественной войны в Новгороде было 45 тысяч жителей. А вернулось на свои пепелища тысячи 3, не больше. Сейчас 230 тысяч. Значит, основное население — это люди, которые не успели почувствовать себя новгородцами. Им еще привыкать надо к тому, что у них под ногами наше культурное достояние. То же самое в Пскове, по-видимому.
Савва ЯМЩИКОВ. Ни в коем случае не сожалею о тоталитарном режиме. Но, по-моему, еще страшнее та поспешность демонтажа страны, когда действовал ельцинский принцип: бери, сколько сможешь.
Валентин ЯНИН. А граница с Украиной? Что нам, "Слово о полку Игореве" туда, за забор кинуть? Весь цикл былин о Владимире Красное Солнышко, собранный на Печоре, на Украину переправить? А искать корни только у себя здесь?
Савва ЯМЩИКОВ. Мы начали беседу с великолепных ученых и подлинных меценатов. Но сегодняшним до тех, ох, как далеко. Показухи очень уж много, трескотни, самолюбования. Что за шум устроили СМИ по поводу яиц Фаберже? 120, 130 миллионов. Я думаю, Боже мой, дайте вы от этих денег половину для Пскова, для Новгорода.
Валентин ЯНИН. Не стоит ни одно яйцо Фаберже таких денег.
Савва ЯМЩИКОВ. Безусловно. Ну что такое эти яйца? Игрушки, китч. А директор Эрмитажа Пиотровский поет осанну человеку, который их купил. Хотя чему удивляться. После того как Эрмитаж приобрел за миллион "Чёрный квадрат", причем далеко не доказано, что подлинник, после того, как директор по первому требованию министра культуры отправил "Бременскую коллекцию" в Москву, чтобы немцам отдать. А ведь мы ее буквально спрятали в Эрмитаж, чтобы в Москве не разворовали. И этот же деятель отдал 114 франкфуртских витражей ХIV века — да на эти деньги можно 20 таких церквей, как волотовская, восстановить! Печально это, но, к счастью, есть совершенно другие директора музеев, есть подлинные подвижники и в культуре, и в мире науки.
Валентин Лаврентьевич, у вас столько интереснейшего материала собрано. На пять жизней, как говорится, хватит. А что в ближайших планах?
Валентин ЯНИН. Что делать буду, я скажу. Сейчас у меня вышла книжка "Средневековый Новгород". Это сборник статей, опубликованных в разных изданиях в разные годы. Для меня это как бы ступенька к осуществлению главной цели жизни. Надо написать итоговую, на сегодняшний день, историю Новгорода, обобщить все, что удалось узнать и собрать за эти свои 57 лет.
Савва ЯМЩИКОВ. Помогай вам в этом Бог. Все-таки, Валентин Лаврентьевич, удивительным качеством вы обладаете — работая в столь специфической, тонкой и, казалось бы, замкнутой области, прекрасно знаете литературу, всегда в курсе событий театральной и музыкальной жизни. Это традиция русской научной школы — помните, насколько энциклопедичны были наши учителя?
Еще раз хочу поблагодарить вас за то, что уделяете мне внимание, дарите своей дружбой. Я знаю, насколько вы заняты, как много приходится работать. И дай Бог вам самого главного, Валентин Лаврентьевич, — здоровья. Вам, почетному гражданину Великого Новгорода, носящему это звание наиболее заслуженно, я думаю, чем кто-либо другой.
