Солнце сбросило одежды
С убегающей ночи.
Растревожили лучи
В нас угасшие надежды.
Снова, как когда-то прежде,
Захотелось крикнуть: "Где же?!
Где волнующая свежесть
Нашей юности мятежной,
Бурной, шумной, глупой, нежной?
Где же замыслов безбрежность?
Где же спрятаны ключи
Счастья? Где?"
Нигде.
Молчи.
Из книги Владимира Васильева "Цепочка дней"
Самое большое счастье, дарованное нам в этом мире, кроме счастья жить, — счастье общения с людьми. Мне в жизни довелось встретить множество замечательных людей, которые работали не только в области реставрации произведений искусства и музейного дела. По характеру я человек общительный, и, приезжая в любой город, занимаясь своими профессиональными заботами, не пройду мимо интересных людей, живущих там, а уж в обеих столицах круг моего общения особенно обширен и значителен.
И вот сегодня наступил момент, когда нужно успеть рассказать современникам о людях, с которыми мне посчастливилось общаться. К огромному сожалению, невозможно уже побеседовать со Львом Николаевичем Гумилёвым, Касьяном Ярославовичем Голейзовским, Василием Алексеевичем Пушкаревым, с Андреем Арсениевичем Тарковским, с которыми я дружил и работал. Не успел записать интервью с недавно ушедшим владыкой Питиримом, побеседовать с Олегом Комовым, Евсеем Моисеенко, Петром Фоминым и Михаилом Шварцманом, Евгением Колобовым, Славой Головановым, а также с замечательными писателями Виктором Астафьевым и Дмитрием Балашовым. Обо всех этих людях я постараюсь рассказать в своих воспоминаниях, но живая речь их безвозвратно потеряна.
Понимая это, пользуясь предоставленной мне газетой "Завтра" возможностью, постараюсь, если позволит здоровье, провести беседы с талантливыми нашими современниками, и таким образом сохранить драгоценную память о них. Это писатели и режиссеры, музыканты и актеры, строители и дипломаты, политические деятели и музейные работники, спортсмены и директора заводов. Все они очень разные, но объединяет их одно — увлеченность своим делом. Я вообще проповедую тот принцип, что дружба рождается за столом, но за ним и умирает, если не скреплена общим делом.
Цикл "Созидающие" начинается со встречи с прославленным русским танцовщиком и одаренным хореографом Владимиром Викторовичем Васильевым.
С Володей Васильевым мы познакомились лет сорок назад в Суздале, где я увидел, что Володя — тот человек, который смотрит на эти святые места не как турист. Побывали мы потом с ним и Катей Максимовой в Кижах, ещё не раз съездили в Суздаль.
В первый раз восторженные слова о Володе и Кате услышал я от великого балетмейстера К.Я. Голейзовского, который ставил тогда блестящие хореографические миниатюры на любимых танцовщиков — скрябинскую "Мазурку" для Кати и "Нарцисс" Н.Черепнина на Володю. Потом целый год, живя в доме моего университетского друга Никиты Голейзовского, я видел, как увлечённо работал основоположник современного балета с Васильевым, танцевавшим главную партию в балете "Лейли и Меджнун". По дружескому совету Володи познакомился я с замечательной балериной Мариинского театра Валентиной Ганнибаловой, женился на ней и она родила любимую нашу дочь Марфу.
Многие встречи с Васильевым навсегда останутся в моей памяти. Особенно летние дни в актерском доме отдыха "Щелыково" рядом с усадьбой А. Н. Островского. Володя и Катя до самозабвения любят эти места, знают каждый сказочный уголок. А небольшой домик, построенный ими в тех местах, над крутым берегом реки Меры, — вожделенное место их отдыха…
Савва ЯМЩИКОВ. Володя, я бы очень хотел услышать: что же для тебя главное в жизни?
Владимир ВАСИЛЬЕВ. Наверное, перед нашими читателями — так ты обрисовал меня — вырисовывается образ человека, для которого леса, поля, реки, люди — самое главное. Ведь что такое Родина? Родину нельзя, так же, как и слово "счастье", определить одним словом или даже фразой. В разные моменты в жизни человека счастье проявляется по-разному. Для меня Родина и счастье — синонимы. Люди, которые проходят через нашу жизнь, питают душевным, духовным богатством — тоже счастье. Самая большая радость — дать счастье другому человеку через общение с ним. Вот сейчас мы с тобой разговариваем, и мне очень нужно, чтобы тебе хотелось меня слышать.
Отвечать мне на твой вопрос сложно. Поскольку для художника важно не подойти к тому рубежу, когда он осмыслит и поймет, что для него самое главное. Думается, что большинство талантливых людей, тот же живописец Владимир Маслов, выставку которого мы с тобой только что открыли в Москве, — они не знают, что самое главное в их жизни. Можно предположить, что для Маслова — это его корявый мастихин и палитра, через которую прошли накопленные десятилетиями слои красок, вздыбленные, как комья земли… Но сам он этого не понимает. Он просто живет и творит.
Я никогда не задумывался над тем, что главное… Когда мне исполнилось 54 года, я начал писать стихи. Это не потому, что я закончил свою профессиональную карьеру и делать было нечего. Вовсе нет. Это во мне было заложено. Это необъяснимо. Постоянное, непреходящее желание творить, созидать для творческого человека состояние нормальное. Если ты не сможешь писать, то в голове будет настойчиво биться, мучить, развиваться идея, которая потом даст свои творческие плоды, когда обретешь новые силы. Творческому человеку важно заглянуть в себя. Это самая большая, но, к сожалению, редкая радостная возможность.
Нас окружает Москва, которая всё больше походит на Лас-Вегас с его игровыми автоматами, казино; которая мельтешит, искрится, сверкает. Тысячи людей проходят перед тобой за один день. И хочется побыстрее вынырнуть из этого душного каменного мешка.
Из того, что сегодня осталось, — необходимость хотя бы изредка, заниматься самим собой. Обратить внимание на небо, которое мы в Москве не видим, на травы, на воду, на дождь, на дерево, которым пахнет дом. Тяга эта заложена в нас с детства…
Я обожаю свою профессию. Мне повезло, потому что я вступил на этот путь восьми лет от роду, в 48-м году. Тогда еще я не знал, что такое классический балет. С 47-го года я танцевал в самодеятельности в Кировском доме пионеров, а с 48-го года в городском доме пионеров у Елены Романовны Россе — великолепного педагога, замечательной женщины. Тогда в Большом театре я впервые увидел классических танцовщиков. Для меня тогда это зрелище было похоже на сказку… Уже через год, в 49-м, я стал учиться этому профессиональному, труднейшему из искусств.
Я никогда не замыкался в себе. Мне казалось, что рамки занятия только одной деятельностью давят личность. Какими видами спорта я ни увлекался: бокс, коньки, плавание, прыжки в воду, волейбол, настольный теннис. Я сейчас удивляюсь, как у меня хватало на все времени? С восхищением, внимательно следил за художниками, как из ничего, на моих глазах на белом холсте создается потрясающий, удивительный образ. Беспокоила мысль о том, смогу ли я так, как они. Именно это заставило меня лепить. В то время мы жили в Брюсовском переулке, в комнатке площадью 7 метров, в которой я лепил, рисовал, даже писал. Это была жажда объять необъятное в творчестве. Пожалуй, в этом заключается и самое мое большое богатство — желание стать лучше. Желание взять акварель, масло, мастихин. Не важно, что не все получается. Ведь в самих попытках заключена возможность идти дальше и дальше.
Савва ЯМЩИКОВ. Володя, ты знаешь, что я отнюдь не комплиментарный человек, но то, что ты сделал в балете, — один или с Катей — для меня верх совершенства. Интересно, что ты считаешь в симфонии творческого пути самым дорогим: это может быть роль, актер или же постановка?…
Владимир ВАСИЛЬЕВ. Здесь я, наверное, разочарую тебя и всех читателей. У меня не было самых дорогих ролей или же постановок… Есть две роли, которые я всегда не любил: первая — это юноша в "Шопениане" — абстрактная роль, которая, по сути своей, абсолютно мне чужда. И вторая — это партия "Голубой птицы". "Голубую птицу" я не любил, поскольку передо мной стоял образ легендарного танцовщика Юрия Соловьева, для которого, казалось, она создана. "Голубую птицу" в таком исполнении я никогда ни у кого больше не видел. Созерцание его танца удивляло. Он словно зависал над сценою. Во мне всегда жило героическое начало, а в "Голубой птице" этого не требовалось. Я не хочу сказать, что танцевал хуже остальных, но был хуже Соловьева. А этого я никак не мог допустить — если уж танцевать, то лучше, чем другие. Таков основной, определяющий двигатель для меня. Например, Вахтанг Михайлович Чабукиани, который гениально исполнял роль Фрондосо в "Лауренсии", Базиля в "Дон Кихоте", своим замечательным танцем открыл очень многим дорогу. Но я, отдавая должное Чабукиани, все же, когда готовил эти роли, твердо знал, что могу станцевать лучше.
Были у меня партии этапные: Спартака, Иванушки из "Конька-Горбунка". Роль Иванушки я называю этапной, потому что лет пять был для всех олицетворением русского героя, и лучше вроде бы никого и быть не могло. Затем был Базиль из "Дон Кихота", потом классика: "Щелкунчик", "Спящая красавица", "Жизель", затем меня уговорили станцевать в балете "Ромео и Джульетта". Везде мне было очень важно внести что-то свое. Пусть это малая крупица, одна лишь интонация, но это уже свое прочтение того, что стало общепринятым.
Савва ЯМЩИКОВ. Все мы знаем, что в творчестве, в различных областях его — в изобразительном искусстве, в архитектуре, в музыке — есть мировые эталоны. Этой весной, будучи в Италии, я пришел в собор Сан-Пьетро в Ватикане и простоял около часа у "Пьеты" Микеланджело. Видя ее особенное совершенство, я вдруг вспомнил, что скульптору было всего 23 года, когда он создал свое произведение. Думая о сложности характера автора, я вдруг осознал, что Господь просто избрал его рукой Своей. Я люблю разных скульпторов — и Родена, и Мухину, и Майоля, и античную скульптуру, но для меня "Пьета" — это эталон. Вот размышляя о вашей эпохе, когда танцевал ты, когда танцевали Нуриев, Юра Соловьев, Барышников, Саша Годунов, Уланова, Семенова, Плисецкая, Максимова, Шелест, Алла Осипенко — я вдруг прихожу к выводу, что ваше время было высшим символом высших проявлений в балете, эталоном. Ведь не случайно каждый из вас искал лучшее… Так было задумано свыше. Это все было от Бога. Ты со мной согласен?
Владимир ВАСИЛЬЕВ. Нет, ты не прав, Савва. Это разные критерии. Нельзя думать, что это на все времена. То есть если ты избран Богом, то твой эталон "обречен" существовать вечно. Это все ерунда. Наше искусство — это искусство интерпретаторское. Мы интерпретируем в собственном времени. Более того, художник долго держится на сцене и радует публику только тогда, когда он постоянно изменяется, идет вперед во времени. Он должен ощущать биение пульса во времени и себя в этом времени, и своего героя во времени. Он будет существовать до тех пор, пока будет созвучен с последующими временами, которые придут потом, уже после ухода его со сцены. Наше искусство перестанет быть эталоном, и я об этом не жалею. Да, мое время было неким сгустком мощной творческой энергии. Все закономерно: настоящий художник порождает целую плеяду себе подобных творцов, среди них опять кто-то вырывается вперед, и развитие продолжается. А потом спад. Это нормально, закон жизни, природы. На каждый плюс должен быть свой минус. Мне кажется, что живопись, архитектура тоже могут пережить своего создателя на века, но все равно когда-нибудь на их место придет совершенно иное, в корне новое мироощущение и мировосприятие.
Савва ЯМЩИКОВ. Кого ты считаешь своими основными учителями, кому ты можешь поклониться до земли?
Владимир ВАСИЛЬЕВ. Им нет числа. Для того, чтобы был один учитель, он должен быть кумиром. У меня кумиров никогда не было. Было огромное количество просто великих людей, педагогов, которые мне дали очень многое. Причем это люди не только из прошлого поколения, на котором я учился, но и артисты, с которыми я стоял рядом: это и Коля Фадеечев, и Марис Лиепа, и Миша Лавровский, Соловьев, Нуриев, Барышников. Я уж не говорю о характерных танцовщиках…
Савва ЯМЩИКОВ. А кто любимый композитор, на музыку которого хотел бы ставить и танцевать?..
Владимир ВАСИЛЬЕВ. А это разные вещи — на чью музыку я мог бы ставить и какие композиторы мне вообще нравятся. Ближе всех музыка Прокофьева, Баха, Моцарта, Чайковского, Шопена, Рахманинова. Видишь, какие они все разные? И Шостакович, который тоже врывается в меня…
Савва ЯМЩИКОВ. А Гаврилин?
Владимир ВАСИЛЬЕВ. Гаврилин поразительный, совершенно стоящий особняком композитор. Именно на его музыку мне всегда хотелось ставить. Есть композиторы, которые очень мне нравятся: Малер, Стравинский, но ставить на них я не могу, потому что поры не заполнены их звучанием. Они просто близки мне. Ставить на музыку можно тогда, когда она в тебя входит, — наступает тот момент, когда ты мучаешься, как беременная женщина, которая обязательно должна разродиться, иначе погибнет.
Савва ЯМЩИКОВ. Мне кажется, что у вас с Гаврилиным, особенно в "Анюте", единство душ — в музыке, в твоем постановочном взгляде на Чехова…
Владимир ВАСИЛЬЕВ. В данном случае в Божьем промысле соединился и Белинский, и Гаврилин. Если бы у Александра Аркадьевича Белинского не возникла эта идея, то никакого балета не было бы. Люди — вот что крайне важно!
Савва ЯМЩИКОВ. Ну вот видишь, Володя, мы с тобой пришли к одинаковому выводу — насколько общение с людьми, сами люди — драгоценно… С какими балетмейстерами тебе пришлось наиболее плодотворно работать? Кого бы из них ты выделил?
Владимир ВАСИЛЬЕВ. Ну, конечно, Григорович! Юрий Николаевич огромное влияние на меня оказал. Я верил, что другого такого и быть не может, — это самый лучший балетмейстер. Все другие и в сравнение с ним не идут. А потом все раздвоилось — появился Бежар, который меня захватил своей абсолютной свободой в подходе и к музыке, и к теме. Это уже совершенно другой пласт. Они, казалось бы, взаимоисключающие, но во мне — объединились. У Григоровича я усвоил твердое убеждение в том, что любой мой спектакль — это в первую очередь режиссерская работа. И если он выстроен так же крепко, как были выстроены его спектакли, то это, безусловно, его влияние.
Если говорить о других балетмейстерах, то их влияние на меня и на балет было очень скоротечным. К сожалению, они не сделали и одной тысячной того, что могли бы сделать — в первую очередь это Якобсон Леонид Вениаминович.
Вообще Якобсон поразителен. Я всегда так считал, и сейчас считаю, что какие-то революционные, интересные работы показывают балетмейстеры до 60 лет. Дальше каждый из них вырабатывает для себя формулировку собственного творчества, оценку, и по ней так дальше и "шпарит". Он может и до ста лет ставить спектакли, однако за рамки собственного определения уже никогда не выйдет. И было удивительно видеть, как Якобсон, который всю жизнь боролся против пуантов, после 60-ти вдруг поменял точку зрения. Он для меня исключение из правил. Все остальные — нет.
Хотя сейчас впервые задумался: я ведь не выработал пока никакой формулировки. С уважаемыми мною людьми я, наверное, схож в другом — и они, мои учителя, и я никогда не терпели бессмыслицы. Важно понимать — формам несть числа. Как угодно можно все повернуть: из Шекспира можно сделать Чехова, из Чехова — Толстого. Как угодно. Для меня важна первооснова: если это Чехов, то я должен видеть Чехова, если Шекспир, то мне надо увидеть именно того Шекспира, которого я читал, которого я представлял себе.
В музыке, конечно, сохранить совершенную определенность сложно. В музыке главный текст — это сама музыка, а потом уже все остальное. Но если эту музыку я беру к определенному тексту, то обязательно слежу за тем, чтобы автор и композитор слились воедино.
Савва ЯМЩИКОВ. А кто из современных танцовщиков наиболее близок тебе?
Владимир ВАСИЛЬЕВ. Это и Марис Лиепа — бесспорно, талантливый артист, хотя и не близкий мне; Миша Лавровский и Миша Барышников, великолепные танцовщики и художники; это Рудик Нуриев, который в первые свои 6 — 7 лет оказал огромное влияние на меня и заставил по-другому взглянуть на свое творчество. Далее, по истечении тех первых лет, я наоборот, уже не принимал его творчество, так как оно несло отпечаток шутовства и никак не ассоциировалось с феноменальным по глубине раскрытием героев, которых он вначале изображал на сцене. Потом он стал изображать только себя. А зачем и кому это нужно?
Савва ЯМЩИКОВ. Кого бы ты мог особенно выделить среди балерин, кроме Кати Максимовой, конечно?
Владимир ВАСИЛЬЕВ. "Особенно" — это Уланова и Плисецкая. По неистовости, по энергии, таланту Плисецкая может быть даже и выше. Уланова оказалась редким исключением, когда на нее, на видеозаписи ее балетов спустя 50 лет, продолжаешь смотреть с восхищением. Она одна такая среди своих современниц, на которых уже так смотреть никогда не будешь.
Савва ЯМЩИКОВ. Хорошо, что ты возглавляешь фонд Галины Сергеевны Улановой. Это прекрасно, что вы создали фонд, думаете о музее. Это дань памяти. Великие люди уходят словно в небытие, о них кратковременно скорбят, а потом забывают. Этого допускать нельзя.
Владимир ВАСИЛЬЕВ. Не знаю, насколько правильно то, что я возглавляю фонд. К сожалению, я не умею добывать средства. Нужны какие-то рычаги и люди, а я уже, наученный горьким опытом, боюсь к ним обращаться. Все это очень сложно… Но, между тем, в планах остается создание и открытие центра имени Галины Улановой. Ведь в 2010-м году будет 100-летие великой балерины, и мне хочется, чтобы этот год был объявлен годом Улановой, потому что она была и остается символом русского классического балета. И мне бы очень хотелось, чтобы этот символ не стирался еще очень долгое время, потому что в ее образе есть необыкновенная чистота.
Савва ЯМЩИКОВ. Я все-таки думаю, что постепенно возродится роль государства в отношении поддержания памяти о таких великих людях, как Уланова. Вроде уже поднимаются отечественные меценаты до уровня прошлого.
Владимир ВАСИЛЬЕВ. Твоими бы устами, Савва, да мёд пить. Я всё больше и больше становлюсь пессимистом. Чем больше люди накапливают богатства, тем скупее они становятся. И в данном случае я говорю об общей тенденции. Вот об Улановой. Да, казалось бы, для каждого человека это святое, но "воз и ныне там". Сколько взываем, сколько просим… Одна надежда, что, может быть, сейчас кто-нибудь увидит и поймет о чем, о ком я говорю.
Савва ЯМЩИКОВ. И всё равно, Володя, я остаюсь оптимистом. Мне кажется, что вся суетливость, все торжество попсы в искусстве — наши пустоцветы: певец Басков, балерина Волочкова, художник Сафронас и многие другие — все, что уместилось в эти 15 лет — начинает проходить. Люди же все видят…
Владимир ВАСИЛЬЕВ. А может быть, поэтому и нет сейчас в искусстве личностей, поскольку шоу подчиняет себя бизнесу?! Когда на артисте, на художнике начинают делаться деньги, это всегда оказывается чревато в первую очередь для артиста. Уничтожается личность.
Савва ЯМЩИКОВ. Я просто говорю о раздражающей меня фальши. Вот Хворостовский не опустился до уровня "попсы".
Владимир ВАСИЛЬЕВ. Хворостовский — это другое. Он занимается своим делом. Он далек от этой жизни и среды. Сейчас почему-то все, за редким исключением, занимаются не своим делом, поэтому и нет в России достойной жизни.
Савва ЯМЩИКОВ. Всем стоит успокоиться и образумиться. Вспомним пушкинское: "Служенье муз не терпит суеты, Прекрасное должно быть величаво…". Вспоминаю сейчас кумиров нашей молодости, того же Мравинского — великого дирижера — он гений был, а давал не более двух концертов в месяц. Не потому, что не хотел работать, а…
Владимир ВАСИЛЬЕВ. Савва, эти люди сейчас просто не выжили бы. Либо они должны были бы стать теми, о ком мы сейчас говорим.
04(531)
Date: 21-01-2004
