ОБУВЬ

52(527)
Date: 23-12-2003
Author: Алексей Цветков
ОБУВЬ
Обувь на ногах придает уверенности. А шнурованные "натовские" сапоги, как у меня,— в особенности. Моя "натовская" обувь сделана в Белоруссии (хотя тамошний президент и против расширения НАТО). К тому времени, как я наберу этот текст и кто-нибудь его опубликует, в Белоруссии, наверное, будет другой президент и иные отношения с НАТО (автор ошибся.— Ред.). Меня это не очень интересует, хотя среди знакомых меня и называют "политическим пацаном". Такой в Белоруссии, или где-то еще президент, или сякой, обычному работяге, да и всем почти, это пофиг. Ничего для них не изменится. А когда изменится? Ну надо бы присвоить себе места своей работы, делить прибыль и никаких президентов — хозяев, никаких наемников — подчиненных, вот когда… Так предлагал жить Жозеф Прудон. Но только ничего не выйдет. Трем сапожникам достанется мастерская с копеечной прибылью, а сотне специалистов атомная станция с гигантскими доходами, неравенство сохранится и усугубится, а значит, одни начнут покупать-продавать других, нанимать-использовать, и прощай, анархия. Революция обюрократится и станет примитивной религией, которой поклоняются для приличия. Короче, "кто носит кроссы Адидас, тому любая баба даст", как говорили у нас в школе при Горбачеве. Чтобы сохранить минимальный разлет в доходах между гражданами — скажем, нельзя быть богаче другого в три, ну в четыре, раза — потребуются "смотрящие", т.е. надзирающие структуры. Структуры эти само собой станут злоупотреблять положением, их понадобится чистить, для этого необходимы другие структуры, еще строже и страшнее. В результате получаем в обществе огромное количество людей, которые вместо творческого и полезного труда следят, отбирают, проверяют, наказывают и боятся, что их накажут. С 1-го мая я ходил в кедах, как анархист Егор Летов, ну и, конечно, сандалии на босу ногу, а теперь вот становится холодно.
Хорошо бы все просто национализировать, сделать всеобщим. Но чтобы все могли этим всеобщим пользоваться, потребуется немалый аппарат и … см. выше. Вывод — революция это правильно и прекрасно, но вот ее последствия ничем не лучше ее причин. Революционер это тот, кого интересует революция, а не последствия. Революция — это справедливость: "скидавай сапоги!". Расплата с эксплуататорами и есть соблюдение прав народа, а все, что после — привычная хрень. За такие мысли меня и называют иногда "политическим".
Но я говорил об обуви. Сен-Жюст разул всю буржуазию одного французского города, чтобы нормально обуть свое революционное ополчение. У Имама Хомейни всю взрослую жизнь были одни сандалии, да и в них он не очень-то нуждался, так много времени проводил в мечети. В центральной Африке у дорог не валяются "лысые" покрышки, они очень ценятся: из них режут подошвы, приматывают чем-нибудь к ногам, это и есть обувь. В гностическом апокрифе Сиф -— третий сын Адама и Евы, вернулся в рай за забытой обувью. Сериал "Дневники красной туфельки" Залмана Кинга -— хороший шанс оценить робость фантазии среднего класса. Че Гевара писал, что если партизанить в горной местности, любые ботинки снашиваются за полтора-два месяца. В финчеровской "Игре" герой говорит вслед упавшему к собакам башмаку: "900 долларов", зритель (и спутница героя) делают выводы. "Твои ботинки стоят 900 долларов?" -— поражена спутница. "Каждый" -— уточняет герой. Зритель (и спутница) срочно переделывают выводы. В романе "Человек-Невидимка" толстый мистер неудачник, сидя на траве, решает вслух, что же ему все-таки более отвратительно: тесная обувь или дырявая, и попадает в рабство к невидимому господину. Невидимые господа — отличная метафора для того, что Грамши называл "культурной гегемонией". Невидимость господ — необходимое условие их господства. Из их невидимости следует наш ежедневный "выбор" между дырявым и тесным.
Но кроме политики существует ведь и искусство. Когда я думаю об искусстве, то вижу начищенные до зеркальности ботинки. Но они на ногах трупа. Труп лежит на столе при последнем параде. Начищены они мальчиком со щеткой, который продолжает тереть и тереть, двигаясь как-то странно. Я смотрю вниз и мне понятно: ноги чистильщика, скачущего у стола с трупом, стреножены, как у лошади, которой предписано пастись именно здесь, и которой не деться никуда.