Арестантская литовской зоны (или, для вящего благозвучия накануне вступления Литвы в ЕС,— "исправительного дома") в г. Правенишкас занимала первый этаж обычного барака. Аккуратные камеры, столешницы из живого дерева, кабинка туалета, облицованная кафелем, отстраненная деликатность надзирателей — все это заставляло чувствовать себя не арестантом, а беспомощным пациентом. Холодное лицемерие "персонала" угнетало сильнее, нежели простецкое хамство вертухаев вильнюсского централа. Безвкусная и непитательная пища свела на нет наше отчаянное стремление держать себя в отличной спортивной форме. В общем арестантская была идеальным воплощением утонченного изуверства soft — насилия, а абсолютная (опять же в отличие от централа) невозможность общения с остальными зк заставляла нас радоваться каждому незначительному событию.
Наш "отрядный" был одним из тех несчастных, при первом взгляде на которых сразу угадываешь еще не произнесенную фразу — касается ли она дешевой парфюмерии или религиозной истины. На второй день он решился призвать нас отыскать свободу в неволе, на третий "сообразил" пояснить, что свобода — от греха, а через неделю принес брошюру местного протестантского издательства. На обложке брошюры на арену римского Колизея выходил рыкающий лев и направлялся к кучке первых христиан, а на холме за римским Колизеем беззастенчиво возвышался афинский Парфенон. Скудным языком описывались первые три века христианства. Между прочим сообщалось, что за эти 300 лет было умерщвлено 8 миллионов христиан, Мариус (так звали "отрядного") пытался проповедовать, но мы никак не могли, да и не сильно пытались уразуметь его косноязычную и невразумительную речь…
Через некоторое время нас вызвали на беседу к психологу — некрасивой рыжей девушке, которой нечего было нам поведать. Мы ни на что не жаловались, широко улыбались и пытались говорить с ней о символике сновидений и соционике. Не получилось.
За три дня до освобождения в нашу "палату" заявился Мариус — узнать, желаем ли мы поговорить с капелланом зоны. Возражений не было.
Капеллан — высокий и худой пожилой литовец был пастором одной из пятидесятнических сект. Неожиданно умное аскетическое лицо его вовсе не напоминало ожившую посмертную маску, а честно отражало все эмоции и располагало к общению. Он представился: "Здравствуйте, Виталий, меня зовут Римас. Меня очень удивила начитанность ваших товарищей, и я даже стал читать Достоевского,— сообщил капеллан на одном дыхании.— А вы читали что-нибудь из книг, которые приносил вам Мариус?".
Я ответил, что — да, читал, но ничего нового и вдохновляющего для себя не обнаружил. И порекомендовал Римасу работы Флоренского, где уделяется большое внимание развитию христианской мысли в те самые первые века. Римас тщательно записал в своей тетрадке "Флоренский", и я отметил, что все страницы заполнены самой разной информацией. Был здесь и сайт НБП, и названия произведений Сергея Курехина, и многое-многое другое. Разумеется, мне не удалось скрыть довольную улыбку, на что пастор, не смутившись, заявил, что ему было очень интересно читать наш партийный сайт, а музыку Курехина он, видимо, еще не совсем готов воспринимать, но она очень интересна.
— Когда я прочитал про ваши акции, — вы, как первые христиане, не боясь тюрьмы и преследований, совершаете их. Вы готовы за справедливость, за правду на лишения, на многое…
— И заметьте, Римас, при всей этой готовности на нас нет невинной крови. А те, кто называют нас "экстремистами", политическими хулиганами, фашистами и кричат о необходимости борьбы с нами, прямо или косвенно виновны в смерти и страданиях сотен тысяч людей.
— Да, — утвердительно закивал головой пастор,— но не кажется ли вам, что политические цели — это немного не то, за что следует так рисковать?
После краткого диспута о неисповедимости путей Господних и о том, что на примере войн в эпоху Реформации и, тем более, гуситских войн,— можно видеть, что политика и религиозные истины вполне взаимодополняемы. Римас окончательно расчувствовался и рассказал мне о своей жизни. Он, отец восьми детей, и несмотря на свою пастырскую должность, очень сожалеет и распаде СССР, а по поводу вступления Литвы в ЕС не питает никаких иллюзий. На прощание он предложил вместе помолиться, но я пояснил, что для русского человека молитва — собеседование с Господом, вопрос очень интимный и несовместимый с выставлением религиозности напоказ. Римас пообещал быть частым посетителем нашего сайта и продолжать знакомство с русской литературой — классической и современной. Мы пожали друг другу руки и каждый отправился дальше отбывать свое заключение. Я — в камере, Римас — на свободе.
НБП—Екатеринбург
