26(501)
Date: 25-06-2003
Author: Павел Крусанов
МЫ – ПИТЕРСКИЕ ФУНДАМЕНТАЛИСТЫ (C лидером питерских прозаиков беседует Владимир Бондаренко)
Владимир Бондаренко. Павел, еще все взбудоражены достаточно неожиданным выбором нового лауреата премии "Национальный бестселлер". Я откровенно надеялся на вашу победу. Тем более в год трехсотлетия Петербурга неплохо было бы нашумевшую питерскую литературную премию дать, наконец, коренному петербуржцу. С несомненно питерской прозой, то есть Павлу Крусанову. Вы сами надеялись на премию, ожидали её?
Павел Крусанов. В шорт-листе было два питерских автора. Кроме меня, еще Сергей Коровин с романом "Прощание с телом". Я, конечно, имел насчет нынешнего финала какие-то предварительные соображения — относительно расстановки сил, — но они совершенно не оправдались. Мне казалось, что хорошие шансы на победу есть у Дмитрия Быкова. Хотя бы в силу общемосковских литературных мнений. В малом жюри было много москвичей, тем или иным образом связанных с Быковым по работе на телевидении. Да и текст у Быкова качественный. Но болел я в душе, конечно, за Сергея Коровина. Он мой друг, а наши друзья — всегда самые лучшие. Кроме того, роман у него тоже очень сильный. Вроде бы про любовь и смерть нам все уже сказали, но Коровин говорит о том же так, как слышать нам еще не доводилось.
Что греха таить — где-то подспудно был готов оказаться приговоренным к премии и я сам. Но с "Национальным бестселлером" никаких прогнозов лучше не строить — пустое дело. Я наблюдаю за этой премией с ее рождения. Два года назад был в самом первом составе малого жюри. Теперь же я в очередной раз убедился, что логически премия не просчитывается. То есть это было видно и раньше, но что она не просчитывается настолько, трудно было даже предположить. Это одновременно и плюс, и минус.
Не стоит оспаривать мнения членов жюри, это нелепо. Премия "Национальный бестселлер" так задумана, что малое жюри, решающее судьбу лауреата, состоит в основном из непрофессионалов. То есть лучшего выбирают не профессионалы пера, а как бы непосредственно читатель. Это большое жюри составлено из людей, знающих в литературе толк — критиков, издателей, писателей. Они компонуют шорт-лист и способны внятно мотивировать свой выбор. А малое жюри, за редким исключением, состоит из людей от литературы далеких. Как правило, там оказывается только один профессионал — лауреат Нацбеста за предыдущий год, в данном случае Александр Проханов. Его выбор понятен, поскольку имеет мотив. Но как можно логически просчитать выбор, к примеру, портного Валентина Юдашкина? Он, может быть, за всю жизнь, кроме инструкции по эксплуатации утюга или стиральной машины, вообще ничего не читал? Тут логика бессильна.
Очень удивил меня, конечно, Александр Привалов. На телеэкране он производит впечатление более-менее вменяемого и порой даже серьезного человека. Я понял, в чем тут дело и кому Привалов таким впечатлением обязан, когда на "Национальном бестселлере" он в своём коротком выступлении заявил, что в издательствах исчезает школа хорошей редактуры. Мол, в книгах длинноты, опечатки и повторы. Собственно говоря, всё это, действительно, относится к книге им выбранной — "" рижских прозаиков Гарроса-Евдокимова. Но Привалов даже не удосужился заглянуть в материалы шорт-листа, а там черным по белому написано, что из шести финалистов трое прошли по рукописям. О какой редактуре можно говорить? Или он не знает, что такое литературный редактор, или просто, кроме "", ничего из списка не читал. Нет никакого сомнения, что его собственная вменяемость на телеэкране зависит исключительно от хорошего редактора программы "Однако". А в Питер он приехал без редактора и тут же сел в лужу со своим пронзительным откровением.
В.Б. То, о чём вы говорите, я давно заметил при знакомстве с телеведущими. Особенно с женщинами. Их образ на телеэкране и в жизни — удивительно разный. Их уровень культуры и даже просто интеллигентности без хорошего телередактора катастрофически понижается. Не хочешь испортить впечатление — лучше в жизни не знакомиться.
Что касается состава малого жюри, я считаю минусом этот набор дилетантов. Я понимаю организаторов премии, они хотят выбирать — бестселлер. То есть популярную для читателей книгу. Но можно всё-таки найти квалифицированных читателей. То есть людей, любящих книгу. Они-то и составляют большинство читателей, формирующих мнение о книге. Здесь же мы видели явных нечитателей, сознательных нечитателей. Вряд ли такие нечитатели способны популяризировать книгу. Создавать из книг бестселлеры. Взяли хотя бы библиотекарей, книжных продавцов или просто любителей чтения. Нынешний результат, боюсь, сыграет на понижение значимости премии.
П.К. Такая опасность, действительно, существует. Но хочется надеяться, что это всё-таки разовая оплошность. Промашка и не больше. Надеюсь, на популярность премии и на общественный интерес к ней нынешние результаты не повлияют. Или повлияют, но не очень, не насмерть.
Что касается квалифицированного читателя, вы правы. Но где и как его найти? Ведь для члена малого жюри должны соблюдаться определенные условия, в частности, предполагается, что он — человек публичный, известный стране и его мнение в той или иной степени обладает общественным признанием. Много ли мы знаем известных всей стране библиотекарей?
Как бы там ни было, окончательный выбор — это неизбежно читательский выбор. За книгу, претендующую на звание "бестселлер", рядовой читатель будет голосовать рублем. Другое дело, что хочется все же говорить об интеллектуальных бестселлерах, а не о каких-нибудь очередных новинках массового жанра, будь то детектив или то специфическое чтиво, которое именуется сейчас "дамским романом". Но рядовой читатель не очень жалует цветущую сложность. Дошло до того, что теперь издатели расценивают простоту как часть потребительской стоимости товара под названием книга.
В.Б. Но вы же со своей усложненной прозой добились известной популярности с тем же "Укусом ангела". Не случайно отрывок, посвященный музыканту Сергею Курёхину, из вашего нового романа в мае, перед самой премией, опубликовал журнал "Плейбой". Это тоже известность у далеко не профессиональных читателей. Я прочёл этот отрывок, как предчувствие вашей победы на "Национальном бестселлере". Увы, ошибся.
П.К. Вообще, если говорить о неквалифицированном читателе, то меня не очень заботит, глянцевый или какой-то другой журнал печатает то, что мной уже сделано. Ведь это не заказная работа, и я не занижал планку собственного текста, подстраиваясь под какого-то особого, характерного читателя.
В.Б. Вы ищете своего читателя? Есть у вас уже свой читатель? Вам интересно публиковаться в самых массовых изданиях для широкого читателя? Для кого вы пишете? Или, когда пишете текст, адресуете его вначале для круга единомышленников?
П.К.Я задумывался над этим. Если честно, я удивлен тиражами собственных книг. Речь о двух последних романах "Укус ангела" и "Бом-бом". Я всегда считал себя автором не то чтобы маргинальным, но, знаете, таким, что ли, не для массового пользования. Столбовой хайвэй жанровой литературы никогда меня не манил. Словом, я знаю твердо пять или шесть своих читателей. Знаю их лично. Для них и пишу.
В.Б. Значит, я — седьмой, а ваш номинатор Володя Винников — восьмой…
П.К. Очень рад… Но как получается, что тот таинственный широкий круг читателей растет, и кто эти читатели, для меня — загадка. Образ какого-то обобщённого, обезличенного ценителя передо мной не предстает. Ориентируюсь на давно знакомых людей, чье мнение ценю, поскольку за этим мнением вижу понимание и участие.
В.Б. Как вы начинали? Когда почувствовали себя писателем?
П.К. Первая публикация была у меня в рижском журнале "Родник". Помните такой? Очень хороший был журнал, наверное, лучший в восьмидесятые годы, с массой каких-то неожиданностей, странностей и новаций. Тогда же познакомился с главным редактором "Родника" Андреем Левкиным, удивительным писателем и человеком, до сих пор не перестаю ему удивляться. Потом опубликовала рассказ питерская "Звезда". В 1989 году написал первый роман, его попросили в Москву в новое по тем временам издательство "Всесоюзный молодёжный книжный центр". Там собирали серию книг молодых авторов. Это было отчасти номенклатурное издательство, его Министерство печати ориентировало на молодежь. Роман "Где венку не лечь" сразу же и вышел. Вообще, у меня с самого начала как-то удачно все складывалось с публикациями. Ничего в столе никогда не пылилось. Сейчас этот роман переиздан в немного переработанном виде под названием "Ночь внутри".
В.Б. Ваш, на мой взгляд, лучший роман "Укус ангела" многие, и я в том числе, относили к имперской фантастике. Иные критики оспаривали это утверждение. Как считаете вы сами? Вы — имперский человек? Что для вас значит империя?
П.К. Я не знаю, имперский ли я человек, но что сознание у меня, и вообще у моего и более старшего поколения — имперское, это несомненно. А разве может быть иначе, если такой кусок жизни прожит в империи? Надо отдать ей должное: какая ни на есть, но это была империя, и она обеспечивала нам определенные, подчас весьма своеобразные гарантии. Взять и разом переделать сознание — так ведь нормальный человек не может. Думая над феноменом имперского сознания, я в свое время "Укус ангела" и замыслил. Меня занимал вопрос: чего в трансцендентной перспективе, в идеале вожделеет имперское сознание? В результате каким-то образом сложилась картина будущей книги. Суть в том, что империя, которой удастся воплотить идею всемирности, неизбежно погибнет. Империя не может жить вне границ. Ей обязательно нужны границы, за которыми ее ждет опасность, за которыми находится враг. Без внешнего сосуществования с опасностью империя деградирует. Воплощение идеи всемирности убивает идею империи.
В.Б. Мы отчетливо видим это сегодня на примере США. Пока они имели ясные границы своего влияния, всё у них шло хорошо. Сейчас они увлеклись идеей всемирности и их, похоже, ждет печальный финал. Согласен с вами, хорошая и долговечная империя должна иметь свои границы, но как прийти к такому самоограничению в период своей высшей силы? И как вернуть эти границы в период упадка? Но империя оставляет за собой уже навечно свои следы. Свои меты. Скажем, Питер — имперский город, и другим уже никогда не будет. Он имперский по архитектуре, по истории, по культуре, по духу своему. Еще и поэтому все по-настоящему питерские писатели в лучших своих вещах — имперцы. И Анна Ахматова, и Николай Гумилев, и Андрей Битов, и даже Иосиф Бродский… Советская ли империя, царская ли, или даже нынешняя осколочная,— имперское пространство Питера изначально формирует имперское мышление человека. Ощущают ли его питерцы? В литературе, в искусстве, в восприятии мировой культуры?
П.К. Ощущают, но не все. Да и не бывает такого универсального сознания, которое годилось бы для всех. Дело в том, что Питер — не только порождение империи, но одновременно и агент влияния Европы с ее подчас паразитарными идеями. Однако определённая и наиболее мне близкая часть петербургских писателей, поэтов, художников и музыкантов, которые, собственно, и составляют основной круг здешнего общения, совершенно ясно осознают величие имперской идеи. Возможно, и здесь нет полного и безоговорочного единомыслия, но без нюансов — никак. Неспроста мы с Секацким, Носовым, Стоговым, Подольским, Рекшаном и Коровиным организовывали несколько акций под названием "Незримая империя". Это же цвет питерской литературы!
Вообще, Петербург самый умышленный город из всех, существующих в мире. Есть, может быть, какая-то еще Бразилиа, тоже построенная на пустом месте, но ни о каком сравнении не может быть и речи. Наш город едва не в одночасье вознесся на болоте, и мы знаем, или думаем, что знаем, по чьей воле. Здесь помнят происхождение каждого закона и каждого обычая. Все призраки здесь откликаются на имена, которые живым известны. При том, строился ведь не просто город, а столица. Конечно, Петербург абсолютно имперское дитя. Никакая демократия себе такого проекта позволить просто не в состоянии. Демократия строит из фанеры, древесно-стружечной плиты и так далее. У нее нет материала для вечности. А построить Петербург, как и построить Рим, могла только великая империя.
В.Б. Вы сказали о вашем круге имперских писателей, об акциях "Незримая империя", знаю и о других акциях. Как сформировался этот круг писателей? Кто вы? Издательство "Амфора" вас объединило? Или же вы сами и создали это издательство? Какие у вас идеалы?
П.К. Я думаю, что здесь действует некий неназванный пока ещё закон, вытесняющий людей из разных сред и подталкивающий их друг к другу. Непонимание, а подчас и враждебность окружающих, заставляют людей с определенным мировоззрением и эстетическими пристрастиями, людей, способных к созданию новых форм, менять образ жизни до тех пор, пока они не обретут единомышленников. В общем, здесь, в Петербурге, мы бы нашли друг друга неизбежно.
Знали мы друг друга еще до появления издательства "Амфора", но отношения к его созданию не имеем. Просто "Амфора" решилась выпускать современную отечественную нежанровую прозу рыночными тиражами и начала это делать с нас, многогрешных. Выборочно, конечно, с соблюдением собственного интереса, что и понятно.
Площадку и теплый прием по большей части нам обеспечивал арт-центр "Борей". Тут же выходили и некоторые малотиражные книги в серии "Версия письма". Впрочем, о какой-то группе говорить все-таки было бы неверно. Писатель — это такое существо, которое не любит делить ответственность и за свои поступки хочет отвечать самостоятельно. Вплоть до высшей меры. Скорее можно говорить о неком, действительно, круге авторов по душевным, эстетическим и отчасти идейным пристрастиям близких друг другу. Именно так, хотя нас уже давно называют не иначе как "петербургские фундаменталисты", то есть каким-то образом выделяют со стороны. Итак, "петербургские фундаменталисты" это Александр Секацкий, Сергей Носов, Сергей Коровин, Наль Подольский, Владимир Рекшан и ваш покорный слуга. Несколько раз в наших выступлениях принимали участие Андрей Левкин, но сейчас он живет в Москве, и Илья Стогов, но у него проблемы с собственной идентификацией. В свое время мы опубликовали манифест. Опубликовали "Открытое письмо Путину". Провели акции "Незримая империя" и "Интеллигенция минус". В июне на ярмарке "Невский книжный форум" мы выступаем с очередной программой "Воля автора". Текст для автора — это инструмент влияния на действительность. А высшая форма искусства — творить вокруг себя угодную себе реальность. Если она творится не желает, то ей же хуже. Таковы взаимоотношения автора с миром, если они, эти взаимоотношения, осознаны. Вот об этом и будем говорить. У текста, как у всякой уважающей себя империи, должна быть сверхзадача. Пусть даже заведомо недостижимая. Если такой трансцендентной цели не стоит, то уверенно даже простого шага вперед нельзя будет сделать, и все победы будут случайными. Сверхзадача автора — осознанно изменять мир вокруг себя так, чтобы мир стал ему мил и не оскорблял его достоинство.
1.0x
