РАСТРЕВОЖЕННОЕ СЕРДЦЕ

14(489)
Date: 01-04-2003
Author: Михаил Никешичев
РАСТРЕВОЖЕННОЕ СЕРДЦЕ
И плывут, и растут эти чудные звуки!
Захватила меня их волна…
Поднялась, подняла, и неведомой муки
И блаженства полна…
И Божественный Лик, на мгновенье
Неуловимой сверкнув красотой,
Всплыл, как живое виденье,
Над этой воздушной кристальной волной,
И отразился, и покачнулся,
Не то улыбнулся… не то прослезился…
Я.П.Полонский. (Романс на эти стихи написан С.В. Рахманиновым в Ивановке 12 июля 1912 г. и посвящен П.И Чайковскому).
Более столетия назад зазвучал впервые голос рахманиновской музыки. "С первого колокольного удара чувствуешь, как во весь свой рост подымается Россия" (Н.К. Метнер). Увы, пресыщенные буйством оркестровых красок, звуковых фантазий, разрушением гармонии и лада, пряностями балетных пантомим современники не расслышали этого призыва. Рахманиновская музыка показалась излишне эмоциональной, ее формы — устаревшими. Как и беспечные современники праведного Ноя, не расслышали они зова русского половодья: "Мы молодой весны гонцы, она нас выслала вперед", — не вняли предостережению романса "Пора! Явись Пророк!". Гениальная Первая симфония Рахманинова, вершина раннего периода его творчества, провалилась. Да, дирижировавший в тот вечер Глазунов был пьян, да, оркестр звучал плохо. Но ведь можно же было даже через это исполнение почувствовать глубину музыки, услышать ее живую боль и призыв! Не услышали… И того Рахманинова — юного, безудержного, бесстрашного и безоглядного — Россия потеряла навсегда. Композитор уничтожил партитуру (восстановлена по оркестровым партиям после его смерти), прошел через тяжелейшую душевную болезнь, прекратил на много лет писать музыку.
Возвращение Рахманинова к композиторскому творчеству — Божье чудо! Чудо и то, что вернулся он Вторым фортепианным концертом. "Тема его вдохновеннейшего Второго концерта есть не только тема его жизни, но неизменно производит впечатление одной из наиболее ярких тем России и только потому, что душа этой темы русская" (Н.К. Метнер).
Воспой же, страдалец, воскресную песнь!
Возрадуйся жизнию новой!
Исчезла коснения долгая плеснь,
Воскресло свободное слово!
(А.К. Толстой. "Иоанн Дамаскин")
Как встретили слушатели эту новую — углубленную, правдивую, "строгого письма" — музыку? Среди разбушевавшегося музыкального демонизма, язычества, дикарства, шутовства и скоморошества Рахманинов оказался одиноким, как и другие великие русские художники (Танеев, Васнецов, Нестеров, Бунин, Метнер). Искусительным лозунгам вольницы, которая проповедала отказ от "нудной" христианской морали, композитор "противопоставил свою "Всенощную", написанную всего лишь для хора без сопровождения: строгие старинные напевы и строгую классическую гармонию, храмовую музыку, уходящую своими корнями в глубины эллинской культуры, обретшей новую жизнь в горячо любимой им России. Рахманинов звал к духовному самоуглублению, звал к сочувствию человеческому страданию, судьбе Христа, ибо в этом видит то, что предстояло пережить его Родине, которую он не только безмерно любил, а был сам частью этой Родины, как кусок ее природы или дыхание ее духа" (Г.В. Свиридов). Однажды С.В. Рахманинова спросили о главной теме Третьего фортепианного концерта: не заимствована ли она из церковных крюковых книг? — уж очень она напоминает старинный лаврский распев "Гроб Твой, Спасе, воини стерегущии". Сергей Васильевич ответил: Нет. Просто так "написалась"!
Что ждало композитора, названного Свиридовым последней вспышкой Христианства в русской музыке, в годы, когда рушили храмы и уничтожали колокола, боролись с самим духом нации? Хула, поношения и запрет. Каким только оскорблениям не подвергался он со стороны "критиков": и предатель, и "фашист в поповской рясе"… Так что когда сегодня раздается очередной лай про "русский фашизм", стоит напомнить, что и Рахманинова, и Прокофьева "фашистами" уже называли. Как говорится, это нам не впервые такой снег на голову. Рахманинова запрещали: Александр Адрианович Егоров, пианист, открывший для России "Вариации на тему Корелли", рассказывал мне о сложностях доставки нот из Америки, опасности включения сочинения в программу классного вечера К.Н. Игумнова. Музыканты в России, как могли, укрывали от возможных ударов любимую музыку. Асафьевское ее определение: "пафос растревоженного сердца" — настолько общо, что и не придерешься…
Но было в судьбе рахманиновской музыки Чудо — когда народ, для которого он писал, всем существом своим принял ее, всей глубиной сердца отозвался. В 1945-м над прошедшей через невообразимые страдания Великой Отечественной войны, над преображенной Родиной звучал Второй концерт. И никакая цензура не смогла помешать этой встрече, ибо музыка оказалась достойной великого народа-победителя, а народ — достойным этой музыки.
Что можем сказать о сегодняшнем дне — дне 130-летия С.В. Рахманинова: чувствуем ли, разумеем ли смыслы, адресованные нам? Я сейчас не говорю об эмоциональном восприятии: эмоциональная сила воздействия этой музыки столь велика, что мы, разумеется, что-то чувствуем. Я говорю об идеях, душевной боли, заветах, думах и духовной жажде великого художника. Их постижение требует взгляда вглубь: у Рахманинова содержание не лежит на поверхности. Приведу несколько примеров.
Среди юношеских сочинений С.В. Рахманинова есть романс на слова А.К. Толстого "Ты помнишь ли вечер" — пейзаж-настроение удивительной гармонии и красоты. На заключительных словах чарующая звуковая атмосфера исполняется вдруг иной глубины, иного смысла: "И нам наше горе казалось далёко, и как мы забыли о нём!"
В одной из самых светлых прелюдий Рахманинова — Ми-бемоль мажорной — вдруг звучит трагический аккорд тромбонов — как цитата из будущего — "Симфонических танцев". Почему?
Вторая фортепианная соната. Ее по-физкультурному бодро играют многие пианисты. Но в предлагаемый нам вариант зауженного восприятия этой музыки — "музыка модерна" — никак не укладывается вторая часть: одними колористическими задачами не объяснишь ни ее голосоведения, ни содержания. А соната эта писалась вместе со "Всенощной". Многие ли пианисты заглядывали в ее хоровую партитуру?
В последние сочинения С.В. Рахманинов вводит темы-символы. Средневековая католическая секвенция "Dies irae" ("День гнева"), связанная в европейской традиции с образами смерти, звучит в Вариациях на тему Корелли, Рапсодии на тему Паганини. В Рапсодии она становится контрапунктом (совпадая с ней по горизонтали и по времени) другой знаковой теме — из каприса Паганини, связанной с легендой о продаже души. Единственным смысловым контрастом всему этому механизированному ужасу становится середина — образ России. В 15-й вариации Рахманинов тонально и образно адресует нас к своему романсу "Маргаритки", написанному на Родине. А светлая кульминация сочинения — 18-я вариация — не что иное, как прямая противоположность паганиниевской теме, ее инверсия по вертикали. Как тут не вспомнить Большой Китеж, встающий над Светлояром? Незамутненный образ Родины в 18-й вариации (русская распевность сочетается в нем с приемами старинного строчного письма) перекликается со словом Владыки Иоанна (Снычева): "Россия не сгинет до тех пор, пока вы в ваших сердцах будете лелеять мечту о ней".
В "Симфонических танцах" нисходящая секундная попевка "Dies irae" сведена лицом к лицу с восходящей интонацией лаврского распева. Битвы не избежать… Она уже идет.
Цикл из четырнадцати романсов соч. 34 завершается "Вокализом" (1915 г.), посвященным Антонине Васильевне Неждановой. Почему большой и чрезвычайно разнообразный по содержанию цикл завершается бессловесным "неизреченным воздыханием"? Почему композитор сделал переложение этой "барочной арии баховского типа" (так определяют ее музыковеды) для симфонического оркестра и записал ее в 1929 году на пластинку? Почему Рахманинов, создатель множества красивых мелодий, выделил именно эту, а наше сердце обязательно вспомнит о ней, лишь услышит "Вечернюю музыку" из "Перезвонов" В.А. Гаврилина, свиридовские "Отчалившую Русь" ("А впереди их лебедь. В глазах, как роща, грусть. Не ты ли плачешь в небе, отчалившая Русь? Лети, лети, не бейся…") или "Маленький триптих"? В "Вокализе" песня без слов разливается на фоне колокольного биения средних голосов: здесь и дорога, и путник, и купол (колокол) неба над головой, и конец, и начало. Анализ того, как преломил эту потаённую рахманиновскую традицию другой композитор-пророк, Г.С. Свиридов, — приводит современного — слышащего — философа-музыковеда к явленной нам национальной идее. Прочтите работу Татьяны Васильевны Чередниченко "Традиция без слов. Медленное в русской музыке"!
А что мы? Мы забыли сегодня, что есть Искусство; что через художника "прорекает себя Богом созданная сущность мира и человека" (слова И.А. Ильина, посвятившего С.В. Рахманинову работу "Что такое искусство"). Мы называем музыкой антидуховный грязный шум телевидения и радио, а в концертах различаем лишь: "быстрее" и "громчее". Мы верим лгунам, фантазирующим под музыку и выдающим эти фантазии за музыкальное содержание. Мы позволяем фальшивым оркестрам присваивать имена русских святынь, пусть и обозначенных латинскими буквами. Мы терпим, когда классическую музыку (и Рахманинова) используют для рекламы пошлых товаров. Мы беспечно доверяем лживым и лукавым биркам вроде "золотой соловей" или "очень русское пение"…
До наглости уверенные в своих силах, закостенелые в "самости", "субъектности", шепчем ли мы про себя молитву в начале концерта? Просим ли о том, чтобы открылись нам знаки того, что слышим со сцены?..
Лишь тогда, когда мы вспомним и восплачем о своей живой душе, исповедуемся и по-настоящему затоскуем о Правде и Красоте, — тогда, быть может, мы сумеем отличить самый тихий удар рахманиновского колокола — не по силе его, а по интенсивности содержания — от хаоса уличной какофонии, ибо "колокольный звон — это совсем не материальные звуки, это символ, звуки, наполненные глубочайшим духовным содержанием, глубочайшим духовным смыслом, который не передашь словами. Без этого смысла — все это превращается в обыкновенный железный лязг" (Г. Свиридов). Только тогда, быть может, нам откроются сокровенные смыслы рахманиновских партитур, а через них наше жизненное задание, и, быть может, явится нам Китеж — "пристанище благоутишное всем страждущим, алчущим, ищущим"…
Михаил НикешиЧев,
доцент Московской консерватории им. П.И. Чайковского, председатель Танеевского музыкального общества