ВЕЧНЫЕ МЫСЛИ СВИРИДОВА

50(473)
Date: 10-12-2002
Author: Владимир Бондаренко
ВЕЧНЫЕ МЫСЛИ СВИРИДОВА
Вечные мысли — всегда простые мысли. Простые в своей истинности. Сложное, затейливое в искусстве всегда историей отбрасывается, как не самое нужное. Да и любой большой мастер всю жизнь идет к гениальной простоте.
Вот передо мной лежит книга вечных мыслей великого русского композитора Георгия Васильевича Свиридова "Музыка или судьба". Составил ее и довел до публикации президент Свиридовского фонда, племянник композитора, талантливый музыковед Александр Сергеевич Белоненко.
Книга вышла в издательстве "Молодая гвардия", и тут надо отдать должное его руководству, ныне все более восстанавливающему порастраченные за годы перестройки лидерские позиции в отечественном книгоиздании и не боящемуся проводить все ту же былую державную и патриотическую линию, когда-то принесшую издательству заслуженную славу и авторитет. При этом надо знать, что такую книгу будут замалчивать, ибо ей нечего противопоставить, а демонизировать Свиридова разрушители России тоже не хотят. Чересчур много гениев окажется среди русских демонов…
Такую книгу должны прочитать все наши соотечественники, еще не сломленные и не сдавшиеся мировой закулисе, впрочем, полезно прочитать и сдавшимся, авось появится какая-то надежда в жизни. Если мировая знаменитость, музыкальный гений смело заявляет о своей русскости, утверждает народность в искусстве, как высший критерий таланта, то чего бояться его грешным рядовым сородичам? Полнота правды вечных мыслей Свиридова в том, что он не только врагам России дает резко отрицательную оценку, не только изобличает разрушителей нашей отечественной культуры, но не скрывает своих печальных мыслей о состоянии самого народа.
"Трагичность — заключается в самом факте быть Русским художником в любом виде искусства. Чувство — абсолютной ненужности. Полное равнодушие народа — существуешь ты или нет. У народа нет отношения восторга к своим художникам. Это — наверняка, нет сознания того, что они избранные люди. Не знаю, правда, хорошо это или плохо, но это — так!.. Быть Русским художником, художником Русской нации (без чувства высокомерного избранничества) — несчастье, трагическая судьба. Никому такой художник не нужен, ибо нации Русской — больше нет. Мысль, к которой приходишь на старости лет, и не из своего жалкого опыта, а из опыта всей русской культуры. Кто же поддержит тебя? Кто укрепит твой Дух?.." — эти печальные слова тоже обращены ко всему русскому народу. Как пробудить его от спячки? Как поднять его национальный дух?
Читая книгу вечных мыслей Свиридова, я вспоминаю, как мы в газете "Завтра" пробовали опубликовать сразу же после смерти композитора запись его раздумий, сделанную чуть раньше Ларисой Барановой-Гонченко во время одной из встреч с ним. Как напугались иные осторожные патриоты неосторожных высказываний великого мастера! Какие звонки, какие письма посыпались в редакцию газеты! Тем более ценю работу Александра Белоненко: в книге "Музыка как судьба" нет той нашей публикации, но в своих дневниковых записях Георгий Васильевич высказывается куда более резко и определенно, чем в нашей газете…
Конечно же, это записи умудренного собственным жизненным опытом человека, и искать противоречие в том, почему, например, автор знаменитой "Патетической оратории" на слова Маяковского вдруг так резко отзывается о поэте, почему ученик Шостаковича дает отрицательную оценку многим произведениям своего учителя — значит, сознательно ничего не принимать в прочитанных вечных мыслях. Свиридов сам много лет разбирался в себе самом, в своем жизненном пути, в истории ХХ века, в своем отношении к революции. Как ему было принять правду белого движения, к примеру, если белогвардейцы расстреляли его отца? Эта противоречивость заложена в жизни каждого русского, рожденного ХХ веком. Тут и лагеря, и победы, и травля творцов, и их высочайшие взлеты. Как пишет сам композитор: " В "Патетической оратории" я хотел выразить сокровенное тех людей, кто воспринял Революцию как истинное обновление мира. Маяковский был одним из таких людей, но я не имел в виду именно его, и герой моего сочинения Поэт — личность собирательная, идеальная"… Редко кто из русских художников сохранил ту или иную цельность восприятия мира в ХХ веке. Даже столь любимый Свиридовым поэт Сергей Есенин, то "задрав штаны, бежал за комсомолом", то гордился тем, что не расстреливал несчастных по темницам, то приходил к богоборчеству, то начинал тосковать по вере отцов и дедов. Как считает сам композитор: "Русская душа всегда хотела верить в лучшее в человеке (в его помыслах и чувствах). Отсюда — восторг Блока, Есенина, Белого от революции (без желания стать "революционным поэтом" и получить от этого привилегии). Тысячи раз ошибаясь, заблуждаясь, разочаровываясь — она не устает, не перестает верить до сего дня. Несмотря ни на что! Отними у нее эту веру — Русского человека нет. Будет другой человек, и не какой-то "особенный", а "среднеевропеец", но уже совсем раб, совершенно ничтожный, хуже и гаже, чем любой захолустный обыватель Европы. ( Как это верно сегодня, русский без идеалов, без веры во что-то высокое и великое, но и без уважения закона, увы, на наших глазах становится хуже всякого прибалта, которого хоть сдерживает страх перед полицейским. — В.Б.)… Тысячелетие складывалась эта душа, и сразу истребить ее оказалось трудно. Но дело истребления идет мощными шагами теперь". Вот эта сверхзадача — вернуть русскому человеку веру, а с верой вернуть и самого русского человека — определяет все дневниковые записи Георгия Свиридова. Всю категоричность его оценок. Не понимающие сверхзадачу книги могут легко тусовать то одни оценки событий композитором, то другие, превращая его, по своему усмотрению то в белого, то в красного, то в либерала, то в националиста, а он искал во всем неистребимую русскую душу. И, скажем, его отношение к Маяковскому, это отношение и к разному Маяковскому, тоже по-русски сложному. Так же дифференцированно он подходит к Шостаковичу, Прокофьеву, Пастернаку, Хренникову. В его противоположных оценках своих современников нет зыбкой переменчивости — есть осуждение одной линии поведения и принятие другой, близкой ему.
Конечно, пройдя с народом сложнейший путь, Свиридову хочется докопаться до главного, и для него в конце ХХ века все эти эстетические бирюльки молодых — скорее признак их творческой капитуляции перед истиной. Крайне интересна и справедлива еще одна оценка им революции 1917 года, как назревшего бунта честолюбивцев: "Колоссальный взрыв человеческого честолюбия. Огромное количество честолюбцев во всех, без исключения, областях жизни — в том числе и в искусстве. Слава — есть главная награда для художника. За нее он продал душу черту. Смирение — не идеал для человека нашего века, впрочем, уже ХIХ век для Европы был таким после Наполеона, Робеспьера, Марата. Но Россия весь прошлый век копила эту взрывную силу, а действовать начала (почти всенародно) уже в нынешнем столетии". Вместо смирения — честолюбие, вместо народной стихии — удовлетворение индивидуальной души, так мы и шли к потере своего национального менталитета. Чего категорически не желал для своего народа великий композитор. К теме Революции, как величайшей теме ХХ столетия, Свиридов возвращается на протяжении всей книги, отмечая и величайшие минусы ее для народа и такие же плюсы.
"Революция как и все великое, допускает множество толкований. Одни видят в ней добро и начало новой жизни, другие — зло, гибель, мрак и смерть… Революция, как великое событие, даже имеющее всемирное значение, все же меньше, чем собственно — Россия. Революция — только факт, хотя и великий в ее судьбе. Я могу сравнить его с Крещением Руси, принятием Христианской веры. Революция же — выражение атеизма. Правда, Блок в конце своей поэмы дает Христа, идущего впереди, но революционеры его не видят и даже не подозревают о нем. Увидят ли его будущие люди и примут ли?".. Блок как гений прозрел то, что было недоступно зрению обывателей. Революция спасла Россию от нового крестового похода Запада на целое столетие. По сути, не желая того, спасла и христианскую душу русского народа от напасти золотого тельца. Свиридов своими замечаниями по всем важнейшим вопросам настойчиво будит русскую мысль, заставляя ее реагировать на часто неожиданные мысли русского гения.
"Свиридов — очень русский композитор" — признал в 1965 году Дмитрий Шостакович. Но и это признание учителя было довольно сомнительно в глазах передовой общественности, отрицающей все национальное. Георгий Свиридов и в своем творчестве, и в своих вечных мыслях широк, как широк бывает русский человек. Он может простить и любую игру с формой, и заблуждения творца, если видит в нем поиски истины, а если нет ничего, кроме честолюбивой пустоты, поверхностного скольжения по жизни, тут он в оценках становится беспощаден. К примеру, к тому же Андрею Вознесенскому: " Прочитал стихи поэта Вознесенского… Двигательный мотив поэзии один — непомерное, гипертрофированное честолюбие. Непонятно откуда в людях берется такое чувство собственного превосходства над всеми окружающими. Его собеседники — только великие (из прошлого) или по крайней мере знаменитые (прославившиеся) из современников… Слюнявая, грязная поэзия, грязная не от страстей (что еще можно объяснить, извинить, понять), а умозрительно, сознательно грязная. Мысли — бедные, жалкие, тривиальные, при всем обязательном желании быть оригинальным. Почему-то противен навеки стал Пастернак, тоже грязноватый и умильный. Претензия говорить от "высшего" общества. Малокультурность, нахватанность, поверхностность… Пустозвон, пономарь, болтливый глупый пустой парень. Бездушный, рассудочный, развращенный…". Обратите внимание на противопоставление поэзии, пусть и грязной, но от подлинных страстей, что можно извинить и понять, и поэзии рассудочно грязной.
Георгий Свиридов готов понять и принять, пусть чуждые ему, но подлинные страсти, это тоже поиск души. Но холодные и развращенные умишки ему ненавистны… Их он даже к русской культуре не относит: "В чем сила русского искусства, русской литературы (кроме таланта самого по себе)? Я думаю, она — в чувстве совести". Без чувства совести даже таланты в русской литературе перестают звучать, гибнут, скудеют, прежде всего совестливостью ему так близок в поэзии Сергей Есенин. А из второй половины ХХ века — Николай Рубцов. "Николай Рубцов — тихий голос великого народа, потаенный, глубокий, скрытый…". Или же о Твардовском: "растворение себя в народной стихии, без остатка. Это достойно лучших мыслей и лучших страниц Л. Толстого — редчайшее качество". Таким же был и сам Георгий Свиридов — полнейшее отсутствие авторского эгоизма. Растворение себя в народной стихии. Только так и появляется редчайшее качество народности в высокой культуре, то самое качество народности, о котором призывно писали в партийных газетах советского времени, но которого они же панически боялись и обходили стороной и в поэзии Твардовского, и в деревенской прозе, и в музыке Свиридова.
О народности культуры композитор размышляет на пространстве всей книги, демонстрирует ее на примерах поэзии и музыки, доказывает ее осознанное третирование, а то и злонамеренное уничтожение официальными органами. Своей народностью ему дорог гениальный русский поэт Николай Клюев: "Клюев открыл великий материк народной поэзии, народного сознания, народной веры. Он прикоснулся к глубоким корням духовной жизни Русского племени, отсюда его изумительный цветастый, образный язык". В дневниковых заметках Георгий Свиридов как бы походя делает важнейшие открытия и как мыслитель, и как историк. Говоря о народности, он едва ли не первым отмечает в самом начале ХХ века " стихийный взрыв национального чувства у многих творческих гениев: Блок, Белый, Ф.Сологуб, Клюев, Есенин, русские художники, Рахманинов, Станиславский…" Я бы добавил и Николая Гумилева, и Велемира Хлебникова. Отметил бы поворот к народности у Анны Ахматовой, явное желание стать русским поэтом и порвать со своим еврейством у Мандельштама… Осознанно замалчивается русскость, национальное начало в культуре Серебряного века. Вновь такой стихийный взрыв русского национального чувства в культуре произошел с появлением деревенской прозы, с наступлением Серебряного века русского простонародья: Шукшин, Белов, Распутин, Рубцов, Гаврилин, Личутин… Но и он не был поддержан ни самим народом, ни государством. И уже с печалью пишет Свиридов: "Русский дурак — отдал Алмазную гору веры и красоты за консервную банку цивилизации (причем — пустую!)…"
Георгий Свиридов, как никто другой из великих композиторов, ценил слово в музыке, в каком-то смысле он сам подстраивал свои мелодии под стихи великих русских поэтов, но даже у любимых поэтов он всегда выбирал стихи, способные стать народными. Выше всего ценил народное мироощущение поэта — Пушкина, Блока, Есенина.
Он вообще влюбился в русскую словесность, стал настоящим знатоком литературы, благодаря чему эта книга прочитывается и как замечательная историко-литературная, критическая книга. Короткий анализ значительнейших произведений ХХ века: Булгаков, Клюев, Горький, Твардовский и так вплоть до высоко ценимого им Николая Рубцова, знание журнальных новинок, понимание литературных полемик, признание общности своей судьбы с судьбой литературных единомышленников: "К сожалению, фигуры великанов русской поэзии: Пушкина, Лермонтова, Тютчева, Некрасова, Блока, Бунина, Есенина, глубоко ощущавших народную жизнь, движение, волнение народной стихии… как-то отошли в тень. Их громадность кажется подчас преувеличенной… Однако за последнее время в русской поэзии появился ряд очень интересных поэтов. Эти молодые поэты пытаются восстановить и закрепить связь с великой классической литературой". Он находит время внимательно прочитывать все номера любимого им журнала "Наш современник". Огорчается, когда любимые им писатели начинали конфликтовать между собой. Он всегда за общность, понимая, что лишь общность может спасти Русское дело. С какой любовью Свиридов перечисляет их имена, давая точную характеристику каждому: "Мощный, суровый, эпичный Федор Абрамов. Возвышенно-поэтический Василий Белов. Пронзительный, щемящий Виктор Астафьев. Драматичный Валентин Распутин. Мягкий, лиричный южанин, мой земляк Евгений Носов. Сергей Залыгин — тонкий и умный. Блестящий эссеист Владимир Солоухин. Я люблю и необыкновенно высоко ставлю их творчество, они — украшение сегодняшней нашей литературы. Не говоря, конечно, о классиках Леонове и Шолохове. То, что эти люди — мои современники, не дает мне с такой силой почувствовать свое одиночество…. По-новому раскрытые современные Русские характеры". Не менял он своего мнения о деревенской прозе до конца дней, лишь добавляя имена Личутина, Крупина, критика Селезнева, присоединяя к этой русской "могучей кучке" и Александра Солженицына, и Юрия Бондарева. Вот пример цельности восприятия русской культуры последних десятилетий ХХ века. Его не смутить никакими трениями писательских индивидуальностей. Пусть их спорят, главное, чтобы делали сообща Русское дело. Он ценил каждое новое имя в русском национальном ряду, радовался каждой публикации, пусть и незнакомого молодого автора. Помню, как на вечере "Нашего современника" в первые годы перестройки он сам подошел ко мне со словами благодарности за газету "День", которую он внимательно прочитывал. Мне было откровенно стыдно за столь уважительное отношение ко мне. Передо мной стоял признанный гений, великий современник, и не я ему, а он мне говорил какие-то слова признательности за смелость и мужество газеты "День"… Такие же добрые слова находил он и талантливым молодым поэтам, прозаикам, критикам, он находил время прочитывать почти всю русскую патриотику, журналы "Москва", "Слово", "Наш современник". Когда у меня вышла книга "Крах интеллигенции", привез Георгию Васильевичу на квартиру, особо не надеясь на быстрое прочтение, через неделю уже отклик: "Прочитал вашу книгу "Крах интеллигенции". Очень благодарю, что вы меня познакомили с этой… яркой книгой. Я не только прочитал ее, знаете, очень внимательно прочитал. Даже выписки себе сделал. Там много для меня нового…". И так с любой важной для него публикацией. В дневниковых записях встречаем имена критиков Юрия Селезнева, Сергея Субботина, Вадима Кожинова, поэтов Станислава Куняева, Владимира Кострова, Юрия Кузнецова… Может быть, столь внимательное отношение к авторам, уважение к младшим коллегам по искусству — это черта былой русской интеллигенции еще дореволюционного покроя? Когда еще честолюбие таланта не подавляло общую культуру поведения? Когда еще стиль поведения Маяковского был не самым характерным в русской культуре? Обладая высоким благородством души, он никогда не забывает людей, хоть как-то повлиявших на его понимание русской культуры. Пишет уже в 1994 году: "Вспомнил двух людей: Юрия Ивановича Селезнева и Юрия Ивановича Селиверстова, сыгравших некую роль в моей жизни. Притом роль благотворную. Оба были напряжены к истине, горячо любили Россию и Русское духовное начало. Оба они погибли безвременно и совершенно неожиданно. Селезнев (кажется мне всегда) был насильственно устранен из жизни. Юра Селиверстов тоже как-то странно погиб… Хорошие портреты из "Русской думы" остались…"
Очень верно композитор подмечает вечное новаторство национальной архаики, народной стихии по сравнению с быстро устаревающим прогрессизмом: " По прошествии более чем полувека выяснилось: искусство, которое считалось архаичным, устаревшим, оказалось смотрящим вперед, необыкновенно современным, благодаря своему духовному космизму, вселенскости и грандиозности образов; в то время как искусство, кичившееся своим передовизмом, называвшее себя искусством будущего, оказалось безнадежно устаревшим…" Прогрессизм, как бы он себя ни именовал — входит в общество потребления, и как все элементы этого общества требует постоянного обновления. Прогрессизм уже через день заменяется новым прогрессизмом и так далее. Кому сегодня интересен Бурлюк или Крученых? А Сергей Есенин или Александр Блок так же новы и так же злободневны, ибо их стихи опираются на вечные темы. Вечные характеры, вечные мифы. В этом противопоставлении "Соборное — общее — народное — космически-религиозное и индивидуальное — личность — неповторимость — судьба" в мировой истории культуры всегда побеждает первое, ибо любое личное уходит со временем, и спасает его лишь соприкосновение с соборным и народным. Трагичность личной судьбы — это уже соприкосновение с общим. Но кто из прогрессивных поэтов пойдет осознанно на трагичность судьбы? Вот и останутся лишь сносками к истории литературы. И размежевание в мире культуры, конечно же идет не по фактам из биографии и не по эстетике даже в конечном итоге, а по наличию национального сознания у художника и поэта. "Размежевание идет по главной линии: духовно-нравственной, здесь, в этих глубинах — начало всего".
Не обходит Георгий Свиридов в книге "Музыка как судьба" и еврейский вопрос, как неизбежный в русской культуре ХХ века. В принципе ему не интересна национальность любого человека сама по себе. Очевидно он мог бы рассказать много любопытного о еврейской национальной музыке, о библейской тематике и так далее. Но когда речь идет о русской национальной культуре, Георгий Свиридов не может не отметить то яркое вторжение в стихию другого народа, которое произошло в двадцатые годы, то часто разрушительное воздействие, которое оказали еврейские мастера искусства на чуждую для них, иную по мелодике, по ритмам, по фольклору, по отношению к слову национальную культуру. Очевидно такое же разрушительное воздействие оказывали и русские чиновники, попадая в культурную стихию малых народов Сибири… Но в Москве и Ленинграде после разгрома дворянской русской культуры, репрессий двадцатых годов по отношению к православной культуре, целые десятилетия господствовала интернационалистская, во многом еврейская прослойка, диктующая иные этические и эстетические правила поведения. Вспомним поэзию Багрицкого, Сельвинского. Мандельштама, вспомним появившуюся спустя два десятилетия молодую поросль ифлийцев с их явно глобалистскими "от Японии до Англии" поэтическими установками. Это было негласное жесткое противодействие не традиционных западников и почвенников, а разных культур с разным, тысячелетиями вырабатывающимся национальным укладом. По-настоящему понимать это противодействие начинаешь, только осознав вековые культурные ценности своего народа. Не может быть совсем беспочвенного искусства, когда мы даем те или иные национальные премии, мы должны понимать, от каких национальных культурных традиций идем. И потому еврейский вопрос Георгия Свиридова интересовал не в его антропологическом или этнографическом выражении, не как факт биографии того или иного писателя или музыканта. А как факт воздействия или противодействия в русской национальной культуре. Для него "еврейство" ощущается как нечто чужое, иное, так же, как "русскость" для инородца. Возникают даже любопытные наблюдения со стороны. К примеру: "Евреи… возненавидели Революцию, как любовницу, которая их разлюбила". Но противодействие Свиридова начинается там, где в былых русских национальных культурных центрах, будь то музыки, живописи или литературы начинает господствовать иная культурная традиция, уничтожающая все ей чуждое. Точно также не самые гуманные и образованные талибы совсем недавно уничтожали великие буддистские культурные памятники, не самые гуманные и образованные мусульмане разоряли православные храмы, не самые гуманные и образованные христиане уничтожали языческое наследие своих предков. Все зависело, конечно же, и от уровня культуры господствующей чужеродной прослойки. Ее-то в двадцатые годы у вырвавшихся из местечек в русские столицы евреев тоже явно не хватало. Так что речь у Свиридова в дневниках идет , если отрицательно о евреях, то именно не принимающих культуру другого народа, разрушающих традиции другого народа…
"Большой театр должен быть театром по-настоящему большого масштаба… Театр перестал быть театром прежде всего национальной оперы… Чего стоят некоторые оперы или балеты, в которых великие , глубочайшие произведения русской и зарубежной литературы обращены в рыночную дешевку? Кто же пойдет работать в этот еврейский лабаз? Тот, кому недорога жизнь… Там запросто убьют и тут же ошельмуют после убийства, и опозорят навеки. Судьба Есенина доныне в памяти у всех людей …" Еврейская тема, если и интересует Свиридова, то лишь, увы, как тема глумления над русской национальной культурой. Откажись они от глумления — в двадцатые годы, в тридцатые, в шестидесятые, нынче в передачах того же Швыдкого с его темой "русский фашизм страшнее немецкого" по телеканалу "Культура", то о каком противостоянии может идти речь? Любая национальная культура всегда находит отклик в душе любого русского…
"Во всех почти странах все же хранят фольклор: народную песню, движение, танец, костюм. Мы же — интернационалисты — уничтожили свою древность, свою духовность… Уничтожены почти все храмы. Потеряны бесценные сокровища. Такого не было и во времена татарского ига…" С сожалением для себя Георгий Свиридов констатирует, что и многие русские участвуют в уничтожении русской культуры. Опять же, еврейство, если и рассматривается им в отрицательном виде, то, как катализатор разрушения. Их вечный революционизм, может быть, и полезен в спокойной стабильной среде, где-нибудь в Англии, но в сдвинутой с места, лишенной былых устоев России он становится губительным.
С началом перестройки у Георгия Свиридова, достаточно скептически относящегося к позднему брежневскому правлению, да и ко всей системе власти, казенно-интернациональной, не было никаких надежд на перемены к лучшему, никаких иллюзий. Он сразу же определил свою позицию, уже в 1987 году предвидя дальнейшее разрушение страны, народа и культуры. Очевидно, достаточно было посмотреть на окружение Горбачева, чтобы понять — там чужие. Достаточно было посмотреть, кто из деятелей культуры полез в "прорабы духа", чтобы понять, к власти пришли открытые враги русского народа. Вот тогда-то наступает у великого композитора и определенное разочарование в своем народе, в его силе, в его национальном духе. Он не может понять, почему так легко народ дает себя оболванить. Ведь есть же национальные газеты, журналы, блестящая плеяда публицистов, говорящих всю возможную правду. И все уходит впустую… Он пишет в 1989 году: "В наше время Россия духовно опускается еще на один порог преисподней. Культура ее уже невосстановима. Она уже не нужна большинству населения. Так называемый "культурный слой" населения… не состоит или состоит в малой степени из представителей коренного населения страны. Это… общество, глубоко враждебное русской нации, русской культуре, русской истории и искусству. Этот культурный слой не может двигать далее культуру вперед, т.к. у него нет контакта с фундаментом жизни, нет контакта с землей, рождающей все, в том числе и культурный фонд. Нет гения беспочвенного. Вот причина "войны" против почвенников…" И уже совсем обидные, но идущие от боли за свой народ, от непонимания его поведения, от собственного бессилия, что-либо сделать во спасение его, свиридовские слова: "Русский народ, лишенный веры, обратился в раба, имеет рабскую психологию. Он потерял высокую цель — смысл своего существования. Как он обретет его?" Это не констатация свершившегося факта, скорее, крик души. Ибо, когда с экрана телевизора он слышит поношения русского народа и русской культуры, сразу же бросается на защиту: "Бывают времена, когда место художника в катакомбах… На поверхность творческой жизни всплывают совершенно сомнительные фигуры… В России как раз царят антинациональные, антирусские тенденции или, как их называют, "русофобские". Выразителями национальных настроений России служат люди, наподобие некоей m-m Боннэр…
Вообще, по мнению Свиридова, перестройка возникла из желания двух мерзейших типов, гениально замеченных Михаилом Булгаковым, все между собой поделить…
"Швондер и Шариков — эпохальные новые типы, герои нашей эпохи… В руки этих героев попала Россия, с которой они обошлись беспощадно и жестоко… Первый из них представлял из себя воплощение идеи уничтожения Великой Православной Державы. Второй — воплощение низменности, порождение города… Это была накипь, гнилостные бациллы… Все это управлялось уже не русскими… Распространившись повсюду, решили "все поделить"…" Еще в семидесятые годы, задолго до крушения державы, он пророчески пишет о намечающемся бунте сытых, бунте советской буржуазии, желающей увековечить себя и свое могущество. "Бунт мелкой и мельчайшей (в том числе и советской) буржуазии. Она хочет достатка, комфорта и покоя, но его-то она не имеет". Уже в девяностые, размышляя о поколении Горбачевых и Шеварднадзе, приведших страну к катастрофе, он подводит итог предательской роли "шестидесятников", наконец-то дорвавшихся до власти и в политике, и в культуре: "Поколение "плесени"… Капризное, злобное, ничтожное поколение, задумавшее переделать ослабевший мир…"
Много печальных мыслей записывает композитор в конце своей жизни, но никогда Георгий Свиридов не был похож на сдавшегося человека. Пусть уничтожена его страна, пусть в плачевном состоянии находится русская культура, надежда на спасение никогда не прокидает его, не собирается он и прощать врагов своего народа, своей страны. "Вечное проклятие апостолам зла и сатанизма и всем их пособникам". Во-первых, пока жива Вера в русском народе, его нельзя считать поколенным или окончательно сломленным. Как считает Свиридов: "Человек, с детства воспитанный на книгах Священного писания, вживается в величие мира… Таким человеком не так легко управлять, он имеет в душе крепость Веры".
А во-вторых, как последний довод, у Георгия Свиридова, великого русского композитора, мыслителя, патриота, остается убеждение, что: "… для того, чтобы завоевать Россию окончательно, надо еще многих из нас просто перебить, как собак…" И немало еще есть на земле Русской ее убежденных, стойких защитников. В том числе среди русских писателей, столь высоко ценимых Свиридовым. Меня искренне поражает простодушная вера великого композитора в русское слово, в его носителей. Его несомненное преклонение перед русской литературой и ее творцами. Может быть, это тоже идет от былой русской интеллигенции? Несомненно, что, когда у Свиридова уже нет надежды ни на армию, ни на государство, ни на политиков, у него остается надежда на литературу: "Солженицын, Абрамов, Астафьев, Белов, Бондарев, Распутин, Крупин, Личутин, Солоухин, Куняев, Клюев, Рубцов, Есенин — словом, все те, кто пламенно защищают свое понимание России… Пока жива литература, жив и русский народ”.
Это лишь малая часть тем, затронутых в книге "Музыка как судьба". Уникальная, исповедальная, печальная, пророческая, спасительная, трагическая, героическая книга. Она для тех, кто любит Россию. Надеюсь, со временем будут опубликованы и остальные записи русского гения…