Авторский блог Александр Лысков 03:00 2 сентября 2002

У ЛИМАНА

36(459)
Date: 03-09-2002
Author: Александр Лысков
У ЛИМАНА
— Ну как вам у нас, в Украине?
И это не проходной, дежурный вопрос после пересечения украинской границы в любом разговоре, а главный, ответ на который готовятся слушать со смаком, не прерывая — в полной тишине.
— Знаете, хлопцы, я как будто в девяносто четвертый год попал. Тот же у вас, в незалежной, массовый отстрел журналистов. Тот же всеми презираемый правитель. Распродажа последних ценностей, запах большой беды...
Рано утром в компании схидняков (в противоположность западенцам) я сидел за столиком кафе в яхт-клубе Николаева на берегу бугского лимана.
Небо над Украиной было жаркое. Каково свойство юга! Облака ходят и никогда не покрывают солнце, оно обязательно в голубой промоине, а у нас на севере в такой же облачности обязательно перекрыто какой-нибудь небесной странницей.
— О! Так нам еще до вас, значит, семь лет! Скорее бы!
— Смотря до чего. Если до нашего закона об экстремизме, то не спешите.
— Да! Если вы в России не управитесь с Чечней, нам тут татары дадут жару.
— А на телевидении у нас России будто не существует...
По всему видать, хотелось бы схиднякам молиться на Россию, но сомнение гложет: пусть даже вдруг случится чудо, и мы станем едины, — не окажутся ли в глухой оппозиции к режиму эти великолепные в своей духовной стойкости вполне советские—русские—украинские люди? Нет, уж если соединяться, то пока что только с частью России, называемой оппозицией.
Со всем пылом южных русаков они говорят об этом, глаза сверкают, в жестах нетерпение. Одинаково — и главный строитель последнего на Николаевском заводе авианосца "Варяг" Иван Винник, и представитель русской общины Валерий Бурхин, и морской инженер Валерий Бабич, ну и, конечно, всегда готовый прочесть стих поэт Николай Филимонов.
Россия не сходила с языка, как это было и у всех других моих многочисленных здешних новых знакомых. Тонкая струйка газеты "Завтра" пробила русло в Николаев. Мало стало печатных листов, последовало приглашение, от которого невозможно было отказаться, потому что какой русский не любит Украину?
Под столетней акацией за пластмассовым столиком, уставленном пивными кружками, самый уважаемый — Иван Иосифович Винник, невысокий, ладный мужчина с кудрями, побитыми сединой. Он построил десятки подводных лодок, пускай и поменьше "Курска", но с нуля и до ходовых испытаний. И когда обмолвился, что имеет свое мнение о гибели "Курска", то вся наша компания разом умолкла. И он начал свой рассказ.
— Однажды мы под Феодосией шли на испытаниях. Была дана команда на погружение по ходу. Мичман на мостике повернул штурвал, рули сработали, нос пошел вниз. 100, 150, 200 метров. Следует команда: "Встать на горизонт". Мичман крутит в обратную сторону, а дифферент не уменьшается. Лодка идет носом в дно. Долбанули. Лбы порасшибали. Без торпед были. Корпус выдержал. Стали неисправность искать и в конце концов, знаете, какая штуковина выяснилась? На лодке рули управления естественно гидравликой поддерживаются. А в гидравлической системе один прибор барахлил. И матрос с гаечным ключом был посажен возле этого прибора. Ему сказано было: вот красная лампочка загорит, ты по корпусу стукни, реле и сработает. Он весь поход стучал, притомился и заснул. Рули провисли. Мы носом в грунт.
Версию бывалого корабела никто из нас не стал опровергать — уж очень она отражала нашу славянскую природу. Немного помолчали, глядя на стаю огромных серых чаек, прилетевших с моря подкормиться у прибрежных забегаловок. Безгласые, в метр размахом, враждебные и страшные — не о таких поется в морских песнях — они хищной стаей, свистя крыльями, пронеслись низко над водой и с брызгами сели у пирса.
Разговор между тем никак не соскакивал с национального. Это где-нибудь в Вологде, в Ярославле можно годами не вспоминать, кто ты, какого рода-племени — ясно, русский. А здесь об этом постоянная забота.
— Когда я иностранные делегации по заводу водил, то поражался, какие они все узкие,— сказал морской инженер Бабич.
— А мы слишком широкие,— отозвался Винник, потянув пивко из кружечки.— Что ни планерка, что ни заседание — так базар. То шуточки откалываем, то про баб, то прожекты какие-нибудь задвигаем.
И так же естественно, словно бы под действием течения лимана, разговор за столиком перешел на проблему русского языка.
— Через десять лет вся Украина будет говорить по-русски!— выдал представитель русской общины.
Пауза.
— Но читать и писать по-украински,— закончил он.
Все засмеялись. А для меня, человека из метрополии,— задача. Пояснили:
— Наше поколение по-украински не бельмеса. А дети — совершенно свободно пишут и читают. Через десять-двадцать лет такой политики писательские таланты будут воплощаться по-украински. Это теперь, когда основной читатель еще берет только русскую книгу, и пишут и печатают по-русски. А потом и читатель народится с хорошим знанием украинского языка. И русский язык останется только на слуху.
— А по мне так, хлопцы,— говорю я,— украинский язык всё-таки надо тщательно возделывать. Это древность наша. Я словно в детство окунаюсь, въезжая на Украину. Когда-то архангельский и вологодский север хранили этот диалект, а теперь там пустыня языковая: ни красного словца, ни старинного оборота,— всё грубо, рационально. А здесь — роскошь исконной Руси. Кто чуток ухом, у кого слух не замылен, тот меня поймет. А там, глядишь, с юга опять и расползется украс коренной в нашу речь.
— Мечтать не вредно!— было мне ответом.
Люди дела, морские профессионалы, не склонные к сантиментам, они подняли бокалы, чокнулись и перевели разговор на суровые будни Украины, на угрюмое, матерное правление Кучмы, опять опустив меня на семь лет в нашей истории.
— Знаете, кого объявили главным виновником в львовской трагедии?— спросили меня.— Ну, когда истребитель на людей упал?
— Кого? Бортмеханика с гаечным ключом?
— Не угадали. Журналистов!
— Интересно!
— Кучма сказал, что они в своих газетах слишком разрекламировали авиашоу, потому народу собралось слишком много, и от этого — беда.
— А если без шуток, то всё дело в обыкновенном мухлевании с авиационным топливом. Три четверти погибших — от взрыва баков. Полет был на десять минут, а баки залили под завязку — хоть за Урал сигай. Почему, думаете, такая запасливость? А чтобы было чего потом, после полета, слить налево! Бизнес такой у наших соколов. А виноваты все равно журналисты.
В Украине на одного нашего Диму Холодова приходится четыре. Это коэффициент слабости Кучмы даже по отношении к Ельцину. Пишущая братия, особенно удалая оппозиционная, озабочена не на шутку.
Слушая историю о виновности журналистов в трагедии на авиашоу, я вспомнил рассказ одного "хохла" — так он сам себя называет, заехавшего недавно из Николаева в нашу редакцию проездом через Минск. Он называл себя личным агитатором батьки Луки, имел поддельные документы и всегда закрывался от фото и телекамер. "Если они узнают, что я у Батьки был,— на таможне убьют"...
Какие-то парни прыгнули с пирса в воду и стали играть в водное поло. Морское воронье — стая серых, жирных чаек, которые заклевывают в море выживших после кораблекрушения людей, с мегафонным лаем пронеслась над нашими головами. Хорошо, что акация прикрывала, а то хоть беги.
Любой корабль — это немножко Ноев ковчег. Вся наша материковая жизнь в миниатюре, на плаву. А современный боевой корабль — вдвойне. В нем тоже под одной обложкой война и мир.
Четыре тысячи километров кабелей уложил Иван Винник в последний авианосец "Варяг". Это если вытянуть в линию — от Николаева до Диксона. 2500 помещений под палубой. Это двадцать пять стоквартирных домов — московский микрорайон. "Варяга", собранного и спущенного на воду в Николаеве, хватило бы одного, чтобы контролировать все силы НАТО в Турции. Теперь он, проданный по дешевке китайцам, будет держать под контролем Тайвань. Корабль был готов на 60 процентов. Это значит, что с него на Черном море уже могли взлетать "сушки". При небольшой доводке он скоро выйдет в Желтое море. А там и до нашего Дальнего Востока недалеко.
Я стою на заводском пирсе. По широкой бухте жаркий ветер гонит высокую волну. Брызжет в лицо. Вот по этим водам уводили авианосец, за этот мыс, в ту дымку. Мой проводник по заводу, Николай Филимонов, земляк, из Великого Устюга. В этот ветер, в эти брызги вплетает мотив столетней давности: "Неужто державе не нужен свой флот? Рубль с гривною тонут в трясине. Удар молотка — вот и выигран лот... Стыдись, Украина с Россией!" На пирсе стоим со слезами в глазах. Прощальный гудок затихает. По рейду идет наш красавец "Варяг", он нас навсегда покидает..."
На достройке у пирса спущенный на воду стоит танкер, по мне так громадина, а на взгляд бывалого корабела Филимонова — тьфу.
— Для греков клепаем. Себе в убыток.
Греки имеют виды на завод. А еще — "Самсунг". И наш, российский, концерн машзаводов во главе с уральским. Идет жестокая подковерная борьба. "Самсунг" дает больше, но николаевцам хочется, чтобы Россия купила: "Тогда мы, наконец, свободно вздохнем".
Мы идем вдоль леерного ограждения заводского причала в сыпи мелких, солоноватых брызг. На обширной площади работают бульдозеры, машины, совершенно не свойственные для судостроения. Ломают цеха, расчищают территорию для обычного зернового терминала. Это первый очевидный удар по заводу кучмовской администрации.
— Ну что же, пускай хоть хлебом торгуют,— говорю я.
Мне поясняют, что никакой торговли здесь не будет. Главное — снести цеха. Вот точно так же сейчас по всей Украине скупаются сахарные заводы. Двести пятьдесят из них после этого уже не существуют.
— Купить, чтобы потом разрушить? Где логика?
— А на металлолом!
И здесь, в окружении сотен тысяч тонн стали всех марок: остовов кораблей, начинок стапелей, громад козловых кранов с тросами в ногу толщиной,— я вспомнил об эпидемии, охватившей кучмовскую Украину: сдача металлолома как национальное бедствие. Все стальные люки уличной канализации сорваны крючьями и увезены во вторсырье — вместо них или зияющие жерла колодцев, или грубые, наскоро отлитые жэковскими умельцами пробки из бетона. В подъездах приемные совки мусоропроводов — выдраны, отверстия тоже наглухо заделаны — носи мусор ведрами. По ночам разбирают трамвайные линии, выворачивают ограды, срезают провода. Вот и на заводе "зачистили" часть территории.
— Сегодня вторник. Рабочий день. А народу, если сравнить с прошлыми временами, как тогда в выходной.
— Платят людям?
— Семьдесят гривен. А по безработице — шестьдесят.
— То есть почти все равно: дома сидеть или сюда ходить?
— По деньгам так. Но люди держатся за последнее. На завод ходят. Все-таки здесь чего-то еще теплится.
— А специалисты? Лекальщики? Сварщики?
— Эти давно разъехались. Кто на верфи Швеции, кто в Польшу, в Канаду.
Мы заходим в гигантский цех. Кран, балки под небесами, а выше еще крыша. Здесь собирались части "Варяга". Затем их везли на стапель. Тишина. Необозримые станки, загибочные агрегаты, прессы. Всё в пыли.
В дальнем конце цеха будто бы запустили небольшой реактивный двигатель, и аппарат стал приближаться.
— Быстро! Бегом!— командует провожатый. Он, бывший заядлый велотурист, прихрамывает, покалечил ногу тут на заводе, пришлось оставить поездки. А теперь — шибко бежит.
Мы улепетываем в сторону ворот.
— Что? Почему такая спешка?— спрашиваю.
— Собаки!
Стаи одичавших псов поселились в брошенных цехах и готовы разорвать любого, кто появится на их территории.
— Если завод пускать — отстреливать придется.
Спасаемся в цехе напротив у корабела с тридцатилетним стажем Анатолия Ивановича Чернякова, одного из главных специалистов ЧСЗ, богатырского сложения, легкого на подъем.
Из долгого разговора с ним "обо всем понемногу" вылавливаю что-то вроде притчи. Передаю своими словами. "Пришло время Кучме перед НАТО капитально прогнуться, доказать свою верность. Иначе МВФ кредитов не даст. (Впрочем, как выяснилось на днях, всё равно не дал. Но тогда еще надежда оставалась). Вот он и решил показательно ракетные шахты взорвать. Зачем, говорит, они нам. У нас чернозем — главное богатство. Мы пшеницей торговать будем. Ну, взорвал. Устроил несколько локальных землетрясений. И на многие сотни километров кругом от каждого эпицентра водичка из колодцев селян, из скважин исчезла. Пласты сместились, подземные потоки нарушились. Без воды в селах жить стало невмоготу. Люди побросали дома, как от Чернобыля бежали. Некому стало чернозем пахать. Ни ракетных шахт тебе, ни пшенички".
Сейчас у украинского президента рейтинг — те самые два процента, которые имел Ельцин в 1996 году. И "хохлы" мои знакомые одного боятся, что он, как Ельцин, всё равно проскочит на второй срок...
На необъятных просторах завода случилось в этот день маленькое торжество. Изготовили небольшой буксир. Спускали на воду. Всегда находящийся в возбужденном поэтическом состоянии Николай Филимонов, вытянув несгибающуюся ногу, присел на двутавр крана и сходу написал: "Кефаль фелюгой в прошлом веке в Одессу Костя привозил. Завод спускает не для греков — для Феодосии буксир. Буксир висит на крюке крана. Он еле виден как комар. Министр, епископ, мэр, все паны... О борт — шампанского удар. Играет медь и бьют литавры. Победный гром! Державный гимн! Спускается на крюке плавно — ничтожный, крохотный буксир!.."
Я прочитал. Горечь и сарказм моего товарища были мне понятны.
И всё-таки хотя бы из окна поезда Украина прекрасна. Лесистые увалы под Харьковом, степные балки в Запорожье, ширь и мощь Днепра, ослепительное золото подсолнуховых полей, дивный голубоватый воздух, и, конечно, море — Черное, усыпанное по берегу голыми телами городского люда...
А в поезде только стук колес по-прежнему прекрасен. Люди — новые до неузнаваемости. Вот молодой хохол за столиком рассказывает мне, что едет "вина попить и хату продать". Устроился в Сибири, хочет осесть там. Говорит, многие теперь бегут с Украины навсегда. Вот блатной, "синюга", передо мной. Едет в Кривой Рог на стрелку. Какие-то качки тоскливые. Угрюмые семьи. И мимикрирующие проводницы: чем ближе к Украине, тем больше в их говоре появляется мовы, а на обратном пути — российской твердости.
Мальчик один лет десяти поразил. В Москве их с матерью отец провожал, уехавший в белокаменную на заработки. И мальчик, такой милый и воспитанный, всю дорогу на чем свет стоит ругал "хохляндию", ясно, со слов отца. "Я — русский, а ты?"— приставал он к своим сверстникам в вагоне. На протяжении всего пути детскую истерику мать так и не смогла погасить. Чем ближе к Херсону, тем злее становился мальчик.
Погранцы в Казачьей Лопани, конечно же, срубили свои кровные с одного семейства, едущего по советскому паспорту без вкладыша. "Быстро на выход с вещами"— как с зэками обращались. Взяли на испуг. Совал им деньги робкий русский народец, умилостивлял.
И на пляже у моря тоже новых для себя типов выловил. Опять же мальчишки. И уподобившись своему новому знакомому Филимонову, заразившись его беспрерывным говореньем в рифму, сидя на скамеечке под пестрым зонтом, тоже в стихах записал: " Мальчишки курят "Кэмэл" на пляже под Херсоном, конечно это плохо, но им не объяснишь. Мальчишки вычисляют, кто пьяный кто бессонный. Они воры в натуре. Смотри, а то сгоришь. Снуют в колоде карты, глазенки — по карманам. Счастливый толстый дядя, прощайся с кошельком. А волны море пенят, а деньги волю дарят. Мальчишки ходом жарят по пляжу босиком".
Но вернемся под платаны Николаева с голыми, будто костяными, стволами. По бульварам на раздолбанном трамвае заедем в рабочий район. В одной из пятиэтажек заглянем в настоящий Красный уголок. Стопка коммунистических газет на подоконнике. Графин с водой на столе президиума. В зале — несколько десятков человек разного возраста. Это члены КПУ на своем еженедельном собрании. Председательствует мощный, строгий человек с хваткой бывалого партийного работника. Один из 180 тысяч коммунистов Украины.
Я сижу с диктофоном на обычном месте корреспондентов — первый ряд с краю. Собрание бурлит. Готовится к осеннему наступлению на Кучму. Кассета мотает подробности, оставляя время для параллельных размышлений. " Хорошо украинским коммунистам,— думаю я.— У них националисты руховцы — это все равно, что бендеровцы во время войны, смертные враги. Полная определенность. И коммунисты — вынужденно национализированы. Может быть в русском Николаеве украинские наци выглядят вообще дико и предпочитают не высовываться. Функционируют только в качестве агентов западенцев". Александр Николаевич Щебров, мой здешний покровитель, обмолвился: "Руховка у нас в доме внизу живет". То есть стукачка. Мол, опасайся на всякий случай крамолу громко излагать.
Видя в боевиках-руховцах абсолютного и сильного врага, видят украинские коммунисты и необходимость создания, для баланса сил, подобных структур в своей партии. По крайней мере, из зала не раз выкрикивалось такое предложение. Они хотят Лимонова! Харьковский, украинский подросток Савенко, зачем ты покинул свою родину? Как в пору пришелся бы ты здесь. Не открестились бы от тебя ни в Николаеве, ни в Чернигове, ни в Одессе, как это произошло в Москве.
По вечерам у хлебосольного "хохла" я смотрел украинское телевидение. Нынче в моде "глобусы графства Йоркшир". Когда некая часть поверхности земли оформляется в виде шара, протыкается осью и вот она — ваша личная отдельная планета. В экране своего ТВ такой же выглядит Украина. Ни одного сюжета из России, даже самого выгодного для ее дискредитации. И с Запада тоже — ни одного. Такое впечатление, что нет никакой внешней политики на Украине. Будто она действительно отдельная планета.
Вылепленная из папье-маше.
Далее в качестве приложения — самодостаточные тексты, всю прелесть которых без труда расчухает, как говорят на Украине, человек с самым средним литературным вкусом. Два монолога с небольшой разницей во времени, но несопоставимых по своей внутренней наполненности. Голоса двух разных эпох, той, что потеряли, и что обрели.
"Двадцатого октября авианосец ушел в море. Начались тренировочные полеты СУ и МИГов. Облеты корабля летающими лабораториями. Машины выходили на глиссаду и имитировали посадку, проходя над палубой сначала на высоте сто метров, потом все ниже и ниже.
Через неделю — на высоте 2 метра, потом начали касаться палубы, попадать на посадочную площадку, прокатываться по всей длине и уходить на следующий круг. Фактически, это уже были посадки, но без зацепления гаком приемного троса-финишера.
Важнейшую роль на корабле играл руководитель посадки. Это был шеф-пилот, глубоко знающий свое дело. Все летчики-испытатели ему доверяли, ведь счет времени шел на секунды, а цена ошибки — жизнь.
В ночь с 30 на 31 октября ко мне домой приехал заместитель главного конструктора СУ-27 Константин Марбашев. Он попросил меня немедленно прибыть на корабль, где идут жаркие дебаты о посадке на корабль. ВВС и научные работники авиапрома выдвигают требования, которые мы сейчас выполнить не можем. Мол, без директора завода посадки не будет. Марбашев немножко хитрил. Он не сказал главного: нужно было кому-нибудь взять всю ответственность на себя. Я это понял и решился. Утром вертолетом переправился на корабль.
Весь этот день самолеты продолжали выполнять тренировочные заходы на посадку, каждый уже сделал по 30. "Сушка" Виктора Пугачева двенадцать раз прокатывалась по палубе. Длина пробега — 50 метров. Обнаружилось, что при взлете шасси могут задеть леера ограждения. Быстро все срезали.
Самолеты настолько устойчиво заходят на посадку, что завтра решили сажать. Приняли решение доставить на борт вертолетом мичманов, обслуживающих финишеры на "Нитке" — наземном имитаторе палубы авианосца.
Всю ночь на корабле занимались замерами воздушных потоков. Тягачами еще раз проверили прочность приемных тросов.
На следующий день в полдень корабельные самолеты взлетели с аэродрома Саки и начались обычные тренировочные заходы на корабль. В это время мы обедали в кают— кампании. Марбашев молча и в общем-то буднично положил передо мной лист бумаги. Это было коротенькое решение о посадке СУ на корабль. Я поставил свою подпись.
Окрыленный Марбашев понесся давать последние указания пилоту в воздухе.
Самолеты, между тем, продолжают с ревом проноситься над кораблем, иногда касаясь палубы.
Вот слышим очередной заход, двигатели ревут на форсаже. Грохот невозможный! Вдруг все резко обрывается и тишина!
Первая мысль : самолет упал с палубы в воду! Очевидно такое же ощущение было и у других. Мы бросились к иллюминатору : "сушка" стояла на посадочной полосе.
Свершилось то, к чему завод шел 30 лет!.."
Это слова директора Николаевского судостроительного завода Юрия Макарова.
А вот показательный отрывок из жизни нынешнего директора всей Украины. Это расшифровка аудиозаписей майора Мельниченко, сделанных в самом большом киевском кабинете.
"Слухай, мени завтра так не хочеца з Европейским банком зустречатися. Гивно все таке, бля, йоб твою мать. Они будут там поучать, ходить за нами, а мы будем как два гуся, бля. Цэ охуеть можна. Видминяй на хер! То ти можаш послати Медведчука. Хай снидают, бля!"...
Стоп! Если читать всю пятидесятистраничную расшифровку, то действительно, о... можно.
Боже, спаси Украину!

1.0x