29(452)
Date: 16-07-2002
ОСОБЕННОСТИ НАЦИОНАЛЬНОЙ ОХОТЫ НА ПИСАТЕЛЕЙ
Видел в Саратове Лимонова. Мой друг, писатель, тонкий стилист, русский Сартр, романтик — в наручниках, среди конвоиров и овчарок, седой, всклокоченный, согбенный. Его то ли провели, то ли проволокли по неопрятным коридорам суда и сунули в клетку. Больно и отвратительно. Но при этом — странное удовлетворение. Русская литература снова стала опасной. Ее снова сажают на цепь, заточают в острог. А значит, писатели, пропавшие из поля зрения на добрый десяток лет, пройдя по далеким, безымянным орбитам, как холодные кометы, снова возвращаются в раскаленный центр русской жизни.
Покуда шуршащие в бесхозных закромах советской литературы Наталья Иванова и Алла Латынина, как две мышки-старушки, догрызали остатки соцреализма, а Евтушенко, этот "комиссар перестройки", сбежал от гражданской войны в американское захолустье, а "Пен-клуб" с потресканным, как сухая штукатурка, Битовым хватал лакомые кусочки со стола власти и марал белиберду об "андеграундах", а патриотические писатели, изгнанные из культуры, ушли в катакомбы и там при свечах писали исторические романы,— вдруг что-то случилось. Кто-то больно и страшно клюнул безнаказанную власть, которая привыкла топить подводные лодки, расстреливать из танков Парламент, сжигать космические корабли, хапать из казны миллиарды, морить народ миллионами, покрывая всё, что ни попадет ей в лапы, пошлой бронзовой краской, какой красят багеты и могильные ограды. Этот гневный, с красным гребнем, петух, ударивший клювом в мерзкое темя,— и есть новая литература, злая, как перец, острая, как разбитая бутылка, жгучая, как нашатырь.
Поистине, "дух дышит, где хочет". Политика последних лет напоминает мороженную рыбу — много инея, много мертвых выпученных глаз, много дурного запаха. Политика — это "селезневщина" и "мироновщина", понятные и предсказуемые, как объявление остановки в трамвае. Телевидение, примерявшее алмазный венец жреца, выродилось в тусклого, как лампочка в подъезде, Киселева и в двух очаровательных женщин, негритянку и белую, которые, демонстрируя расовый мир, не умолкая щебечут о гениталиях. Культурный официоз представлен Жванецким, от одного вида которого скисает молоко "Домик в деревне", а также министром Швыдким, который, как бы ни умничал, все равно смотрится рядом с голым прокурором, пыхтящим в обществе двух фээсбэшных девчонок.
И вот Лимонов со своим "Палачом", "Убийством часового", "Книгой воды" сотрясает обитателей "Города золотых унитазов", верящих в безнаказанность своих злодеяний. И те, полистав книжки, начинают обносить свои дворцы третьей колючей проволокой, минируют входы, ставят на вышках замаскированные фиалками пулеметы и спешно, меняя подгузники, принимают "Закон об экстремизме". Хорошая литература, отличный писатель.
И вот издатель Иванов из "Ад Маргинем" выпускает книжечки, плюхающие помидорами в самодовольные рожи сытых буржуа, кокающие чернильницы на вылизанных фасадах благопристойного фарисея, что днем проповедует нравственность и любовь к президенту, а ночью, когда паства засыпает голодным сном, проскальзывает в темные двери ночного клуба "Распутин", где идет бесконечная оргия. Превращается из Петра Петровича в Калигулу.
И вот молодые писатели, такие, как Сергей Шаргунов, которым по двадцать, пишут "русскую имперскую прозу", беспощадную к предателям и подлецам, нежную к родному, поруганному человеку, религиозно воспевающую Россию.
Новая проза антибуржуазна, протестна, интеллектуальна. В ней, а не на кафедрах философии, ставятся вопросы современных мировоззрений. В ней, а не в аналитических центрах утомленных "левых" движений, дается оригинальный анализ небывалой русской действительности. В ней, а не в душных кружках плюшевых моралистов, исследуются "бездны" современного человека, создается "несъедобная" эстетика, с которой не придешь на прием к Лужкову. Современная литература революционна, и только как таковая является литературой.
Поэтому и плодятся доносчики, будь то унылый, словно дятел, функционер "Идущих вместе", или скользкий, как рептилия, журналист "МК". Поэтому и вводится в академии ФСБ "курс ямба и хорея", а также практикум, как ловчее, с криком: "Лежать, сука!", опрокинуть писателя и сковать наручниками.
Давайте снова начнем счет русским писателям, побывавшим в темницах: от Даниила Заточника и Радищева до Рылеева и Достоевского. От Гумилева и Мандельштама до Синявского и Лимонова. Ведь нельзя же и впрямь, как справедливо полагает Глеб Павловский, Путину войти в историю с одними паводками и авиационными катастрофами. Надо и ему создать своего "Солженицына", пусть и с фамилией "Сорокин".
Отпор "реформаторам", погубившим великую страну, начался не в КГБ, не в ЦК КПСС, не в Генштабе или Совмине. Он начался в Писательском доме на Комсомольском проспекте в проклятом августе 91-го, где русские литераторы разных поколений и взглядов забаррикадировались, как староверы в смоляном срубе, и не пустили сатану на порог.
Это было начало "русской литературной революции". Сегодня мы видим ее продолжение.
Александр ПРОХАНОВ
P.S. Стихи, рожденные в коридорах Саратовского суда
"ЭКСТРЕМИСТЫ"
Мы — не правозащитники.
Мы — ястребы, мы — хищники.
Мятежники, зачинщики.
Тупых ножей точильщики.
Оружия носильщики.
Мы — Люблино, Текстильщики.
Наган — в пакет из пластика.
У нас серпы — не свастики.
Мы — с крыльями широкими.
Мы — ангелы, мы — рокеры.
Мы — наголо побритые.
И пулями убитые.
А.П.
1.0x
