— Анастасия, впервые зрители увидели вас в роли Ассоль в экранизации "Алых парусов", где также были заняты многие настоящие и будущие звезды советского кино, в том числе Василий Лановой, Иван Переверзев, Сергей Мартинсон, Олег Анофриев. Фильм, появившийся на экранах страны в 1961 году и снискавший громадный зрительский успех, сразу сделал вас знаменитостью. Но уже в следующем году — новая удачная роль, Гуттиэре, в фантастической ленте Геннадия Казанского и Владимира Чеботарева "Человек-амфибия", поставленной по книге Александра Беляева. На артистическом небосклоне вы вспыхнули как сверхновая звезда, но как вы тогда сами ощущали себя? Чем стал для вас этот феноменальный старт?
— В кино я попала благодаря режиссеру Александру Птушко — именно он пригласил меня сниматься в "Алых парусах". Можно сказать, прямо из двора. Я любила стучать в баскетбол, бегать с мальчишками, носила короткую стрижку и была совсем не похожа на свих романтических героинь. Я вообще никогда не собиралась быть актрисой. Кем угодно, только не актрисой. Папа никогда не хотел этого, он желал своим дочерям лучшей участи. И поэтому первые свои два фильма я отношу к бессознательному периоду творчества. Актрисой я тогда еще не была. Скорее, была типажной.
И никогда не была готова к публичности, особенно в 15-16 лет, после выхода в свет двух моих первых фильмов "Алые паруса" и "Человек-амфибия". Ведь я оставалась все той же девчонкой. Мне хотелось жить, как обычно, как я жила до этого. Просто, весело, легко. Но стоило мне появиться на улице, зайти в магазин, спуститься в метро, как меня почти мгновенно узнавали.
Это было настоящее бремя славы.
— И когда вы осознали себя как актрису? Когда состоялось ваше "обручение" с профессией?
— Это произошло чуть позже, на съемках "Гамлета". Меня, восемнадцатилетнюю, совсем еще непрофессиональную актрису, пригласил на роль Офелии Григорий Козинцев.
Именно там я впервые познакомилась с великим Смоктуновским. Я увидела, с каким огромным напряжением он работал, как создавал образ, и была потрясена этой мощью. Этим талантом. Именно там ко мне пришло понимание, что артист — это не просто эффектная профессия, но и огромный труд, призвание, талант, над которым надо работать всю жизнь…
Офелия стала для меня действительно этапной ролью. Играя в "Гамлете", я впервые поняла, что хочу стать актрисой. Все здесь сошлось воедино: Козинцев, Смоктуновский, Шекспир, атмосфера, подход к материалу — все соединилось в профессию, которую я вдруг увидела не как престижное ремесло, но как великое таинство.
Было и еще нечто. Мне всего девятнадцать. А за спиной уже роль, после которой, как говорят в артистической среде, можно смело умирать.
Это очень трудно. Ведь надо жить, надо работать, и работой каждый день себе и всем доказывать, что "чудо" было не просто случайным стечением обстоятельств, что ты можешь быть актрисой.
И здесь Сергей Бондарчук предложил мне роль Лизы Болконской в киноэпопее "Война и мир". По замыслу Бондарчука, "маленькая княгиня" Лиза становилась трагической фигурой действа. С одной стороны, недалекая, неумная, ограниченная женщина. С другой — прелестная, хорошенькая, уютная. Работая над этой ролью, я поняла, что можно, не играя трагедии, создать образ трагического звучания.
С этих ролей началось мое творческое становление.
— С 1968 года Анастасия Вертинская — актриса ведущих московских театров: театра имени Пушкина, имени Евг.Вахтангова, "Современника", позднее вы играли в театре драмы и комедии на Таганке, МХАТе (1980-1989 гг.).
Среди ваших работ в театре — Нина Заречная ("Чайка" А.П.Чехова), Елена Андреевна ("Дядя Ваня" А.П.Чехова), Лиза ("Живой труп" Л.Н.Толстого), Эльмира ("Тартюф" Мольера), Дотти ("Прекрасное воскресенье для пикника" Т.Уильямса), ведущие роли в спектаклях "Покой нам только снится", "12-я ночь", "Валентин и Валентина". В уникальном театральном эксперименте Анатолия Эфроса — постановке "Бури" У.Шекспира, Анастасия Вертинская сыграла сразу две роли — Просперо и Ариэля. Одновременно с работой в театре вы много снимались. За "Войной и миром" была "Анна Каренина", "Влюбленные" (1969), "Не горюй!" "Случай с Полыниным", "Преждевременный человек", "Человек на своем месте”. Вы снялась в фильме по сказке Шварца "Тень". В 1978 году Михаил Козаков снял телевизионный фильм "Безымянная звезда", где ваша роль Моны буквально обожгла зрителей.
Вы сыграли в десятках фильмов и спектаклей, снимались у самых известных кинорежиссеров, играли у выдающихся театральных режиссеров. Но какой период творчества вы сами считаете главным?
— Какого-то одного периода не было. Кино и театр — это два очень разных мира.
И мне одинаково дороги и моя работа в театре, и моя работа в кино.
Но все же особенным периодом была моя работа в МХАТе с одним из самых великих театральных режиссеров современности Анатолием Эфросом. Именно в этом театре я полностью состоялась как актриса, именно Эфрос смог полностью понять меня, понять мои возможности и помог мне их раскрыть. Годы работы с ним для меня сегодня вспоминаются как огромное горение.
Поэтому, любя кино, я все же считаю себя актрисой театра. Именно в театре осуществилось большинство моих собственных творческих проектов, с театром связана вся моя жизнь.
— Но сегодняшний театр очень редко радует зрителя творческими открытиями. Конечно, я не профессиональный театральный критик, я просто зритель, но мне кажется, что сегодня уровень нашего театра все больше приближается к любительству. На сцене большинства театров господствуют примитивизм, "бродвейщина", недалекая и утомительная смесь мюзикла и провинциальной истеричности. Вместо декораций — "абстрактные руины", вместо "духа истории" — смешные попытки поголовного "осовременивания" всего, что только можно — от Шекспира до Брехта.
Куда исчезла великая русская театральная школа? Куда пропал серьезный и прекрасный русский театр с его тонким психологизмом, пластичной, совершенной режиссурой, блестящей игрой, роскошными декорациями? Не происходит ли сегодня вырождение нашего театра?
— Я думаю, что сегодня в нашем театре наступила некая пауза. Ушло поколение выдающихся артистов. Ушли Смоктуновский, Борисов, Евстигнеев, Леонов, Папанов. Ушли великие режиссеры. А новое поколение еще не готово их заменить. Поэтому просто должно пройти время.
Ведь и артист, и режиссер, и в конечном итоге театр — это товары штучные, уникальные. Как скрипки Страдивари. Нет никакой единой технологии создания великого артиста или режиссера. Их не поставишь на поток. В этом таинстве принимают участие всего три творца — Бог, труд и талант. И еще много обстоятельств. Таких, как элементарное везение, востребованность, состояние общества.
Есть книги, по которым можно научиться ремеслу токаря, кулинара, садовника. Но нет книг, как стать Мастером в любой из этих профессий.
Должно просто пройти время…
Еще одной причиной кризиса современного отечественного театра я считаю его замкнутость, "шестидесятничество". Именно в 60-е годы в нашей театральной среде возникла "групповщина", стремление создавать театральную труппу как некую замкнутую касту, закрытый орден, куда артист, единожды попав, уже не мог уйти чуть ли не до гробовой доски. Где царило чуть ли не военное единоначалие того или иного режиссера.
В отличие от традиций русского театра, с его антрепризой и миграцией артистов "шестидесятники" провозгласили какие-то средневековые "цеховые" законы. Любой переход артиста, режиссера превращался чуть ли не в драму, и уж точно становился предметом осуждения.
И это принесло сегодня свои горькие плоды. Большинство этих "цеховых" трупп с уходом тех талантливых артистов и режиссеров, которые их создавали, просто выродились в полулюбительские коллективы, которые теперь этой своей "закрытостью" и "элитарностью" просто прикрывают непрофессионализм.
Я думаю, что время "театральных сект" истекло. Будущее театра, безусловно, за антрепризой, за постоянным творческим поиском, взаимообменом.
Сегодня главным лицом театра становится продюсер, который собирает и складывает труппу театра, приглашает режиссера, художника, литературного редактора.
Третьей причиной сегодняшнего кризиса я бы назвала отсутствие многоуровневой театральной Школы. Наши артисты перестали учиться. Да, у нас прекрасные театральные училища и институты, но, покидая их стены, выпускники фактически прощаются с учебой. Дальше каждый совершенствуется в одиночку. У нас нет того, что называется "курсами усовершенствования" артиста и нет финансовых возможностей для продолжения учебы за рубежом. В то же время в Европе, в Америке к услугам любого артиста десятки школ и студий, где он может повышать свое мастерство, изучать другие театральные школы и традиции. И в них учатся далеко не новички. Тот же Дастин Хоффман не стесняется вдруг приостановить свой большой проект и на несколько недель сесть за парту…
Мы по праву гордимся тем, что русский театр подарил миру русскую драматическую школу. Но одной ею не исчерпывается театр. Есть удивительный итальянский театр, знаменитая "комедия дель арте", есть французская театральная школа, искрометный бродвейский мюзикл. Не тот, вымученный, который слепо пытаются перенести на нашу сцену, а прекрасный музыкальный театр с глубокими традициями и отличной школой.
Я считаю, что театр не имеет национальности. И когда его пытаются ограничить, закрыть в рамки какого-то одного народа или "школы", то тем самым обрекают на вырождение. Великим театр становится там, где воедино собираются и культивируются лучшие театральные традиции. И такой театр приносит славу своему народу, о нем говорят как о национальном феномене…
— Анастасия, конечно, беседуя о вашем творчестве, о ваших взглядах на творчество, на искусство, невозможно не вспомнить вашего отца — одного из великих певцов русской сцены Александра Николаевича Вертинского. Когда-то он был для вас просто папой, самым близким на земле человеком. Но потом вы взрослели и, наверное, изменялись ваше отношение к нему, восприятие его, оценки его творчества. Какое влияние он оказал на вас?
— Говорить о папе можно бесконечно. Это был удивительный человек. Его творчество, его талант были полны такой силы, что даже сегодня, спустя почти сорок лет после его смерти, его песни живы, а интерес к его творчеству огромен. Не многие артисты, тем более певцы, могут похвастаться и столь долгой жизнью на сцене. Выйдя туда впервые в 1912 году, он был ее королем на протяжении почти полувека!
Если говорить о моем восприятии его как Артиста, Певца, то отец приходил ко мне постепенно.
Смешно вспоминать, но в младшей школе мы с сестрой Марианной даже стеснялись его. Песни казались ужасно взрослыми, далекими. То ли дело пионерские, отрядные! Такие нестыдно и с друзьями попеть. Вот бы что-нибудь такое написал. Чтобы все знали…
Потом, повзрослев, мы, конечно, стали по-другому воспринимать его творчество.
Помню, как однажды на концерте он буквально "вышиб" меня, когда исполнял песню "Доченьки". Именно тогда я вдруг почувствовала, как неумолимо время, как мало нам его дано, как близок и дорог мне этот человек и как я его боюсь потерять…
У каждого периода моей жизни была своя папина песня или, точнее, свои песни. Они приходили — и вдруг раскрывался их особый, сокровенный смысл, который входил в резонанс с тем, что происходило со мной.
Песни Вертинского, действительно, не имеют времени, не стареют.
Он был культурным феноменом не одной, а целых трех эпох. Шаляпин назвал его великим сказителем русской эстрады. Он начал петь в той России, где правил Николай II, где в "дворянских гнездах" интеллигенция спорила о будущем России, но считала настоящее незыблемым, как египетские пирамиды…
Он пережил ужасы гражданской войны и уехал из России с почти двумя миллионами русских эмигрантов. Потом была эпоха эмиграции. Десятки стран, столиц, сотни сцен. Вертинский был едва ли не самым известным эстрадным певцом русской эмиграции…
А потом было возвращение домой и встреча с новой Россией. И вновь удивительный феномен. Вертинский принял эту Россию и был принят ею. И вновь поездки. Десятки городов, сотни концертов. И всегда аншлаги! До самой своей смерти он был, как бы сейчас сказали, мегазвездой…
Чему я научилась у него?
Сложный вопрос. Скорее, я пыталась научиться у него той особой русской интеллигентности, "мягкой прочности" отца, его умению везде оставаться самим собой, его уважению к людям, независимо от положения и звания, и самоуважению.
— Это, действительно, трудно объяснить. "Русский Пьеро", так его называли в 20-е годы, салонный певец, утонченный эстет, любимец богемы — и вдруг возвращение в Россию. Возвращение на Родину, где, кажется, и воспоминания не осталось от той России, которую он знал и помнил. Суровая послевоенная страна, разруха, голод. Это ведь было так далеко от всего того, к чему он привык, что составляло все эти годы его жизнь.
Я знаю, что власти не баловали Вертинского рекламой, его лицо не украшало обложки журналов и первые полосы газет. О нем очень мало писали, еще меньше записывали. Но, с другой стороны, десятки гастролей по стране. Сотни концертов. Мало кто из тогдашних эстрадных звезд мог похвастаться такой востребованностью. Он был очень РУССКИМ в высоком понимании этого слова, и может быть, эта глубинная принадлежность своей земле, своему народу и стали главным мотивом возвращения?
— Знаете, отец уже в 35-м году стал подавать прошения в посольство с просьбой вернуться в Россию. И это было уже вполне зрелое решение. Все последующие годы он не прекращал хлопот о возвращении. Даже когда женился и, кажется, должен был смириться, устраивать семейный быт, он продолжал писать.
На самом деле, нет ответа на вопрос, почему Вертинский уехал. Он уехал не так, как покидали Россию миллионы эмигрантов. Он просто ушел за своим слушателем, за своим зрителем. Россия в начале 20-х была, конечно, не для него. Его муза, его творчество явно не укладывались в то время — время сабельных атак и окровавленного кронштадтского льда. И эту "ненужность" он потом очень остро переживал. Уже когда Александр Николаевич вернулся, он своей бешеной работоспособностью словно пытался загладить какую-то одному ему известную вину. Вину за хмурые годы, когда он оказался ненужным своей Родине.
Находясь в эмиграции, он был подчеркнуто русским. Владея свободно двумя языками, он пел исключительно на русском. Но эмиграция стремительно размывалась, ассимилировалась, таяла. Конечно, можно было бы ассимилироваться, найти себе надежное пристанище, обеспеченную безбедную жизнь. Но он был поэтом, он был русским певцом, и такое "травоядное существование" теряло для него всякий смысл. Поэтому нет однозначного ответа, почему Вертинский вернулся. Любовь к Родине, ностальгия? Безусловно! Но было и еще нечто.
Его возвращение — это было возвращение к своему зрителю и слушателю, к подлинному смыслу своей жизни.
И Россия потрясла его. Концертируя по стране, папа увидел новую Россию. Прекрасную и ужасную. Он увидел и огромный энтузиазм тех лет, подвижничество, действительно массовый героизм народа. Но он увидел и страшную послевоенную разруху, голод, сиротство, безнадегу.
Он почти боготворил Сталина, но был очень трезв и точен в оценках действительности.
Как художник, как творческий человек он видел все стороны времени, в котором жил.
— …"Она — актриса утонченной психологической глубины, и столь физически естественна и обладает такой изысканной актерской грацией, что это кажется порой невероятным", — сказал о вас Анатолий Эфрос. И это, наверное, самая точная ваша характеристика. Но сейчас я бы хотел немного отойти от искусства. Анастасия, я знаю, что в 1991 году вы создали и возглавили Благотворительный фонд русских актеров (с 1996 года — Благотворительный фонд актеров). Что заставило вас заняться благотворительностью? Это просто светское увлечение или нечто большее?
— Эта идея родилась из осознания трагичности ситуации, в которой оказалось российское театральное искусство.
Мне кажется, что сегодня наше общество совершает громадную ошибку. Отбросив прекрасные, но во многом утопичные идеи всеобщего равенства, братства, социальной справедливости, мы с жадностью рухнули в корыто поголовной капитализации. И сегодня Россия с приснопамятным энтузиазмом принимает капитализм.
Черствость, алчность, цинизм наших нуворишей просто потрясают. Для них просто никого не существует, кроме самих себя.
Посмотрите на сегодняшнее наше отношение к бедности, к бедным людям. Нигде в просвещенной богатой Европе или Америке нет такого отношения к бедности, как у нас. Бедняки просто вышвырнуты из жизни, вычеркнуты. Более того, их поминутно попрекают и унижают бедностью. Сегодня в нашем так называемом "высшем обществе" культивируется просто презрение к "маленькому человеку", к бедняку. "Ты беден — значит, ты виноват!" Это какой-то реликтовый, пещерный капитализм.
И в нем на обочине жизни оказались сотни стариков артистов. Тех, кто все свои силы и страсть отдали театру, кино, но сегодня в силу пожилых лет оказались просто невостребованными и забытыми.
Конечно, я не могу помочь всем нуждающимся, но даже те несколько десятков стариков, которым мы помогаем, это все же вырванные у нашего злого времени драгоценные люди.
— Спасибо вам, Анастасия, за обстоятельный разговор. Было приятно побеседовать со столь прекрасной и умной женщиной. "Планеты никогда не сходят со своих орбит!" — когда-то сказала ваша героиня Мона. И так здорово, что на нашем русском небосклоне неизменно сияет ваша Звезда. Удачи вам, добра и счастья!
22(391)
Date: 29-05-2001
