СУФИЙСКИЙ ДЕКАМЕРОН

Author: Тимур Зульфикаров
СУФИЙСКИЙ ДЕКАМЕРОН
11(380)
Date: 13-03-2001
АРГАМАК ЗАБЛУДШИЙ
Когда аргамак-ахалтекинец ярый ханский хаканский забредает в неоглядные стада пыльных липких овец овец овец — он вначале хочет пробиться прорваться чрез низкие тьмища бараньи овечьи но потом чует охрипшими ноздрями что овцы необъятны и не выбраться из кишащих ройных повальных стад
Тогда аргамак безнадежно подламываясь покрывает покорливую алчную случайную неоглядную овцу
Иль его палого подрубленного покрывает несметный пахучий баран баран баран
Поэт! мудрец! аргамак в кишащих плотолюбивых народах ты куда? куда? куда?
И кто ждет тебя — овца иль баран?
ЖЕНЩИНА
Дервиш Ходжа Зульфикар сказал:
— Женщина! Сокройся! в избе иль кибитке за стеной сохрани держи лицо свое!.. Ты тайна! Ты колодезь запечатанный... Бездна гор, куда не глядят... Ты рыба в ночной реке — и кто знает пути твои?..
Дервиш сказал:
— Женщина, лицо твое тайна за паранджой иль платком. И жена являющая обнажающая средь человеков лицо свое, как бешеный муж обнажающий являющий на базаре-торжище многолюдном сокровенный зебб свой! да!..
Дервиш сказал:
— Женщина, ты зверь! ты должна ступать на четырех ногах и руках как снежный барс-ирбис стелющийся! и ты должна исчезать после первого соитья и вынашивать плод зачатья тайно тайно тайно... вдали от мужа твоего...
Дервиш сказал:
— Последние Времена — это когда женщины являют лица и тела свои как нагие атласные кобылицы караширские на скотном базаре...
Дервиш сказал:
— Это времена Иблиса, Последние Времена, Времена Суда... ты видел, как новорожденного младенца вынимают из пелен и нежных одеял и бросают в пыль дороги под ноги слепых косматых верблюдов и ослов?
Так гибнет тайна, так приходят Последние Времена...
Дервиш сказал:
— Женщина — это нощь. И зачем тебе нощь средь дня?..
Да!..
МУЖИ И ЖЕНЫ
И еще дервиш Ходжа Зульфикар-река сказал улыбаясь и туман нашел на лик его. И еще дервиш сказал:
— У женщины одна ночь — ночь зачатья И нет других ночей
Разве можно съесть дважды один персик?
Глупец тот кто еженощно сладко спит с женщиной. Он уже ест гложет косточку плода
И он уже ест завязь дитя своего
Мужчины и женщины не должны получать наслажденья от того что в ногах их! да!
Наслажденье — лишь малый нищий спутник зачатья как яблоко лишь спутник яблони.
Но люди стали отделять наслажденья от зачатья
И вот садовник слепец рубит и валит топором богатое дерево чтобы достать с высокой ветви одно яблоко! слепец!
Так и мы губим рубим древлее тело древо свое
И дервиш улыбался и тут туман сошел с лика его
Но потом дервиш закрыл глаза многомудрые многовидящие и увидел, как тихие и покорные как ослы работные во дне а с приходом ночи ярые и пенные, как жеребцы вешние, три миллиона медоточивых таджиков пять миллионов телолюбивых узбеков и сонмы иных мужей бросаются на жен своих и маются истекая извергая в пахучих душных одеялах лож семей своих и!..
О! — застонал дервиш — О Аллах всевидящий и Ты видишь все эти сонмы совокуплений чрез крыши домов с небес своих и не остановишь рек семян этих что текут втуне в одеялах курпачах простынях.
О Аллах гляди ведь и отары глухо томно спят в кошарах а человеки мечутся в жарких жадных одеялах?
И дервиш стенал и сокрушался
Все мы лишь по пояс человеки а там скоты
О Аллах зебб мой отними отбери угомони согни...
О Аллах!.. Я не могу! Только Ты!..
ЗЕМЛЕТРЯСЕНИЕ
И вначале дервиш Ходжа Зульфикар сказал стихотворение:
...И камень о камень виясь трясь биясь высекает
рождает огонь
и жена о мужа виясь трясь биясь маясь сплетаясь
зачинает рождает дитя...
Айя! Аллах вольна гульба Твоя!..
И дервиш сказал:
— Однажды я ушел в дальные дымные странствия и оставил в саманной кибитке жену свою Закию-Азью-Аслакалию.
Через много лет я вернулся: кибитка покосилась жена сгорбилась, постарела.
Я омыл руки и ноги от пыли дорог и лег ужаленно забвенно вожделенно с женой своей жаднотелой густотелой. Тут неожиданно я почуял, что жена весело умело сладко ходит подо мной, а не лежит покорно неловко, как в былые ночи.
Тогда я усладился насытился телом долгожданным алчным бездонным жены своей Закии-Азьи-Аслакалии, но потом сошел с нее во гневе и возопил, возроптал, вопросил:
— Жена, ты ранее возлежала подо мной покорно как курица под победным петухом а теперь сладимая умелая хлопочешь вьешься ходишь как рыба форель в водопадах Фан-Ягноба!
Кто научил тебя так ловко и умело трястись виться как каменная куница Рамита в корнях чинары? С кем ты совпадала сотекала изменяла мне в эти пыльные глухие кочевые мои годы? Кто обучил тебя так дрожать и трястись на ложе любви?
Тогда она певуче сказала, улыбаясь во тьме кибитки:
— О! на ложе любви мое лоно пустынное окропи!.. Муж мой, Ходжа Зульфикар, я верна тебе. Это не я дрожу трясусь — это дрожит и трясется земля! Иль ты не чуешь землетрясенья, которое наслал в Ночь возвращенья возлюбленного мужа великий Аллах?
Ибо для странника дорог нет землетрясений, ибо его крыша — это небо, но вот ты вернулся в сирую нищую грешную кибитку и она трясется и сыплется! О Аллах помоги мне! Спаси меня и мужа моего!..
И она пылкой шалой ярой испуганной разъяренной находчивой сметливой ногой изменницы во тьме ударила ткнула в шаткую рухлую стену.
Тут дряхлая саманная кибитка содвинулась затряслась и рухнула, но я и жена моя Закия-Азья-Аслакалия успели выбежать во двор-хавли и остались жить.
Тогда жена сказала:
— Если бы не наша великая любовь, муж мой, если б ты в ночи не поливал, не окроплял не утолял свой засохший огород, то во сне мы были бы погребены насмерть под стенами кибитки...
Тогда я сказал:
— Жена моя, теперь я знаю, кто научил тебя трястись на ложе любви. Это был сам... Аллах!.. Гляди — все кибитки нашего кишлака целы нетронуты недвижны и лишь наша рухнула. Лишь на нашу кибитку наслал землетрясенье всевидящий Аллах!.. Айя!
— О как сильна вольна нога верной долгожданной долготерпивой любящей жены! — сказал покорно тайно улыбаясь дервиш-странник Ходжа Зульфикар. — Такая разгневанная раздольная разъяренная нога может разрушить не только дряхлую кибитку, но и весь бренный мир!..
Аллах сохрани побереги от такой ноги!..
Но!..
Аллах!.. Дай мне подоле сладко трястись и дрожать и витать на ложе любви в ночи святых землетрясений Твоих!..
Айя!
И!.. Странники бегите землетрясений в родных долгожданных кибитках своих..
ВЕТЕР АЛЫХ СКОРОСПЕЛЫХ ВИШЕН
Однажды Касымджон-Стебель сказал отцу Ходже Зульфикару:
— Отец, мудрец, я возлюбил девственницу Уффля-Бойчочак. Я много дней и ночей безумно бездонно перезрело стою у ее сырого дувала и гляжу на нее, но она не глядит на меня, но она не любит меня.
Как соблазнить алую горянку дикокозью змеиную стреловидную девственницу дальнего кишлака Бартанг-Баррак?
А она не глядит на меня — как ее обнять укротить обуздать?
Тогда дервиш улыбнулся и сказал:
— Ты видел как искусный рыбарь ставит сеть-мардушку-ловушку в узкую протоку меж двух текучих скал и стреловидная крапчатая святая ханская форель неминуемо неизбежно идет в смертную сеть?
— Мудрец, но горянка мудрей мутней и злей чем обреченная летящая в сеть форель!
— Ловец, а ты дождись когда пойдет из ущелий ветер алых скороспелых вишен алых скороспелых девьих вишен ветр!
Когда пойдет потянет из ущелий ветер шалый вешний ветер смол трав жуков камней очнувшихся стрекоз муравьев ручьев Родников мух грязевых святых троп дорог ветер святого мумие пьяный ветер алых вишен
И этот ветер будет смело гнать сбивать с ног всех влюбленных сметать с напрасных ног
Ловец дев нетронутых! жди ветра алых наливающихся быстрых вишен!
О где мой дальный ветер алых вишен где где где он навек устал стал навек уснул в траве златой запутался прилег прилег? о...
И тогда Касымджон-Стебель ловец дев стал у дувала Уффля-Бойчочак и стал ждать ветра алых вишен
И вначале пришел альпийский злой ветер вечных снегов и он нес снег и песок ледяной
И Уффля-Бойчочак прошла с ведром к реке и не взглянула на ловца и она была как ледяная вода в ведре
И много дней Касымджон у ее дувала стоял как второй дувал и ждал уповал и уже пришла весна и отцвели миндаль и персик и урюк и вишня...
Но ветер алых скороспелых вишен не наставал
Тогда Касымджон-Стебель в последний раз пришел к дувалу — а он был от любовной лихорадки-болезни чахл и худ и всякий ветр его уже шатал — и тут стреловидная Уффля-Бойчочак змеекоза неприступных скал с ведром кудрявых вод от реки весенней пошла
И тут нежданно неоглядно дико как землетрясенье двигнулся пошел пошел пошел ветр алых скорослепых вишен от бушующих проснувшихся ущелий — и на глазах Уффли и Касымджона сад вишен белых нежных стал враз атласно ал ал ал, но ветр безумный не переставал не уставал и он согнал погнал гнал гнул Уффлю и Касымджона и опрокидывал ронял их в несметную восставшую траву траву траву и он Касымджона на Уффлю поставил подъял и держал томил и помогал и платья и рубахи и изоры и джурабы ичиги и кауши сапог сметал и путал и уносил и обнажал их первотела безвинные в последний раз.
Тогда Касымджон прошептал:
— Возлюбленная моя Уффля-Бойчочак все вишни твоего сада враз стали алы и две сокровенные тайные вишни черешни твоих сосков девьих враз стали явны наги алы и ал наг открылся стал твоих спелых сахарных ленных ног тюльпан ног мак
О сладок алый алых вишен набежавших обнаженный божий урожай
О расплескался разметался в ветре алых вишен хрупкий скоротечный алый твой святой елейный лестный как халва сладчайшая всей Бухары и Самарканда алый мак тюльпан
Отец Уффли-Бойчочак Курбан-Султан-Ильчя видел но молчал, ибо он тоже в ветре алых скороспелых вишен был зачат.
Как и все жители блаженного святого кишлака Бартанг-Баррак.
Уффля! Уффля! уллья! уффья!..
Ветер ал!
В ОСЕННЕМ НАГОРНОМ ЗАБРОШЕННОМ САДУ МОЕЙ ВОЗЛЮБЛЕННОЙ ЛЕЙЛИ
Пурпурные поздние мясистые волокнистые истошно сахарные обвялые пыльные пыльные ягоды заброшенной приречной алычи
Лилово дымчатые позабытые низкорослые сливы текуны
Лилейно белые дымчатые лядвеи Лейли
Когда она в забытых камышах лежит оставив гранатовое кулябское платье у засохшей к зиме реки Варзоб-дарьи
А мой зебб коралловый медоточит дымит пылит в нефритовых малиновых младых устах губах Лейли
И тут в заброшенном притихшем перед ледяной первометелью осеннем ветхостном пыльном саду одни млады лядвеи жемчужные нагие и малиновые текучие зыбучие губи Лейли
В осеннем переспелом саду одни млады малины живорубиновые живомалахитовые губы возлюбленной моей нагой златотелой в златокамышах Лейли Лейли Лейли
А мой зебб текун коралловый в малиновых устах забывчиво отуманенно одурманенно живым божиим жемчугом дымит сладимым зряшным бездыханным неурожайным семенем сорит
Ай Аллах из живых из встречных жемчугов человеков лепил лепит творит
А мой зебб в ее устах бежит
А тогда зачем неслыханно лилейно волнистые холмистые ягодицы и лакомые росистые лядвеи и алордяно лоно детоносное деторождящее детотаящее Лейли
А тогда зачем бутон гранатовая вечноюная вечносладимая завязь свята рана тонет одиноко в лядвеях Лейли
И
И словно млад извилист верблюд меж двух атласных шелковых курящихся барханов заблудившись бродит
Так мой зебб слеп меж лаковых грудей и райских яро спелых ягодиц Лейли бредет и не находит...
ВИНОГРАДНАЯ ЯГОДА
— Дервиш возлюбил ли ты вино во дни юности или во дни старости своей? Возлюбил ли ты сладостных винных спелых дев во дни юности или старости своей?
Дервиш улыбнулся и сказал:
— Во дни детства моего в кишлаке Чептура я давил сафьянный самотечный виноград "козьи соски" в виноградном чадном туманном чане чане чане
Я давил "козьи сосцы" босыми вымытыми в арычной хрустальной воде хмельными отроческими ногами
Я давил "козьи сосцы" дурманные а сам глядел на полуразвалившийся дувал где жила зрела юная змеиная рысья Саврия-Кишмиш белоликая мраморнотелая татарка
Я давил сафьянные "козьи сосцы" виноградные, а миндальные персиковые роящиеся как златые медовые осы бездонные талые соски Саврии-Кишмиш были для меня дурманной тайной за павлиньим бухарским ненавистным платьем... как за лепечущим волнистым пылко яростно облегающим набегающие сквозистым дувалом дувалом дувалом
Саврия-Кишмиш! Саврия — татарка лакомая! я всякую ночь стою под твоим полуразрушенным дувалом упершись безумным непокорным ослиным зеббом в ночной гиблый шаткий дряхлый дувал твой и не даю пасть рухнуть твоему бедному нищенскому дряхлому дувалу...
Но я давлю в виноградном чане сафьянные виноградные "козьи сосцы" и течет младо зелено пенно вино и тут одна ярая крепкая ягода виноградина застревает меж ножных перстов пальцев моих и щекочет дурманит ногу мою и тогда я начинаю хохотать хохотать визжать пьянеть дуреть хмелеть от щекотливой блудливой этой ягоды
И закрываю блудные дурные глаза от счастья и забываю татарку и хохочу хохочу хохочу рыдаю дрожу захожусь рвусь плачу плачу блаженный плачу витаю!
Саврия-Кишмиш! Саврия беломраморная татарка с медовыми сосцами! ягода застрявшая в ножнах перстах моих дрожащих! я люблю тебя! и сок сафьянный винный безумный бушует в ногах моих кричащих визжащих...
О Аллах! ни одна дева ни одна жена не сравнится с той виноградиной ягодой!..
— Эй юный Ходжа Зульфикар! давильщик сафьянных медовых винных ягод! почему твое вино самое хмельное самое святое самое шумное густое сладимое самое нежное самое пианое самое повальное?
— Потому что сок моей юности первый сок живица сперма святая пианая излилась исструилась впала в первый хмельной сок "козьих сосцов" виноградных. И родилось вино кишащее необъятное неистово кудрявое...
Потому что я знаю! я знаю! я знаю — этой ночью Саврия-Кишмиш сама отринет отметет изорвет словно барс-ирбис козопас капкан для лисы свое бухарское постылое хладное платье и отдаст отдаст мне впервые! навек! насмерть! свои первоягоды медогорчащие метоточащие медовинобродящие святые!..
ЛЮБОВЬ НА ГОРЕ
Дервиш сказал:
— Однажды на горе Фан-Ягноб я встретил младую скороспелую млечнотелую склонную Алью Альффию каракиданку
И она увидела меня на горе где дико кислотряпично душно тошно пахло цветущим чашковым боярышником и сразу сняла сорвала с себя цыганское кашмирское свое платье и атласные изоры-шаровары и от нее повеяло неутоленным овечьим семенем сильней чем цветущим знобящим пылящим боярышником
И я тоже сорвал с себя чапан и перезрело пошел к каракиданке
Но тут пришла нашла нежданная весенняя обильная туча нашла на гору и упал кромешный гибельный горный ливень на нас.
И нагая пирамидальная прямая отягченная двумя несметными грудями Алья Альффия бежала встала под скалу нагая а я остался под многошумящим многокипящим ливнем в котором сырые гибельные жирные молнии витали стояли угрожали вскипали
Древо осиянных молний на горе стояло
Потом туча ушла. Потом ливень ушел. Потом древо молний распалось увяло отблистало.
Тогда нагая Алья Альффия каракиданка пирамидальная сокрывала сберегала окружала двумя руками прятала одну избыточную грудь но ей не удавалось и грудь чрез персты ее переливалась
Тогда Алья сказала задыхаясь от тяжкого послегрозового духа трав и насмерть догола вымокшего выветрившегося боярышника:
— Дервиш я нагая я под скалой хранилась а все равно вся мокрая от ливня а ты а ты нагой стоял под ливнем а весь сухой нетронутый дождем
Тога дервиш сказал уходя увядая убегая замыкаясь в глухой халат чапан чабана:
— Алья Альффия пирамидальная каракиданка о двух пирамидальных неистовых грудях о двух алчных гранатовых лепестках! я так возлюбил намиг навек на этой горе Фан-Ягноб тебя тебя тебя! так яро горело тело кожа плоть персть душа моя что ливень кромешный несметный на моем текучем тленном теле паром кишащим сырым дымом шел курится высыхая!
Прощай Алья Альффия! тунно яростно нагая!..
Храни тебя Аллах во всех ливнях и во всех горах! айх!..
Я весь в горячечных струях как в песках Я, прячу тело обожженное болезное невинное в чапан...