АНАРХИСТ И ЧЕКИСТ (Ветеран Великой Отечественной войны, житель города Геленджик Вадим ЗИНЬКОВСКИЙ рассказывает о своем отце, видном деятеле Махновского движения Льве ЗАДОВЕ)
2(371)
Date: 9-01-2001
Весной 1882 года Вениамин Плинер выдал свою двадцатипятилетнюю дочь Хаву за восемнадцатилетнего бедного соседского сына — Задова, моего деда, дав приданое за дочерью две десятины земли. Колония Веселая — небольшое местечко в Екатеринославской губернии. Григорий Задов ничего не дал за сыном, и молодожены могли рассчитывать только на доставшуюся за Хавой землю да на свои руки.
Родившегося 11 апреля 1893 года седьмого ребенка в семье назвали Львом.
В такой большой семье вырос мой отец: Зиньковский-Задов Лев Николаевич. Жизнь многодетной семьи накладывает особый отпечаток на воспитание. Рано приходит самостоятельность. Старшие, подрастая, становятся опорой семьи. Кому посчастливилось, получают кое-какое образование, но основную науку дают двор, улица, такие же, как ты, малолетки.
Пристроили Леву на мельницу, где он таскал мешки с зерном и мукой. Благодаря унаследованной от родителей большой физической силе взяли Леву в 1911 году каталем в доменный цех Юзовского металлургического завода. Так началась жизнь рабочего паренька, еще не полностью окрепшего, не познавшего детства, как и многие его сверстники начала ХХ века.
С ростом рабочего класса захлестывало Россию революционное движение, пришедшее с Запада. Не остался в стороне и шахтерский край. Прокламации, стачки и маевки. Потянулся Левка к анархистам, обещавшим полную свободу личности и безвластие. Волновали юношеское воображение рассказы о Кропоткине, о первых анархистах, отдавших свои жизни за общее счастье.
Его привлекают к участию в экспроприациях. Первый налет для пополнения партийной кассы, второй, третий, и — арест. В 1913 году суд приговорил двадцатилетнего анархиста Леву Задова к восьми годам каторжных работ. В 1917 году февральская революция освобождает его как политического заключенного. Будучи на каторге, Лева взял себе псевдоним — Зиньковский. Под этой фамилией он с 1918 по 1921 годы был у Махно, под этой фамилией с 1921 по 1924 годы пробыл в эмиграции, и Зиньковским с 1924 по 1937 годы работал в ГПУ и НКВД. Обращаю на это внимание потому, что некоторые исследователи пишут, что отец взял фамилию Зиньковский, вернувшись из Румынии с целью проникнуть в органы, для ведения подрывной работы, а до возвращения в Советский Союз был Задовым.
После освобождения с каторги отец возвращается на завод. В сентябре 1917 года рабочими доменного цеха Л.Н.Зиньковский-Задов был избран в Совет рабочих, крестьянских и солдатских депутатов, в котором состоял до отступления партизанских отрядов из Украины.
Период пребывания Льва Николаевича Зиньковского-Задова в Повстанческой армии под командованием Нестора Ивановича Махно с 1918 по 1921 годы описан многими писателями. Очень много противоречивого, а порой и взаимоисключающего в художественных произведениях. Его пытались показать от закоренелого бандита до героического сотрудника ЧК, от ближайшего сподвижника легендарного "батьки" до спившегося одесского куплетиста. Правда заключается в том, что он был простым рабочим парнем, поверившим в идеалы анархизма и пронесшим это наивное чувство через всю жизнь. Оставаясь бессребреником, уверовавшим во всеобщее братство свободных людей, встретил смерть в одном из подвалов Киевского НКВД.
В конце 1918 года, после направления штабом Южного фронта для ведения на Украине, в тылу у немцев, подпольной работы, отец заехал на несколько дней в Юзовку. Побывал дома, встретился с друзьями-анархистами, собрал небольшую группу 7-8 человек, взял с собой младшего брата Даниила и направился в Гуляйполе к Махно, о непримиримой борьбе которого с австро-немецкими оккупантами и гетманской вартой докатился слух до шахтерского центра.
По прибытии в отряд отец занялся созданием типографии и выпуском листовок, а затем его направили для ведения агитационной работы по сбору крестьян в села Гуляйпольского, а затем Юзовского и Мариупольского районов.
После выполнения первого задания Лев Николаевич был включен в состав вновь созданного при его непосредственном участии полка рядовым бойцом. Благодаря личному мужеству и незаурядной военной смекалке повстанцы избрали его помощником командира полка. На этой должности отец пробыл до середины 1919 года.
Постоянно пополнявшаяся Повстанческая армия к тому времени насчитывала примерно 60 тысяч человек, и возникла необходимость в создании армейской контрразведки, которую и создали после занятия махновцами города Александровска. Начальником контрразведки был назначен Лев Голиков, а его помощником стал отец. Вскоре контрразведка разделилась на армейскую и корпусную. Начальником контрразведки 1-го Донецкого корпуса стал Лев Николаевич. Необходимо уточнить, что контрразведка была основным органом ведения войсковой разведки. Агентура разведки состояла в основном из молодых женщин 18-20 лет, мальчиков-подростков и стариков. Разведка велась по следующему принципу, разработанному и внедренному отцом: на подводу, запряженную одной лошадью, садились женщина, старик и подросток, которые под видом местных жителей уезжали в тыл противника и устанавливали месторасположение, количество и вооружение частей. Таких подвод в разные стороны высылалось 4-5, и таким образом о расположении и нередко о настроениях противника было известно в радиусе 50-60 км.
В октябре 1920 года отца назначают комендантом Крымской группы в период ликвидации войск Врангеля. После успешного завершения Крымской кампании командующего махновской группировкой Семена Каретника, вызванного в штаб Южного фронта, расстреляли, а махновским частям предложили разоружиться. Оставшиеся с боями против недавнего союзника, неся потери, пробились из Крыма в Гуляйполе с небольшой группой в количестве 250 человек — все, что осталось от армии после освобождения Крыма.
В начале 1921 года отца избирают членом штаба армии Махно, в ведении которого были вопросы войсковой разведки, и назначают адъютантом. С этого времени и до ухода остатков армии в августе 1921 года в Румынию отец беспрестанно находился рядом с Нестором Ивановичем.
Тогда, разоружив наряд пограничников, отец обеспечил переправу группы в количестве 77 человек — все, что осталось от некогда грозной повстанческой армии.
Начался период вынужденной эмиграции, продолжавшийся около трех лет.
За Днестром их разоружили и направили в город Бельцы, а затем в лагерь для интернированных — в глубь страны, город Брашов.
Махно, его жене Галине Андреевне Кузьменко, члену штаба армии Данилову и отцу разрешили жить в гостинице в Бухаресте. Дней через 8-10 отцу и Данилову, из-за отсутствия средств для проживания, пришлось уехать в лагерь, где содержались остальные махновцы. Так рушится версия о богатствах, якобы награбленных "бандой" Махно. При переходе границы отец снял с пальца перстень и отдал его жене Махно со словами: "Тебя, Галина, как женщину, возможно не будут обыскивать, а эта вещица пригодится, чтобы первое время как-то продержаться". Несмотря на то, что Нестор Иванович и Галина Андреевна жили бедно, на скудную зарплату плотника Парижской кинофабрики и гувернантки, легенда о несметных богатствах существует до сих пор.
Вернувшись в лагерь, отец вместе с братом Даниилом и остальными махновцами работал на лесоповале, а после расформирования лагеря работал в Орадя, Фогараше, Гимеше, Плоешти. Всюду с ним был и Даниил. Все чаще посещала братьев мысль о возвращении на родину.
И вот возможность возвращения появилась. Румынская сигуранца вынашивала идею создания диверсионного отряда для заброски на территорию Советской России. Подыскивали исполнителей и руководителя отряда. Бывший петлюровский сотник Гулий Ефграф Онуфриевич, с одобрения румынской разведки, предложил отцу возглавить диверсионную группу с целью дестабилизации обстановки в приграничных районах, организации грабежей, нанесения ущерба, угона лошадей, тем самым улучшить и свое материальное положение. Поразмыслив, отец дал согласие и занялся подбором людей, на которых можно положиться в таком непростом деле, а главное — таких, которые согласятся с тем, чтобы покончить с жизнью в эмиграции.
В начале июня группа прибыла в город Яссы. Здесь ей выдали оружие: шесть револьверов, один карабин, двенадцать гранат и патроны. Офицер румынской разведки еще раз уточнил задачу группы, особенно подчеркнул, чтобы обязательно пригнали в Румынию пару хороших лошадей.
В ночь с 5 на 6 июня 1924 года диверсионная группа была переправлена на советскую сторону в районе Рашковской заставы. Отойдя от границы километров на 25-30, отец объявил группе о своем решении: явиться с повинной и сдать оружие. Махновцы не противоречили.
Придя в село Баштанка Песчанского района, вся группа зашла к председателю сельсовета и отец сказал, что они пришли из Румынии и в полном составе сдают оружие. Напуганный внезапным вторжением вооруженных людей председатель сельсовета, преодолев чувство страха, принял оружие, выделил подводу и отправил непрошеных гостей в Песчанку. Из Песчанки группу срочно доставили в Тульчин, а затем в Харьков.
После допросов и уточнений всех, кроме Льва Николаевича Зиньковского-Задова, освободили из-под стражи, запретив выезд из Харькова до полного выяснения обстоятельств, а отца продолжали допрашивать, проверять и перепроверять.
Как рассказывал Марк Борисович Спектор, работавший в эти годы в ГПУ Украины в Харькове, из-за отсутствия места для содержания арестованных отца поместили в ванную комнату на долгие полгода, которая заменила ему камеру.
В этот период, по словам Спектора, отец сделал очень многое для ликвидации заговоров против молодой Советской республики и, по его мнению, надо было отцу продолжать нелегальную работу, а не переходить на легальную в иностранный отдел ГПУ. Шли месяцы, а отца продолжали держать в импровизированной камере, и, казалось, этому не будет ни конца ни края. Потеряв надежду на благополучный исход, на одном из допросов, который проводил Спектор, отец попросил: если ему будет грозить расстрел, то Марк Борисович принесет чекушку водки.
После шести месяцев допросов судьба отца решилась в его пользу. Как это ни парадоксально, органы решили использовать его богатый опыт работы в разведке и контрразведке, а также большой авторитет среди махновцев, привлечь к нелегальной работе в ГПУ.
Первым весть об освобождении принес отцу Марк Борисович Спектор. Небольшого роста, смуглый, с большими, чуть на выкате, глазами, похожий на цыгана, он выглядел младше своих двадцати трех лет и рядом с отцом казался мальчиком. На радостях, что несет отцу хорошую новость, Марк Борисович прихватил бутылку водки и радостный вошел в ванную комнату. Увидев в руках следователя чекушку, отец как-то обмяк, опустил голову с непроизвольно выступившими на глазах слезами и, не слыша, о чем говорил Спектор, смотрел только на его руки, державшие бутылку. Только теперь вспомнил Марк Борисович просьбу отца — принести бутылку водки, если будет принято решение о его расстреле. Стараясь сгладить впечатление, которое произвела на отца злополучная бутылка, Спектор, пытаясь убедить отца, говорил: "Нет, Лева, это не то, что ты думаешь!"
Лев Николаевич после освобождения работал с братом Даниилом Николаевичем нештатными сотрудниками Харьковского республиканского ГПУ, и только весной 1925 года их определили на легальную работу оперуполномоченными иностранных отделов ГПУ.
Работа отца постоянно была сопряжена с риском для жизни. Как-то раз, находясь в засаде, он увидел медленно продвигавшийся между деревьями силуэт человека. Подпустив диверсанта метров на 5-6, отец громко потребовал: "Бросай оружие!" В ответ в то же мгновение прогремел выстрел. Острая боль обожгла руку. Не шелохнувшись и не изменив интонации, в ответ на выстрел в упор отец повторил: "Бросай оружие!" — и пошел к бандиту. Матерый убийца дрогнул и поднял руки. Впоследствии на допросе задержанный говорил, что если бы на него напала группа, он, отстреливаясь, ушел бы от них, как уходил неоднократно: "А тут, стреляю в упор, а он стоит и спокойно предлагает сдать оружие. Не помню, как поднял руки", — показывал на следствии бандит.
В личном деле отца появилась скупая запись: "За обезвреживание крупного диверсанта объявлена благодарность ГПУ УССР и 200 рублей премия". В этом же году отца наградили "Маузером" с золотой монограммой "За боевые заслуги" от Одесского губотдела ГПУ.
Уезжая очередной раз в командировку, отец взял меня с собой. Отец повез меня по заставам. На первой же заставе показал мне в бинокль город, который находился по ту сторону границы, за Днестром, и назывался Бендеры. Я с большим интересом рассматривал работающих на полях людей, пасущуюся скотину, чинно расхаживающих пограничников, а отец объяснял мне, что за рекой совсем другая страна, которая называется Румыния.
Затем мы поехали вдоль Днестра. Останавливались на пограничных заставах, где нас кормили вкусным солдатским обедом. Снова показывали в бинокль сопредельную территорию, как называли противоположный берег реки пограничники, а я никак не мог осмыслить, что здесь, на этой стороне, — "МЫ", а на той стороне — "ОНИ". Рядом с отцом, держась за его большую теплую руку, было спокойно и легко.
У отца был сильный приятный баритон, к тому же он был хорошим рассказчиком. От рассказов отца люди и смеялись, и плакали. Помню одну из историй — что-то вроде анекдота того времени, рассказанную отцом. Гражданская война. Поезд, битком набитый мешочниками. Нападают бандиты, начинают грабить, отбирают все до последнего. Паника, суета. В уголке сидит старый еврей, склонившись над своим мешком. Бандиты увидели его, подбегают: “Ах ты, жид!” — “Нет!” — “Тогда скажи "кукуруза"!” В ответ на это старый еврей поет следующее (жаль, письменно невозможно передать особую "местечковую" интонацию, еврейский акцент тех лет):
— Я не евгей и не коммисаг,
Меня не зовут Иу-у-да.
Я вам пгавильно по-гусскому скажу,
Ай куку-гуза!
Из писателей отец больше всего любил Ф.Достоевского.
В далеком 1939 году моей матери, Зиньковской Вере Ивановне, на запрос о судьбе ее мужа и моего отца Зиньковского Льва Николаевича, арестованного 26 августа 1937 года, официально сообщили, что Зиньковский-Задов Лев Николаевич осужден на 10 лет без права переписки. Через 17 лет, на повторный запрос о судьбе мужа, Белореченский РайЗАГС Краснодарского края 11 декабря 1956 года выдал свидетельство о смерти I-АЯ № 017620, в котором указано: гр. Зиньковский Лев Николаевич умер 17 марта 1942 года в возрасте 48 лет. Причина смерти — перитонит, о чем в книге записей актов гражданского состояния о смерти произведена соответствующая запись за № 224. Место смерти — не указано.
В том же 1956 году, проходя службу в Петропавловске-Камчатском, я — командир танковой роты, тридцатилетний капитан Советской Армии Зиньковский Вадим Львович, впервые написал просьбу Генеральному прокурору СССР о пересмотре дела моего отца и его реабилитации. Не подозревал я тогда, что переписка продлится долгих 34 года.
В 1990 году я получил официальное уведомление о том, что мой отец был незаконно репрессирован и расстрелян 25 сентября 1938 года, в возрасте 45 лет.
Материал подготовила Елена ЧЕРКЕСОВА
1.0x
