ПУТЬ ИЗ ПРОПАСТИ

Author: Сергей Кара-Мурза
ПУТЬ ИЗ ПРОПАСТИ (Практикум умозаключений: "о чем думали рабочие?")
21(338)
Date: 24-05-2000
ВСЕ, КРОМЕ ЖУЛИКОВ И РОМАНТИКОВ, признают, что мы попали в глубокую яму (жулики тоже это признают, когда без свидетелей). На дне ямы мы расколоты — одни хотят вылезти прямо в благословенный Запад,или хотя бы в Бразилию, другие — в светлое советское прошлое или что-то в этом роде.
Этот спор навязывается теми, кто хотел бы нас подольше в этой яме подержать — покуда наверху упакуют наши пожитки. Разумно нам было бы сначала всем вместе осмотреть яму, изучить ее стенки и договориться, по каким зацепкам вообще можно выбраться наверх, куда бы то ни было. Двигаться к желанному краю надо по ровному месту, лезть к нему по скользкой стенке глупо.
Считаю, что на время мы можем стать союзниками, а драться или голосовать о выборе желанного берега предлагаю наверху. Я лично считаю, что на деле возможный и желанный берег не в Бразилии и не в СССР, а в том типе жизни, что лежит на траектории, по которой мы через пень-колоду шли тысячу лет. Из советского строя к нему было бы идти ближе и легче, но и сейчас еще можно. Главное, в этом типе жизни сам спор между нами лишится смысла. Между нами — теми, кто на дне, а не теми, кто упаковывает наши пожитки. Но даже с этого вопроса предлагаю не начинать, так как вопрос не простой и не очевидный. У одних в мозг вбиты советские догмы, у других — либеральные. Ставить перед людьми в таком состоянии непростые вопросы — только злить их.
Первым делом предлагаю в ходе неторопливой беседы восстановить тип рассуждений, при котором мы бы могли слышать друг друга, задавать друг другу вопросы и получать ответы. Это — не просто, мы такой тип рассуждений не культивировали, а зачатки его утратили в последние годы. Что нам мешает его освоить?
Первое — тоталитаризм мышления. Это — извечное свойство нашей культуры: то, что мы считаем злом, как бы не уществует, не имеет собственного бытия, оно — упущение, дефект добра. Мы отрицаем существование нашей противоположности и ее единство с нами, она при таком взгляде — следствие заблуждения или грязных помыслов, а переговоры с нею — разновидность капитуляции. Хотя бы на время выползания из ямы это свойство нашего мышления надо бы преодолеть.
Второе — утрата естественного языка, его разрушение ложными понятиями (словами-амебами). Эту операцию за последние 15 лет целенаправленно и квалифицированно произвели СМИ.
И, наконец, третье — утрата меры — способности взвешивать явления, так, чтобы при любом изменении увязывать оценку по принципу "лучше-хуже" с измерением по типу "больше-меньше".
Считаю, что преодолеть эти три изъяна в нашем обычном сегодня типе рассуждений можно довольно быстро в ходе практикума — открытого обсуждения простых вопросов. Предлагаю такой практикум начать, приняв и соблюдая следующие принципы.
— Не применять идеологических понятий, употреблять слова в их главном, одинаково понимаемом всеми значении (или хотя бы оговаривать предлагаемый смысл). Например, утверждения типа "рынок — основа демократии" для таких рассуждений неприемлемы. Не отсылать оппонента к идеалам. Идеалы нельзя скрывать, но спорить о них бесполезно. Надо признать, что они могут быть различны и мы ищем способ ужиться. Сначала надо достоверно описать реальность, а потом определить свою позицию согласно идеалам.
— Не применять метафор, чтобы "срезать" оппонента. Практикум — не соревнование. Не давить на чувства и не оскорблять противника (но и не обижаться из-за ерунды). Брать главное и не мелочиться. Если главное не очевидно, называть свою меру вещей.
— Не использовать неизвестных или труднодоступных сведений, а тем более не обманывать. Лучше приводить очевидные данные из жизни. Не торопиться и не перескакивать этапы в рассуждениях. Указывать друг другу на ошибки в логике, не считая их результатом злого умысла.
Начинать распутывать клубок можно с любого конца, желательно не слишком запутанного. Для примера предлагаю такую тему: "Рабочие (шире — трудящиеся) поддержали реформу, надеясь, что их материальное благосостояние улучшится. Этого не произошло. Каков был ход их рассуждений и в чем они ошиблись?"
Обосную утверждения и вопрос. Рабочие поддержали реформу. Так ли это? Считаю, что это так, хотя поддержка была пассивной. Но этого было вполне достаточно реформаторам. Даже на уровне обыденной болтовни не была отвергнута приватизация. Антисоветские забастовки шахтеров осуждения не вызвали и т. д. Была эффективная ложь СМИ, но ей верили охотно, следовательно, имелась предрасположенность.
Думали ли при этом люди о благосостоянии? Считаю, что да. Большинство отвергало старый строй жизни и думало о будущем в житейских понятиях благосостояния, а "духовные потребности" типа многопартийности и демократии были идеологическим украшением. Кое для кого они были важнее "колбасы", но о таких романтиках сейчас говорить не будем. Не будем говорить и обо всем наборе благ, будем именно о "колбасе". Соглашаясь на изменение строя, люди считали, что в этом смысле их жизнь станет лучше. Этот тезис вытекает из презумпции разумности. Во всяком случае никто не говорил: "Я буду голодать, но я этого хочу". При этом рабочие выступали именно как социальная группа, и мало кто из них рассуждал так: рабочие как социальный класс обеднеют, но я лично всплыву наверх, и поэтому я поддерживаю реформу, а на товарищей мне плевать. Таких рассуждений, на мой взгляд, в 1990-1991 гг. практически не было (да их и нельзя было бы посчитать разумными).
Ухудшилось ли благосостояние большинства рабочих в результате реформы? Да, это надежный факт, выраженный в уровне потребления продуктов питания, получении жилья, пользовании транспортом, связью, в покупке товаров длительного пользования и т. д. Надежный показатель — покупательная способность средней зарплаты в советский период и на девятом году реформы. 9 млн. безработных также "произошли" из трудящихся, и непонимание частью безработных тяжести их положения — временное. Возможно (хотя и вряд ли), все эти утраты компенсированы какими-то духовными благами, так что рабочие рады своей нынешней жизни, но это — другая тема.
Поскольку смена строя произошла без насилия, приходится признать, что выбор сделан рабочими на основании некоторых умозаключений. Поскольку результат противоречит ожиданиям, следует принять, что в ходе этих умозаключений были допущены грубые ошибки. Выявить их необходимо вовсе не для того, чтобы призвать "вернуться в прошлое", а для того, чтобы научиться избегать подобных ошибок в будущем. Отсюда и вывод о правомерности поставленного вопроса.
ИТАК, ТЕМА НАШЕГО АНАЛИЗА — умозаключения рабочих, которые надеялись на то, что замена советской системы хозяйства новой, так называемой "рыночной", приведет к росту их благосостояния.
Очевидно, что в нашей стране есть два источника повышения благосостояния для социальных групп. Первый — увеличение производства. При этом рабочим может доставаться больше благ, чем раньше, даже если их доля в доходах снижается ("номенклатура забирает себе все больше и больше") — если увеличение производства превышает увеличение разрыва в доходах. Второй путь — изменение в распределении доходов. При этом может расти благосостояние социальной группы даже при сокращении производства — если увеличение ее доли в доходах в абсолютном измерении превышает спад производства.
Таким образом, когда рабочие посчитали, что реформа повысит их благосостояние, они предварительно должны были сделать прогноз изменения двух факторов: масштабов производства и распределения доходов (такие варианты, как захват колоний и перекачка оттуда даровых денег, мы рассматривать не будем, поскольку никто их в начале реформы и не предполагал). Надо к тому же подчеркнуть, что речь идет о рабочих как социальной группе, а не отдельных личностях. Отдельный рабочий может разбогатеть просто оттого, что получит наследство в Америке или убьет свою богатую тетю, но рабочим как многомиллионной группе от этого пользы не будет. Энтузиасты реформы из рабочих могли посчитать, что оба фактора изменятся в благоприятную для них сторону: увеличится производство и к тому же возрастет их доля в доходах. Скептики считали, что новые хозяева ("буржуи"), возможно, будут брать себе больше, нежели советская номенклатура, так что доля рабочих в доходах сократится, но уж производство возрастет настолько, что увеличение массы доходов с лихвой перекроет изъятие. Другая группа скептиков полагала, что производство упадет, но этот спад будет с лихвой перекрыт увеличением социальной справедливости — частные собственники отдадут рабочим большую долю доходов, нежели отдавало советское государство.
Считать, что и производство упадет, и доля рабочих при распределении доходов уменьшится, но при этом благосостояние их увеличится, невозможно, ибо это было бы очевидно неразумно. Об этой четвертой группе мы говорить не будем, поскольку это случай клинический, о нем надо говорить отдельно, как бы велика ни была эта группа.
Что касается производства, то оно в результате реформы сократилось более чем вдвое. Это провал таких колоссальных масштабов, что можно говорить о глубоком поражении сознания тех рабочих, которые его не предвидели. Спад на один процент — уже кризис, спада на 50-60% в мирных условиях вообще не бывало нигде в истории, а ведь этот спад еще не остановлен (на деле ему и конца не видно, ибо уже десять лет как не делается капиталовложений в производство, но это уже не так очевидно, хотя рабочие-то должны были бы это заметить). Как могли этого не предвидеть люди, когда речь шла об их собственных рабочих местах? Тех, кто принадлежит к этим двум группам, надо просить покопаться в своих мыслях и рассказать всем нам, как они рассуждали, предвидя рост производства, когда все указывало на его неминуемый спад.
В действительности спад производства начался немедленно после первых ударов по советской системе хозяйства ("закон о предприятии" и "закон о кооперативах"), так что в 1991 г. уже было очень трудно не предвидеть тяжелого кризиса при движении в том же направлении. К тому же был известен опыт Польши, где либерализация цен была проведена осенью 1989 г., а затем прошла и приватизация. Последствий этих шагов мог не видеть только тот, кто не хотел их видеть — кто уже был очарован идеей реформы. О ходе рассуждений очарованных людей мы и говорим.
Итак, те, кто ожидал роста производства, совершили тяжелую и уже очевидную ошибку. Их умозаключение настолько противоречило очевидным или легко обнаруживаемым фактам, что речь может идти только о результате эффективной манипуляции сознанием этих людей. Я утверждаю, что было совершено крупнейшее политическое мошенничество, и рано или поздно это должно стать предметом юридического разбирательства. Мы эти группы "поверивших в рост производства" пока что отставляем в сторону, хотя все, кто может вызвать таких людей на откровенность, сделали бы благое общее дело.
Самая для нас интересная группа — те, кто разумно предвидел спад производства (хотя, конечно, не мог предвидеть масштабов катастрофы), но по каким-то причинам считал, что распределение доходов сильно изменится в пользу рабочих. Здесь легко восстановить в памяти главные доводы, с помощью которых они убедили самих себя, что при советском строе рабочих "обирают" гораздо сильнее, чем при "капитализме" (назовем так условно тот тип жизни, который обещали реформаторы; говорю "условно", чтобы не порождать ненужных споров).
Молодые люди могут не помнить, поэтому напоминаю: пропаганда будущих реформаторов долго внедряла в умы три аргумента, которые и послужили для внушения. Первый сводился к тому, что советские рабочие были объектом эксплуатации, а советское государство — эксплуататором. Второй аргумент использовал совсем уж "марксистскую" трактовку и состоял в том, что в СССР имелся класс эксплуататоров — номенклатура. И это класс, который изымал непропорционально большую, по сравнению с буржуазией, долю дохода. Третий аргумент — "уравниловка". Она якобы состояла в том, что около каждого рабочего (замечательного труженика) имелся напарник (лодырь и неумеха), который этого "справного" рабочего объедал. Вот эти три субъекта оттягивали у рабочего его трудовые рубли. Реформа, которая обещала устранить из нашего общества всех этих субъектов, таким образом должна была повысить благосостояние рабочих.
О напарниках-"неумехах" рабочие в целом как социальная группа сумели забыть, их социальный образ как-то растворился в пространстве, что само по себе заслуживает осмысления (ведь эти "неумехи" — часть той же социальной группы, так что сумма доходов рабочих не изменилась бы). Но мы пока на этом факте останавливаться не будем.
Когда рабочим внушали идею эксплуатации их государством, им даже не приходилось вступать в противоречие со своими советскими установками — начиная с Троцкого и кончая Горбачевым критика "искажений" советского строя номенклатурой опиралась на цитаты Ленина. Начиная с 60-х годов в нашей "теневой" общественной мысли идея о том, что государство эксплуатирует рабочих, укрепилась как нечто очевидное. Отсюда и вытекал вывод: сохранять советский строй — не в интересах рабочих.
Уже здесь был разрыв в логике, ибо из того факта, что государство изымает у рабочих часть их прибавочного продукта, никак не следует вывод, что в этом отношении советское государство хуже того государства, которое обещали устроить реформаторы. Ведь никакое государство не может выполнять своих задач, не изымая у граждан части продукта их труда. Рабочие должны были в своих рассуждениях прийти к промежуточному выводу, что государство Ельцина обойдется меньшими изъятиями, нежели советское. Насколько я знаю, никто никогда такого утверждения не делал и даже никакой меры не предлагал. Этот пункт наши реформаторы сумели просто обойти, и никто их не спросил. Полезно вспомнить, как же разумные люди перескочили этот вопрос.
ТЕПЕРЬ Я ДАЮ МОЮ ТРАКТОВКУ этого явления. Я утверждаю, что люди "проскочили" важный этап в умозаключении в результате манипуляции, проведенной идеологами будущей реформы. Факт манипуляции виден из того, что была произведена подмена понятий, — изъятие прибавочного продукта для общих нужд государства было подменено понятием эксплуатации. Подмена понятий — один из верных признаков манипуляции.
Существуют два способа изъятия прибавочного продукта — через рынок и через повинность. Под повинностью понимается любое отчуждение части продукта, которое не возмещается через рыночный обмен (например, барщина, алименты, отобрание получки женой и т. д.). Эксплуатация как изъятие прибавочной стоимости возникает, когда есть акт купли-продажи: я тебе рабочую силу, ты мне — ее рыночную цену. И суть эксплуатации в том, что рабочая сила производит прибавочную стоимость, которую присваивает покупатель рабочей силы — владелец капитала ("капитал — это насос, который выкачивает из массы рабочих прибавочную стоимость").
Советское общество относилось к тому типу обществ, где прибавочный продукт перераспределяется через повинности. "От каждого — по способности!" — это принцип повинности, а не рынка (рынок ни от кого ничего не требует: хочешь — продаешь свою рабочую силу, не хочешь — твое дело). По принципу повинности (через плановое установление зарплаты) государство также изымало прибавочный продукт, а то и часть необходимого — возвращая это через общественные фонды (образование, врач, жилье, низкие цены и др.). Была ли здесь эксплуатация? Только в вульгарном смысле слова, как ругательство. Не более, чем в семье (потому и государство было патерналистским, от слова патер — отец). Ведь сами же идеологи перестройки ругали рабочих "иждивенцами" — но кто же эксплуатирует иждивенца! Его кормят за счет всей семьи.
Рабочие легко приняли идею их эксплуатации государством потому, что все слова были знакомыми и точно укладывались в стереотип: "рабочих эксплуатирует работодатель". Достаточно было только путем длительного повторения перенести понятие "работодатель" с капиталиста на государство и создать таким образом ложный стереотип. Это — тоже признак манипуляции.
Этот ложный стереотип опирался на важное чувство — "ревность обделенного". Слова об эксплуатации грели душу — приятно, когда тебя жалеют. А кроме того, сама советская пропаганда внушила, что мы вот-вот будем потреблять сосисок и магнитофонов больше, чем в США. А раз не больше — значит, нас эксплуатируют. Кто? Государство. Это — важный источник уязвимости советского государства. Оно берет на себя слишком много — роль отца. Если в семье плохо — отец виноват. Либеральное государство изначально снимает с себя ответственность, оно лишь следит за порядком на рынке. Источником личных невзгод здесь являются стихийные законы рынка — так это воспринимается массовым сознанием. Государство в таком случае не только не несет вины, но оно всегда выглядит благом, поскольку хоть чуть-чуть смягчает жестокие законы рынка (дает субсидию безработному и т.д.).
Наверное, советское государство могло оставлять людям больше сосисок и магнитофонов. Но оно находилось в состоянии войны, пусть "холодной". Это важное условие было вытеснено из общественного сознания, и все как будто его забыли (скоро вспомнят, уже начинает припекать). Поэтому главнейшей своей обязанностью государство считало защиту граждан. Хоть вне, хоть внутри страны. И на это тратило значительную долю изъятого "прибавочного продукта". В СССР было бы дикостью даже помыслить, чтобы какой-то бандит из Иордании свободно ходил по Кавказу и стрелял в русских людей. За это надо было немного платить. Посчитали, что советское государство в этом вопросе обсчитывает? Что безопасность того не стоит? Думаю, что это как раз тот случай, когда отказало чувство меры — ошиблись в измерении выгод и потерь.
Чтобы восстановить здравый смысл, следовало бы отказаться от понятия эксплуатации, как легко поддающегося фальсификации. Это понятие перегружено идеологией и связано с осязаемыми величинами слишком сложными связями. Если отойти от стереотипа "эксплуатации", можно было бы построить такую цепочку утверждений.
— При советском строе государство было одновременно и работодателем; при "рынке" роли работодателя и государства разделяются. Советское государство отнимало у рабочего часть заработанного "за двоих" — за государство и за работодателя; при рынке государство отнимает за себя (налоги, пошлины, акцизы и т. д.), а хозяин — за себя (прибыль).
— Для рабочего не важно, кто и сколько у него отнимает; важно — сколько он получает от обоих в сумме — как деньгами, так и натурой (в виде безопасности, жилья, врача и прочих благ). Разумно желать и поддерживать только такие изменения, при которых получаемая рабочим сумма благ (деньгами и натурой) увеличивается, а не уменьшается.
— Что получилось, когда рабочие позволили ликвидировать советский строй, чтобы отдавать государству меньше, чем раньше? Блага, получаемые деньгами и натурой, резко сократились.
Например, жилья теперь рабочий не получает, точнее, предоставление бесплатного жилья сократилось в 8 раз. Рынок жилья для него недоступен. В 1993 г. стандартная квартира из 2-х комнат в среднем стоила на рынке в России 15,2 средних годовых зарплат. В 1994 г. — 26,1 годовых зарплат (в 70-е годы покупка такой квартиры через жилищный кооператив стоила 3,4 средних годовых зарплаты). Быстро сокращаются и жилищно-коммунальные услуги натурой — в 1989 г. на 1 рубль взимаемой с жильцов платы было 6 рублей государственных дотаций. Сейчас дотации резко сокращены, и в планах правительства — полная ликвидация дотаций ("жилищная реформа").
Таким образом, то, что государство изымало для общих нужд, оно в советское время тратило эффективно, то есть с лихвой возвращало рабочим в натуре в виде благ. Как обстоит дело сейчас — всем видно (по смертности, по взрывам домов, по голодным солдатам). Ну а что случилось с распределением доходов между рабочими и работодателями?
В результате приватизации возникли т. н. собственники. И они теперь получают доход на свою собственность, на свою "предпринимательскую деятельность" и еще туманно названные "прочие" доходы. Много ли они получают? В советское время совокупная зарплата трудящихся составляла в сумме всех доходов населения 80%, а социальные выплаты: пенсии, стипендии и т.д. — 12-14%. В 1998 г. зарплата (по-старому, трудовые доходы) в России составила 37% от всех доходов населения. Не 80, как в советское время, а 37! Таким образом, изменение типа распределения дохода ударило прежде всего по рабочим (тем более, что, как мы увидим, и внутри зарплаты резко увеличился разрыв не в пользу рабочих).
Кстати, при ликвидации советского строя рабочие вовсе не попали в капитализм (и не попадут). При капитализме на 1 доллар зарплаты трудящихся собственники получают не более 0,2 доллара нетрудовых доходов (и уже это много на душу собственника, потому что работников много, а хозяев мало). В США в 1985 г. нетрудовые доходы составляли 16,5 % всех личных доходов граждан. В Испании в 1990 году столько же — 1 песету дохода на собственность и на предпринимательство против 5 песет на зарплату. А в России в 1998 г. на 1 рубль зарплаты приходилось 1,22 рубля нетрудовых доходов. Государство, которое позволяет меньшинству так обдирать большинство, выпадает из всяких известных экономических систем. Но раз рабочие это терпят, не будем спорить. Нас интересует не политика, а логика.
Почему рабочие решили, что появление, кроме государства, еще и частных хозяев их заводов обернется прибавкой к зарплате — загадка века. Никакой логики в этом найти невозможно, как ни ищи. Очень хотелось бы от кого-нибудь из рабочих получить спокойное разъяснение.
Есть, впрочем, довод не от логики, а от странной веры, будто в советском государстве была особая жадная банда, которая тянула с рабочих гораздо больше, чем этого требовали общие нужды нации. Это номенклатура, которая присвоила себе слишком много льгот и привилегий, для которых и отнимали деньги у рабочих.
Да, номенклатура была и льготы были. Вопрос-то в том, почему рабочие решили, что номенклатура при Гайдаре и Чубайсе на свои льготы будет тянуть меньше денег. Откуда было бы взяться такой совестливой номенклатуре? Откуда было видно, что Лужков с Гусинским будут скромнее какого-нибудь Промыслова в Моссовете? А может, при демократии вообще нет директоров и чиновников? Проследить за логикой этих рассуждений нашего русского рабочего трудно. Ведь даже из любого голливудского фильма видно, что и в Америке есть директора и чиновники. Кто и когда сказал, что они оттягивают себе меньше денег, чем советские? Не только не было разумных доводов в пользу такого предположения, но даже ни один самый наглый врун такого не осмелился сказать.
Я УТВЕРЖДАЮ, что в этой антиноменклатурной кампании была проведена блестящая подмена стереотипа. Блестящая потому, что разыграна была она самой номенклатурой, которая создала образ врага в виде "виртуальной" номенклатуры и натравила на него массовое сознание. Так самолет выпускает ложную пылающую цель, на которую отвлекается ракета с самонаводящейся на тепловое излучение головкой. Так же каракатица при виде хищника выпускает чернильное облачко, а в него вбрасывает часть своих внутренностей. Они шевелятся и отвлекают хищника, а каракатица уползает и отращивает новые внутренности, лучше прежних. Как изменилось положение со льготами номенклатуры?
Даже в среде научных работников в советское время бытовало мнение о несправедливости высокого жалованья академиков (академик получал 800 рублей — при зарплате старшего научного сотрудника 400 руб.), не говоря уж о министрах СССР (1200 руб.). Но эти же интеллигенты равнодушно восприняли в 1998 г. сообщение о том, что оклад государственного чиновника средней руки, директора РАО "ЕЭС", составляет 22 тыс. долларов в месяц — примерно в 400 раз больше, чем у старшего научного сотрудника РАН. При этом директором РАО "ЕЭС" был не выдающийся инженер член-корреспондент АН СССР П.С.Непорожний (многолетний министр энергетики СССР), а некто Бревнов, молоденький выдвиженец "молодого реформатора" Немцова, не имевший ни образования, ни опыта работы в энергетике. Да и само РАО "ЕЭС" вдвое меньше, чем Министерство энергетики СССР, строит в тысячу раз меньше, а работает намного хуже.
Итак, в советское время был разрыв в окладе в три раза — стал в четыреста раз (и в 2000 г. чиновники типа Чубайса получали те же 20 тыс. долларов в месяц — при средней зарплате по стране 55 долларов). Надо же хотя бы четко признать и зафиксировать: поверив, что советская номенклатура отбирает у рабочих слишком большую часть заработанного и поэтому доходнее жить при "рыночной экономике", рабочие поддержали невыгодное для них изменение строя. Ошибка, которую они при этом совершили, настолько огромна, что ни о каком выходе из кризиса не может быть и речи, пока люди не найдут в своем мышлении тех провалов, которые приводят к подобным ошибкам. Слепой легко падает в яму, а вылезать ему трудно.
Наконец, об уравниловке. Таким злобным словечком был обозначен уравнительный принцип распределения части жизненных благ при советском строе. Уравнительный — значит, не по труду, а по едокам. Вообще-то ни в одном обществе нельзя обойтись без уравниловки — даже животные без этого не могут обойтись, так что речь идет о пропорции, о величине уравнительства. Допустим, тут был в СССР некоторый перебор. Но неужели он был таким нестерпимым, что об уравниловке до сих пор говорят с ужасом даже коммунисты? Неужели и вправду наши "социальные иждивенцы" объедали справных работников? Это — ложь, специально внедренная в общественное сознание. На уравнительной основе давались минимальные условия для существования и развития человека — а дальше все зависело от него самого. Он получал жилье, скромную пищу (через низкие цены), медицину, образование, транспорт и книги. Если был готов напрячься, мог заработать на жизнь "повышенной комфортности", купить машину или хлестать коньяк вместо водки. Но уровень потребления людей с низкими доходами был действительно минимальным — на грани допустимого. Никакой уравниловки в потреблении не было, все держалось на пределе.
Вот потребление продуктов в 1989 году людей с месячным доходом до 75 руб., 100-150 руб., свыше 200 руб.: мясо и мясопродукты — 27, 63, 95 кг; молоко и молокопродукты — 216, 363, 466 кг; рыба и рыбопродукты — 5, 13, 19 кг. Что же означал — и не абстрактно, а вполне реально, отказ от уравниловки? Убийство значительной части народа. 1992 г. уже был годом социально организованной смерти. Даже захлебнувшийся "демократической" пропагандой кандидат наук не может не понять: если при катастрофическом спаде производства существенная прослойка гребет миллионы, это может происходить только за счет перераспределения доходов в сторону отхода от уравниловки. Этого просили рабочие — это они и получили, только ударило это не по номенклатуре, а по ним самим и их близким.
А если кто-то думал, что социальный сдвиг такого типа мог выбрать напарника-лодыря и шарахнуть по нему точечным ударом, да еще передать вырванный у него незаслуженный кусок хлеба его старательному товарищу, то это, простите, такая наивность, которая позволительна только дебилу. Такого рода артиллерия, как приватизация, бьет по площадям. Да это и вообще не артиллерия, а ядерное оружие. Так что тот, кто вызывал огонь на своего напарника, на самом деле вызывал его на себя. Не подумал как следует? Так хоть сегодня надо подумать и восстановить тот ход мысли, что привел к таким фатальным ошибкам. Именно в самых главных вещах произошел сбой мышления. Надо их выявить и обсудить — без самолюбия и обвинений, а ради извлечения урока. Ведь ошибки, по своему типу подобные тем, что совершили рабочие в 1990-1991 гг., мы и сегодня делаем постоянно.
Если публика посчитает, что такой практикум полезен, и будет участвовать с соблюдением предложенных правил, его можно будет продолжить после обсуждения этой первой темы.