Author: Виктор Верстаков
ИЗ-ПОД ВИНТА ВЕРТОЛЕТА...
9(326)
Date: 29-02-2000
Недавно знаменитый наш военный поэт, бард Виктор Глебович Верстаков вместе с братьями своими — русскими писателями — побывал в Чечне.
Проходя по военным тропам, летя над местами боев, он остро и внимательно ловил взорами детали окружающего угрюмого ландшафта. Предлагаемые читателям "Завтра" стихи — мгновенный слепок впечатлений поэта, полученных на второй чеченской войне.
УРУС-МАРТАН
Белый снег в Урус-Мартане,
в белом инее броня.
И как будто на экране —
дым столбом средь бела дня.
По окраинному дому
отработал вертолет.
Встав из снега, "Ми-восьмому"
салютует русский взвод.
Понапрасну позабыли
ичкерийские бойцы,
как опасно жить в могиле,
что копали их отцы.
Да, селенье в переводе
"Погребенье русских", но
русский с местане уходит,
если памятно оно.
Здесь наш предок похоронен,
мы в ответе перед ним.
Ничего не провороним.
Никого не предадим.
ПРИЦЕЛ
Какая по счету война?
Четвертая... или шестая...
Давненько взлетела она,
моя вертолетная стая.
В далеком афганском краю,
в Абхазии и Приднестровье
прикармливал стаю свою
я кровью своей и любовью.
Вновь в иллюминаторах тьма
с короткими вспышками боя,
где трассеры — строки письма,
написанного судьбою.
Шали, Гудермес, Ханкала,
предгорье, долина, речушка,
след в небе — ракета прошла,
всплеск света — ударила пушка.
Рисую полетный маршрут,
смотрю на батальные сцены.
Когда же в прицеле мелькнут
кремлевские черные стены?
ЧАСЫ
В развалинах Грозного дуют ветра,
врываются в бывшие двери
и бывшие окна. Поверить пора,
что города нет. Я не верю.
Вот газовый факелпылает, гудя.
Вот груда металла дымится.
Вот женщины, мимо меня проходя,
прикрыли сожженные лица.
Повсюду следы фронтовой полосы,
и даже отметился ворог:
над бывшей гостиницей "Искра" часы
показывают семь сорок.
БОЙЦЫ
Это было на прошлой
чеченской войне.
Почему
мне запомнилось это?
Двое русских мальчишек лежат на спине,
сняв зеленые бронежилеты.
А земля в прошлогодней траве холодна
и воронками щедро изрыта.
Неприятная в мире стояла весна
с точки зрения боя и быта.
Впрочем, днем не бывало особой стрельбы,
разве что непутевая мина
прилетит, шелестя, из чеченской трубы
и разроет весеннюю глину.
Я смотрел из машины на этих ребят,
я отвык на войне удивляться.
Спят, наверное. Нет,
шевельнулись, не спят;
снова замерли, не шевелятся.
И тогда догадался, почувствовал я,
как смертельно солдаты устали
даже не от бессонного здесь бытия
от землянок, окопов и стали.
Потому и легли на сырую траву,
скинув тяжкие бронежилеты,
потому и глядят в небеса, в синеву,
еще с этого, с этого света.
ЛЮБИМОЙ
Зачем же ты, глупая, плачешь во сне
и видишь нерусские лица?
Пока я воюю в далекой Чечне,
с тобой ничего не случится.
Беда не придет в наш родной городок,
я это тебе обещаю.
За слезы твои, за измятый платок
я здесь никого не прощаю.
А после войны я друзей созову
и свадьбу с тобою сыграю
и целую жизнь на земле проживу.
За это я здесь умираю.
2000
Сумерки, снег, вертолет,
зарево дальнего боя.
Вот и двухтысячный год
стал нам судьбою.
Думал, что не доживу
или вконец постарею.
Дизель рокочет во рву,
бьет по Шали батарея.
Как повторяется жизнь!
Путаюсь, честное слово,
кто перед взлетом: "Держись!"
крикнул мне снова?
РУКА НА ПЛЕЧЕ
Прицельная ли пуля,
случайный ли разрыв,
в Орле, Рязани, Туле
он вечно будет жив.
На улице широкой,
на площади большой
он встанет одиноко
с простреленной душой.
Его друзья солдаты
к нему придут не раз,
чтоб вспомнить, как когда-то
он их от смерти спас.
Нальют в стаканы водки
и, выпрямившись в рост,
произнесут короткий
армейский третий тост.
И русские березы
зашелестят слышней,
и будут литься слезы
у выживших парней.
И брат, что стал навечно
гранитно-молодым,
на дрогнувшие плечи
опустит руки им.
1.0x
