КРАСНАЯ — СВЯТАЯ

КРАСНАЯ — СВЯТАЯ
27(292)
Date: 6-07-99
ПРОЧЬ ОТ НЕЛЕПОСТЕЙ
В ДЕСЯТИЛЕТНЕЙ ВОЙНЕ против либерально-демократического режима мы несем неизмеримые потери и проигрываем одну битву за другой часто лишь потому, что, в отличие от наших противников, мы практически растеряли ту последовательную идеологию, которая цементировала бы наши позиции. В войне мировоззренческих фронтов мы готовимся к стратегическим сражениям, раз за разом пользуясь тактическими картами взводных командиров. Зачастую, когда сила явно не на нашей стороне, мы не способны проявить маневренность, чтобы прибегнуть к асимметричным ответам. Это дает нашим оппонентам очевидное преимущество, да такое, что мы вечно оказываемся на три шага позади, вынужденные отражать массированные атаки на наши позиции.
Только за последний год мы стали свидетелями целенаправленного разрушения наших идеологических констант с помощью крупномасштабных проектов, подготовленных в либеральных аналитических центрах — от администрации президента до НТВ. К "оружию массового поражения" национального сознания относятся, например, прошлогодняя попытка реставрации института монархии; постоянно муссируемый провокационный вопрос о целесообразности территориальной целостности теперь уже Российской Федерации; периодические вбросы предложений о запрете Компартии и вводе диктатуры; мастерская игра СМИ по диффамации и переиначиванию нашего Советского прошлого и построения вместо него своей "Новейшей истории"; решительное изменение отношения граждан России к Чечне, которую теперь большинство воспринимает как навеки отторгнутую от России территорию; полное сворачивание нашей космической программы, лишающее нашей страны будущего. Максимум, на что мы были способны, — это огрызаться в ответ.
Одним из последних массированных вбросов в национальное сознание русских стала идея о "перестрое" Красной площади с перезахоронением тела Ленина и останков героев советской поры. Разумеется, это тут же вызвало наше праведное негодование. Однако, стараясь сыграть на чужом поле, оперируя приземленными аргументами, тщась соблюсти приличия и не обидеть кого не следует, мы тут же впадаем в противоречия, часто демонстрируя при этом косность мышления.
Так, мы решительно заявляем, что подобное кощунство вызовет ярость масс и приведет к народному взрыву, но при этом не хотим вспоминать, что в гораздо более страшные моменты 91-го и 93-го ничего подобного не произошло. Мы настаиваем на сохранении наших святынь в неприкосновенности, но забываем, что за последний век с Красной площадью происходили трансформации куда существеннее. Мы размышляем о славе и чести тех, кто захоронен в Кремлевской стене, но не желаем прочитать посмертные завещания многих из них.

Фотиев брел по Москве среди туманных серых огней, и город казался расплывчатым, нереальным, выпавшим из фокуса. Двоились лица, фонари, витрины, двоилась его собственная, расщепленная мысль...
Он вынырнул из перехода наружу, пробрался вверх по брусчатому крутому проезду мимо краснокирпичного, морщинистого Исторического музея, вышел на Красную площадь.
И возникло чувство, что он вдруг оказался на вершине горы, на полюсе мира, на куполе земного шара, куда сходились земные меридианы, подобно железным обручам и крепям. Падали, кренились за горизонт в разные стороны соборы и башни. Он стоял на каменном темени планеты, золотистые луковицы, ребристые цветные купола распадались, как лепестки цветка, раздуваемые ветром. Черные камни под ногами светились, как куски железных метеоритов.
Он стоял на площади. Ледяной космический ветер дул на него с высоты, гнал мимо каких-то пестрых, бумажных, пустых внутри иностранцев, — их шубки, клетчатые платки, шляпки, смеющиеся лица, — сдувал их прочь, как конфетти. Площадь металлически, угрюмо блестела, покрытая чешуей, словно корпус космического корабля, обугленного ударами о Вселенную.
Он стоял, натыкаясь глазами то на круглое золотое яйцо, плавающее в небесах, то на колючий, многоцветный репейник, расцветающий в черноте, то на красную, с протуберанцем звезду, напоминавшую комету. Он был один, выпущенный в открытый Космос, на клепаную, чешуйчатую поверхность среди загадочных населяющих мироздание светил. И вдруг глаза его остановились и замерли на огромном кристаллическом теле, пульсирующем среди тьмы. "Ленин" — значилось на кристалле, название орбитального корабля, врезанное в бортовину.
Александр ПРОХАНОВ. "Чеченский блюз".
Наконец, в последнем случае с неуместной фразой Патриарха мы дружно набросились на "дьявольские рок-концерты", которым не место на священных костях. Но давайте вспомним иные концерты — те, что дни и ночи устраивались на главной площади Белграда под натовскими бомбами. Вообразите на минуту: через год (или завтра?) американские самолеты бомбят Москву: уже сравняли с землей Кремль, уничтожают мосты и больницы, утюжат Тверскую и Арбат, а молодые русские люди, презрев смерть, пришли на Красную площадь, чтобы заслонить ее собою, и, отчаянно улыбаясь, назло всему ненавистному миру, поют любимые песни… Что, и тогда мы назовем это "бесовскими игрищами"?
За спорами о концертах и допустимых размерах "погоста" мы медленно теряем самый смысл Красной площади. Он все дальше скрывается во временных глубинах, в которые погрузилась Советская Атлантида, остается в неясных воспоминаниях детства, прячется в немых губах вымирающих стариков. От грандиозных, титанических масштабов мифологемы Красной площади остаются лишь отдельные яркие вспышки. Священный Парад 41-го и Парад Победы 45-го. Сталинское приветствие с трибуны Мавзолея. Праздничные шествия. Захоронения Гагарина и Жукова. И вот уже мы спорим друг с другом: а была ли Красная площадь священной до Красных? А сохранил ли Мавзолей свою ценность без Сталина?
Постепенно мы превращаемся в покинутых потомков исчезнувшей загадочной Красной цивилизации. Мы бродим по камням, оставленным ушедшими людьми, пытаясь постичь их смысл, их заботу. В забытые секреты древних ремесел превратились для нас целые пласты сгинувшей реальности: "мы так больше не умеем"! Как в Советском Союзе создавали на голом месте стотысячные города? Как покоряли океанские просторы, доводили зону своих интересов до Австралии, присваивали себе половину Северного океана, заселяли Антарктиду? Каким образом изыскивали полезные ископаемые на территории в две Европы? Как хотели повернуть вспять северные реки? В чем был смысл единого противоракетного щита и закрытых границ?
И применительно к Красной площади: в чем красные мистики, основатели Советского государства, русские геополитики видели ее высший смысл?! Только ли в захоронениях у Кремлевской стены?
Лишь до конца постигнув смысл Красной цивилизации, наследниками которые мы желаем себя считать, сможем создать мы свою идеологию. Без нее мы бессильны перед всесокрушающим молохом либеральных ценностей и категорий гарвардских профессоров. Вооружившись ею, мы сможем противостоять нашим противникам, не опускаясь до уровня неуклюжих доводов и слезливых прошений.
В случае с Красной площадью мы уже вряд ли можем полностью восстановить тот порядок мыслей, что царил в умах ее Красных преобразователей. Об этом не писались книги и не давались интервью. И все же по крупицам, по косвенным свидетельствам можно сегодня собрать осколки того образа, что составлял когда-то сердцевину нашего государства.
ВЕЛИКАЯ ПУСТОТА
СУЩЕСТВУЮТ, ПО МЕНЬШЕЙ МЕРЕ,три взаимосвязанных круга идей и представлений о Красной площади, рассматривающих ее в разных плоскостях русской и советской духовных реальностей.
Первый круг идей связан с представлением Красной площади, как мистической пустоты в центре мироздания, как огромного открытого иррационального, заполненного людьми пространства, как места кипения народного духа. Аморфный, переменчивый, неконтролируемый центр народной стихии, являясь противоположностью сокрытому, заполненному, застывшему властному в своих стенах и тайнах Кремлю, дополняет его до совершенной гармонии между строгим государственным порядком и безбрежной народной волей.
В пустотности Красной площади воплощена одна из краеугольных идей любого государственного построения — изъявление гласа народного. Витающие в намеренно оставленной пустоте духовные энергии народа вечно подпитывают государственные институты, не давая им закоснеть. Благодаря центральному положению Красной площади в Москве, а значит, и во всей стране, неясные разрозненные воления отдельных людей, собранные вместе, преобразуются в глас Божий, во вселенское правило, в вечную решительную неподвластную правителям волю народа.
Она необязательно должна быть воплощена в победных кличах или скорбных шествиях, полубезумных призывах или самосожжениях одиночек; народное безмолвие, как молчание пустоты, есть не менее сильное выражение национального императива.
На Красной площади экзистенциальный опыт отдельной личности соприкасается и сливается с надмировым океаном народного духа. Подпитывая своей энергией главную Площадь нации, человек получает от нее сопричастность всеобщему дыханию. На самом деле, если задуматься, на Красной площади мы не гуляем и не отдыхаем, как на Арбате или в Парке культуры: каждый раз приходя сюда, мы восполняем себя принадлежностью к нечто более высшему, чем человек, и одновременно приносим себя в жертву единому осознанию русской цивилизации.
Различные способы самовыражения народного духа на Красной площади — от военных парадов и шествий до рок-концертов — имеют одну и ту же глубинную основу. Она заключается в безусловном растворении отдельных людей в бездонной, всегда полной Чаше народного самосознания.
Поэтому много хуже кагановической идеи сноса собора Василия Блаженного явилось недавнее строительство Воскресенских ворот, перегородившего дорогу парадам и демонстрациям. Мощь народного потока была насильно превращена в тоненький людской ручеек, и Красная площадь обмелела. По этой же причине сегодняшние перегородки и милицейские посты, выставленные по периметру площади, действуют на древние стены Кремля опустошительнее вчерашних рок-концертов. Живительная неукротимая сила Красной площади в последние годы будто намеренно ослаблена, чтобы этот мистический компонент государственного устройства не мог выделиться на фоне сегодняшнего пустого, безвластного, музейного Кремля. Но окончательно перекрыть Площади людской кислород невозможно; по каплям она и впредь будет собирать жар человеческих тел, с лихвой питая их накопленной за века энергией.
Красной площади как пустоте, как вместилищу вихрей человеческих нет дела до того, как именно она будет оформлена внешне. Так было до Революции, так стало при Советской власти, так продолжается и теперь. Возжаждавшим убить дух Красной площади надо сначала уничтожить всех русских на планете Земля. Есть и другой, более трудный способ: замуровать Площадь или полностью стереть с лица земли, срыть в котлован, превратить в озеро, как замышлял Гитлер. Только и в этом случае сил разрушения не хватит, и вода этого озера станет святой, целительной.
Что бы ни замышляли наши враги, простым переносом мощей советской эпохи подальше от Красной площади невозможно преломить мистическую силу этого места как средоточия неистовой и необоримой воли русского народа.

Он двигался к Красной площади, на ее угрюмый малиновый свет. Вход на площадь был перегорожен турникетами. Наряды милиции, с автоматами, в бронежилетах, ожесточенные и решительные, не пускали народ. Площадь пусто, безлюдно светилась, словно от нее исходила мертвенная радиация. Она казалась запретной зоной, где произошла катастрофа и куда не пускали людей.
Хлопьянов через головы постовых смотрел на площадь. На знакомые с детства любимые очертания зубцов и башен. На розовую плоскость стены с синеватыми островерхими елями. На зеленый купол дворца с медово-желтым фасадом. На белый, словно из сахара, ствол колокольни, увенчанный круглым золотым шишаком. На смуглый гранитный кристалл Мавзолея. И испытывал странное отчуждение, разочарование, пустоту в душе. Площадь казалась чужой и ненужной, утратила прежнее назначение и смысл.
Прежде, когда он появлялся на площади, — в зимние, метельно-синие ночи, в которых воспаленно, окруженные снежной мглой, горели рубиновые звезды, или в летние бархатные вечера, когда брусчатка источала дневное тепло, а куранты, как пролетающие золотые журавли, переливали в воздухе свои нежные курлыкающие перезвоны, или в осенние праздничные дни, когда каждый камень напряженно гудел, в дожде пылали кумачи, по брусчатке разбегались разноцветные пунктиры и линии, указывая направление парадным колоннам, или в благоухающие майские дни, когда площадь пахла сиренью и из Спасских ворот, не касаясь земли, неся на плечах пламенеющие голубые штыки, не шел, а парил караул, — во все эти времена, когда он являлся на площадь, он чувствовал ее могучую силу. Эта безымянная, бестелесная сила наполняла площадь, проступала сквозь камни, связывала ее с глубинными земными пластами, с магмой, с ядром, с первородной материей, из которой была сотворена планета. Со своими башнями и соборами площадь была вместилищем духа, служила оболочкой, где этот дух дремал среди золотого плетения крестов, рубиновых отсветов, таинственных перезвонов.
Теперь этот дух излетел. Площадь казалась пустым, оставленным птицей гнездом. Кресты были прозрачные, хрупкие, как ветки осеннего, отдавшего плоды сада. Звезды, тусклые, черные, напоминали колючки сухого бурьяна. Звон курантов был хриплый, простуженный, и на его звук, напоминавший старческий кашель, вместо вышагивающих часовых летели озабоченные, все в одну сторону, вороны.
Этот дух, питавший жизнь площади, города, страны, а также каждого являвшегося на площадь человека, наполнял его память, зрение, биение сердца, освящая человека плодоносящей, согревающей и укрепляющей силой, этот дух иссяк. Площадь напоминала теперь дно иссохшего моря, в трещинах, солончаках, над которым летели пыльные смерчи и были разбросаны скелеты рыб и обломки кораблей.
Александр ПРОХАНОВ. "Красно-коричневый".
СВЯЩЕННЫЙ ХРАМ
ВТОРАЯ ГРУППА ИДЕЙ раскрывает Красную площадь как храм, как торжественное святое место, как самоупорядочивающийся народный разум. В своей иррациональной глубине воля народная гибельна для твердого иерархического государственного порядка. Благодаря же своему строению и использованию Красная площадь превращает эту пышущую жаром стихию в регламентированное, но оттого вовсе не растерявшее свой пыл, коллективное народное действо. Броуновское людское движение выливается в драматические торжества; индивидуальные мистические порывы превращаются в многотысячные катарсические службы.
Пребывая на Красной площади, мы не имеем больше дела с непосредственным, частным ее восприятием, но уже с ее абсолютной идеей, перекрывающей наши индивидуальные сомнения. Впечатления отдельного человека о Красной площади, резко выпадающие из общего видения этого сакрального места, немедленно кажутся неуместными и нереальными. Кто обращает внимание на столь пустяковые, не несущие смысловой нагрузки детали, как строительные леса у Кремлевских стен, сломанная ветвь голубой ели или карабин, выпавший из рук солдата Почетного караула? То, что в других местах могло превратиться в бельмо в глазу, в профанический анекдот, здесь автоматически стирается из восприятия, и Красная площадь остается незапятнанным местом.
В народном сознании, несмотря на вихрь потрясений, до сих пор живо понимание Красной площади как святого места, где нельзя вести себя непристойно. Установленная система правил поведения на Площади не воспринимается как раздражающее табу, но вызывает непривычную сладость подчинения Закону святилища как крепчайшему и важнейшему мировому устою.
Красная площадь давно превратилась в Сокровищницу: все самое ценное должно происходить здесь.
Сам ансамбль Красной площади представляет собой храм под небесным куполом. Собор Василия Блаженного, намеренно украшенный исключительно внешне, есть подобие иконостаса. Лобное место — точка свершения высших государственных дел — выполняет функцию алтаря. Здания по периметру площади и Кремлевская стена — своды и пределы этого храма. Известная древняя священная аналогия Кремля и Красной площади с Иерусалимом и его окрестностями, в которой роль Голгофы отводилась как раз Лобному месту, воплощалась несколько веков назад в ежегодные пасхальные мистерии "шествия на осляти", когда Москва на несколько дней отождествлялась со Святой землей.
В Советскую эпоху священно-мистические действа были изменены, но не прекратились. Красная площадь превратилась в место клятв, военных молений, обращений в Красную веру. Эти действа стали основанием превращения Площади именно в Красный храм. Другой его составляющей стало экстатическое безмолвие зиккурата Мавзолея.
Одна же из основополагающих мистических идей существования любого храма или святого места заключается в том, что, по сути, его нельзя ни разорить, ни осквернить, а можно лишь уничтожить. Поверженный в результате нашествия, ограбленный в смуту или состарившийся в сединах веков храм продолжает нести в себе ту же энергетику, что и раньше; к ней лишь добавляются вопли и скорбь, и ярость возмездия верующих. Поэтому ныне нет в мире таких сил и таких людей, что способны отнять у Красной площади ее святость. Брусчатка Красной площади, заваленная банками кока-колы, блистательна. Могильные плиты, вырванные из Кремлевской стены, не поколеблят наш дух. Даже если наши враги обрушат все своды Красного храма, они не смогут уничтожить нашу Площадь, ибо любой храм живет сердцами прихожан.

Машины остановились у собора. Бернер вышел, и его сразу же подхватили под руки огромные снежные великаны. Повлекли вдоль каменного парапета, кидали в лицо обжигающие горсти снега, слепили глазами, чешуйчатыми черепицами, белокаменными резными завитками.
Собор качал в пурге головами, как огромный динозавр. Дышал ледяным огнем, пыхал белой ртутью, доставал красными языками.
"Хорошо, — думал Бернер, огибая собор, оставляя позади размытые тени телохранителей. — Хорошо!.. Русь-матушка!"
Он вышел на площадь. Она выгибалась перед ним, и, казалось, ее кривизна была кривизной самой земли. Кремль, розовый, запорошенный, в зазубринах и зубцах, был столь огромен, что скрывался за выпуклостью земного шара. Топорщился заусенками, золотыми кустистыми крестами, чернел проемами и бойницами.
Площадь была белой, с черными пролысинами брусчатки. Казалась огромной льдиной, полярной шапкой, в которую был вморожен, застрял в торосах, стиснутый страшным давлением льдов, красный ледокол. Рубиновые звезды, окруженные морозным заревом, стояли над площадью, как дикие светила, зажженные в черно-синей полярной бездне.
"Как хорошо!.. — думал Бернер, испытывая сладостный мистический ужас перед площадью, на которой во все века пыталась закрепиться, обосноваться, зацепиться за брусчатку эфемерная жизнь, но ее, как былинку тундры, сдувало страшным вихрем, уносило прочь в черноту. — Нет, меня не снесет!.."
Он пришел на эту площадь как победитель. Князья, цари, патриархи, оперные в высоких шапках бояре, кирасиры, гвардейцы, комиссары в кожаных куртках, вожди в фуражках и шляпах, их шествия, парады, колонны, их почетные караулы и катафалки — всех сдуло, унесло в черно-синюю трубу мирозданья, где туманно, как вмороженная в небо кровь, пламенели звезды. Но теперь пришел он.
Бернер замерзал. Сквозь тонкие подошвы его ноги примерзали к площади, словно он стоял на раскаленном магните. Но ему было хорошо. Площадь принадлежала ему. Кремль с Теремным дворцом, Георгиевский зал с золотыми надписями гвардейских полков были его. Царь-колокол и Царь-пушка, "Иван Великий" и Архангельский собор, усыпальницы русских царей принадлежали ему, Бернеру. И возникла безумная мысль: здесь, на Красной площади, в центре Москвы и России, он, Бернер, отпразднует свое пятидесятилетие. На этой площади, где Сталин говорил в микрофон, откуда уходили полки в туманную военную даль, где падали на гранит Мавзолея штандарты с крестами и свастиками, здесь, на площади, он, Бернер, справит свой скорый юбилей...
Эта мысль не казалась ему невозможной. Его богатства, воли и власти, перед которыми склонится страна, будет достаточно для осуществления этого плана. И чтобы площадь знала об этом, чтобы уже сейчас почувствовала его господство, ему захотелось тронуть властной рукой брусчатку, оставить на площади свой отпечаток.
Он нагнулся, коченеющей ладонью стал разгребать снег, открывая темно-синий вороненый камень. Медленно приблизил к нему ладонь, помещая белые пальцы в черный квадрат. Прижал к камню. И почувствовал страшный удар, словно тронул электрический провод, будто к камню была подведена обнаженная высоковольтная жила. Площадь ударила в него током, отбрасывая. Он упал на парапет храма, смотрел испуганно вверх на заметенные купола. Они начинали шевелиться, вращаться, хрустели своими каменными зубцами, верещали шестеренками и валами. Это был не храм, а огромная мясорубка захватывала в себя Бернера, дробила ему кости, ломала череп, выдавливала и выпихивала кровавую жижу.
Он был пропущен через жуткую камнедробилку Красной площади, и она выплевывала на снег липкий мусор его перемолотых костей, красную жижу истертой плоти.
Александр ПРОХАНОВ. "Чеченский блюз".
ПУП ЗЕМЛИ
ТРЕТИЙ КРУГ ИДЕЙ связан с представлением Красной площади как оси мира во времени и пространстве. Это замочная брошь, навеки закрепившая нити русского пространства в единую прядь: здесь "наш головной узел затянут". Это пуп земли, которого "кривизна брусчатки повторяет выпуклость планеты".
Наперекор Гринвичу мы создали свой, Красный, нулевой меридиан, проходивший через куранты Спасской башни. Вся страна сверяла время по бою этих часов, вся планета прислушивалась к их ходу.
Превратившись в копилку народной памяти, Площадь оказалась точкой отсчета посреди прошлого и будущего. Время течет сквозь нее, и всякий раз Красная площадь остается на плаву времен. Удивительным образом мы воспринимаем ее древние своды современными именно нам, ныне живущим. Несмотря на грандиозные изменения, с ней происходившие, Красная площадь остается вневременной, навеки постоянной. Для нас, теперешних, никогда не были реальными ни восемнадцать виселиц у Лобного места эпохи Ивана Грозного, ни фонари вдоль Кремлевской стены, ни военная маскировочная сетка на Василии Блаженном. Через сто лет столь же нереальными будут, наверное, казаться корпуса ГУМа или купол Кремлевского дворца.
Так Площадь обеспечивает преемственность поколений. Где еще ощущаешь авангардизм четырехсотлетних стен? В чем еще Красное и Белое нерасторжимо слились в единое целое? Куда еще можно привести ребенка, чтобы он приобщился к смыслу целой нации и государства? И быть может, когда придет Последнее время, именно отсюда уйдут в неоглядный верх 144 тысячи праведников.
В пространстве Красная площадь, заместив недоступный, не имеющий собственного центра Кремль, превратилась в место, "куда все дороги сходятся". Только на Красной площади проявляется загадочный парадокс "пупа земли": здесь нет ничего лишнего или недостающего, но при этом любое, даже самое кардинальное изменение не способно нарушить "шкалу настройки", сместить нулевой меридиан в сторону. Будь даже цвет стен черным, стой вместо Покрова — Дом Советов, будь на месте ГУМа мемориал или трибуны — все было бы уже перемолото, обращено в истинную веру, превращено в подлинный облик русской Красной площади. Поэтому никогда не достигнет своей цели тот, кто, тщась покорить Площадь, сдвинуть нашу ось мира, лишить Россию ее вневременного средоточия, зарится на Мавзолей и кремлевские захоронения.
ЕСТЬ И ИНЫЕ ПЛАНЫ, иные измерения: в них Красная площадь необозрима с земли, смысл ее теряется в бесконечности пространств и времен. Но в каждого из нас впаяно неотвратимое знание: враг ничего не в силах сделать — ни с Площадью, ни с нами. Доставшаяся нам от Русской империи, преображенная Советской Атлантидой, Красная площадь перестала быть лишь нагромождением камня, гранита, кирпича, рубина. За семьдесят лет она обрела бессмертие, превратилась в невидимый космический корабль размером в одну шестую часть суши, в небосводный дух-призрак, взмахом крыльев укрывающий собой всю Россию, против которого бессильны жалкие кирки грабителей гробниц.
Мы отстоим мрамор надгробий, потому что их намоленную святость невозможно уничтожить. Мы сбережем Мавзолей, потому что он уже не гранитный — он выкован из нашего духа, вырублен в породе наших телес. Мы не сдадим Красную площадь, ведь она — наш воздух, наша пища, наша кровь, мы сами.
Впитывая Красную площадь, осознаешь в себе беспредельность России. Пронзив со Спасской башней последние огни Вселенной, отворяешься пред вечностью мира. Погружаясь в синий океан брусчатки, зришь ангела в неясной игре светотени. И тогда произносишь громко и отчетливо: "Смерть, где твое жало? Ад, где твоя победа?"
Денис Тукмаков