ТОТАЛЬНАЯ КРИТИКА

Author: Олег Павлов
ТОТАЛЬНАЯ КРИТИКА
51(264)
Date: 22-12-98
Литературное московское царство правит нами с тех пор, как не стало у нас литературы национальной, ну а в самом этом царстве властвуют с десяток азартных игроков. Излюбленная поза у этих господ — "я и литература", то есть для себя она, конечно, важней. Некоторые из них уже прикидываются мертвыми, заявляя вдруг с обыденностью, даже без пафоса, что и литературная критика в России умерла.
Уходящий год провозгласил годом смерти литературной критики Павел Басинский. Справлять поминки стало делом простым и беспроигрышным. Когда-то Басинский пророчил смерть толстым журналам, а теперь круглый год печатается благополучно в одном из них. Банальную мысль, что "литературного процесса больше нет", много лет назад уже высказал другой фрондерствующий критик Андрей Василевский. Стоит одному московскому критику исписаться, как он уже хоронит вместе с собой и весь "процесс". Стоит другому московскому критику взять прибыльный подряд на учебник по литературе для школьников, как он уже объявляет, что только это занятие, культпросвет, имеет сегодня смысл. Когда вчерашний провинциал Вячеслав Курицын стал писать на модные московские журналы, где платят построчно, то развил целую теорию, что гений тот, кто пишет о литературе одной строкой; то есть — гений он сам да еще несколько ему подобных. Очень вероятно, однако, что критика с некоторых пор производит именно такой мертвый вид, но честней было б сказать иначе: наша критика не умерла, а попросту в общей массе своей столичной стала глупа, уныла, неталантлива. Нет в ней людей талантливых, а есть только сделавшие себе карьерку литературные политики. Нет в ней ярких произведений, а есть только текстики, где в каждом решается обычно только одна убогая задача — показать свою влиятельность да значимость.
Ежегодные дамские романы Ивановой? Но чего стоят только их названия: "Сладкая парочка", "Между", "Накопитель" и прочие... Что ж, употреби обрыдлую метафору из рекламы известной на всю Россию заморской конфеты — это, пожалуй, даже прогрессивно, либерально! Хуже с "между": здесь сразу же Иванова заставляет вспомнить нас вовсе-то другое словцо. "Накопитель", в одном смысле, — это такое место в аэропорту, где скапливаются пассажиры перед вылетом, ожидая свой рейс. Однако слово "накопитель" имеет еще один смысл, но уже всенародно известный: так называется то место в отделениях милиции, где накапливаются задержанные до выяснения личности, скажем, проститутки или бомжи. В простонародье — это родимый наш "обезьянник"; а у нашей дамы, так некстати, "накопитель" стал местом сбора как раз изысканных литературных впечатлений да еще и целой шеренги современных писателей. Словом, есть претензия, есть нечто по-дамски манерное, как у барыньки, но нет как нет изысканности и пускай хоть бы женского, но чувства вкуса или аккуратного ума.
Болеет цинизмом в своих новомировских эпитафиях Андрей Василевский — когда-то отличился он тем, что одобрил смертный приговор, вынесенный аятоллой Хомейни писателю Салману Рушди, да отменил в России "литературный процесс", и лучше выдумать не мог. Там же, в "Новом мире" — боится даже тени мысли своей все за всеми повторяющий-подбирающий Костырко и мнит Роднянская себя Пиковой Дамой, но "германы" ее давным-давно не знают уж такой нужды, чтобы в колоде карт ее искать свою судьбу.
Новая книга Владимира Новикова ("Заскок") под столь эпатирующим дерзким названием должна показать бы нам, как далеко он от всех заскокнул. Написано вполне брезгливо, чтобы сойти Новикову за отдельного человека. Однако отдельный этот человек, что брезгует так наглядно общими святынями, вовсе не брезглив оказывается в том, чтоб копаться в литературе, как в кишках. Здесь Новиков — копия Базарова, только на лягушек похожи писатели, которых он рассекает, не дрогнув, критическим своим скальпельком, разумеется, с верой в прогресс и в прочие либеральные штучки. Касаясь божественного — дара Божьего — он помучает на наших глаза литературу, как лягушку, а потом умертвит в конце своих опытов; от новоявленной книженции Новикова мертвит, тянет душком смердящим, как от вивария.
А вот бросает взгляды на русскую литературу, что ни год, Андрей Немзер — и год от года взгляд это меркнет, залитый желчью. Прежде Немзера было хоть весело читать — его произведения бывали очень смешны. Но и эти филологические смешочки вдруг взяли, да засохли. Плохую шутку уже с самим Немзером сыграла цифра шесть. "Шестерка Немзера" — стала именем нарицательным; Немзер почти научно доказал, что есть в русской литературе некая "шестерка", у которой раз в год от предвкушения Букеровской премии должна обязательно заранее выделяться слюна. Сегодня Немзер притулил выдающийся свой талант прорицателя там, где "литература" — это лишь подвальчик очень деловой газеты. И если заглянете вы на страницу уголовной хроники (на соседнюю полосу), то не отличите того, что написал корреспондент Немзер, от того, что написал об очередном убийстве или поджоге аскетичным слогом той же газеты некий корреспондент Петров или Иванов. Тогда только и бывает талантлив Андрей Немзер, когда пишет-заботится о своих друзьях.
Карен Степанян? В его сочинениях — все больше от нравоучения, а где ж дерзость замысла? Где глубина открытий?! И как тут не умилиться упреку Степаняна в адрес неведомых писателей, которые, по его мнению, в своих статьях да выступлениях много рассуждают на важные темы, но до художественного их осмысления так и не доросли... Представляется почему-то сам Степанян: это же он пишет свои трактаты, рассуждая на вечные темы веры и безверия, потому что до осмысления художественного не дорос — писателем-то не стал. Или тайком сочиняет какую-нибудь повесть, как это случилось с Павлом Басинским, осмысливает?
Написав прозу, Басинский, как никто другой, доказал, что есть у него талант. Однако ж талант прозаика. Но Басинский все чаще теперь начинает то просвещать, то поучать — и если в его проповеди да отповеди вдруг врывается живой рассказ, то тогда только чтение начинает тревожить душу. В наш безжалостный, подлый век Басинский умеет выжать из глаз слезу — и за эту слезу все готов простить Басинскому святой и грешный русский читатель.
Пишет Слава Курицын, но читая его, так и хочется воскликнуть сакраментальное: "Не верю!" И хочешь полюбить его сочинения, да не можешь. Слишком они добросовестно написаны. Слишком все уже давно известно из того, о чем он написал. Такое чувство, что он это не написал, а списал, возможно, даже у себя самого начал уж списывать. Ну разве мы не знаем, что такое постмодернизм? Да мы уж все давно знаем, а повторение пройденного — это ли то, чего мы ждем от таланта? Курицын оброс академическим жирком, лоснится, как лоснился в былое время только заправский соцреалист.
Московские критики, однако, теперь ходят стаями, а не поодиночке. Буквально друг за дружкой, след в след ходят, и пишут об одном и том же, подъедаются — о литературных премиях — это ж надо так без пищи духовной оголодать!
Явилась из ниоткуда, как черт из табакерки, "академия российской словесности", но, чу, — все те же знакомые физиономии! Все та же когорта не постыдилась присвоить себе все права на литературу — и каждый уже кого-то в своей душе предал ради этой жалкой привилегии возвыситься над собратом по перу. Смешней всего ж не то, что самозванно присвоили себе звания российских академиков, а то, что повелели они себя звать "профессионалами". Если интриганство да политиканство стали профессией в литературе, то тогда она вполне достойна этой блудливой клички.
Кто же эти "профессионалы" и в чем они преуспели?
Два сиамских близнеца: Архангельский да Немзер — рабы знаний, кружковцы из филологического кружка дома пионеров, что дали когда-то клятву, не иначе как на Воробьевых горах, "оформить в России литературный процесс". Люди этого склада — рабы и у всякого рода авторитетов. Немзер, давно известно, ругает до тех пор, пока Астафьев не похвалил. Даже теперь воплощают они то, о чем писала много лет назад матушка крестная Роднянская — что надо в литературе насадить на каждого художника по "эксперту". Сами ж они переизучали XIX век в том самом доме пионеров. Ну ни дать ни взять — декабристы, учреждают в литературе диктатуру своих кастрированных вкусов, а мнят себя ни больше ни меньше как спасителями "российской словесности"! Отдельно Латынина, Рассадина, Алла Марченко да Турков — те, кто должен сделать хоть чуточку правдоподобным весь этот оптический академический обман. Следом стаями — критики от "Знамени" и критики от "Нового мира". Для блезиру чужеродные этим домам творчества, неприкаянные — Бахнов и Басинский. Для перца — "неопределившийся" Курицын Вячеслав и так далее...
"Новый мир" — журнал, который даже не обанкротился, а проворовался: властители дум и совестники либеральной интеллигенции банально укрывались, как от уплаты налогов, платить по всем счетам, предъявляемым современностью, живя на ренту от славного прошлого, от него-то и воруя постыдно. Акционировали квадратные метры редакции, стали рантье даже от помещений журнала. Прячут за иконку Твардовского свои конвертики, где каждый из них желает счастья только себе, а, помолясь на ту иконку для приличия, вовсю печатают на страницах журнала Твардовского дамские романы, потемкинские повестушки записных деревенщиков и уже потихоньку испробовали печатать порнографию, автор которой известен еще и тем, что на каждом углу распинается, будто он — "не ре-а-лист!" "Возьми в рот" и т.п. — это, конечно, не реализм, за гнусные сцены, однако ж, вовсе не стыдно "господам новомирцам". Страшна им до нытья, оказывается, угроза "фашизма" и стыдно бывает только за несчастный наш голодный замордованный русский народ.
Костырко — неудавшийся прозаик. Василевский — поэт неудавшийся. Но мы ж знаем их как редакционных работников. Там, где умерли художники, родились эти "новомировские критики", профессионалы! Что ж у них за работа? Что ни критик новомировский — то рецензент, пишет о литературе "одной строкой". Но эти рецензии "одной строкой" — есть не жанра личного, а разлива личного "мерзавчики", откуда дурно, как спиртягой, разит фальшивой любовью к литературе. Но вот Роднянская — там хватило б, вероятно, градуса и на Екатерину Великую, вот бы кому с Вольтером переписываться да институты благородных девиц на Руси учреждать. А какой такой академик Никитушка Евсеев? Тот Евсеев, которого, как щенка, высылают новомировские полканы вместо себя полаять, когда их благородиям не с руки? И щеночек резвится, желтопузый, заливается, лает... Одного литератора аж смердяковым назвал!
"Знамя" давно стало литприложением к радиостанции "Свобода". Вайль и Генис — это Бобчинский и Добчинский. Подглядывая в щелку западного мирка, наделали у нас шуму, что к нам едет ревизор. У Гоголя эти двое глупы, а Вайль с Генисом — умны, так что и ревизоры их все засланные — от Парамонова до лысой Маши Гессен. Журнальчик этот, если отказывают ему во взаимности, бывает, мстит за то, что был отвергнут. Чуть не всем литераторам, кому нет охоты шагать под его знаменем, — и завистливое злое бабство этого журнальчика тоже велят нам называть к р и т и к о й!
"Президент" Архангельский и "вице" Немзер хоронят заживо профсоюз российских литераторов, создавая элитный подбанкирский клуб, оставляя за его бортом тысячи простых смертных литераторов по всей России, кто поверил когда-то в "идеалы демократии". Теперь эти двое умно сыграли на том, что если есть литература "от Березовского" — триумфы, антибукеры, то пора явиться на свет и литературе "от Потанина". Осталось только кому-то привести за ручку Газпром, попросить их профинансировать какую-нибудь еще одну группировку в литературе, взять ее под свое крыло. И, конечно, продаются не вдохновения, а рукописи — только этих "рукописей", что на продажу, то есть поводов, у этих свободолюбивых чистоплотных господ — полная запазуха.
Почему б ни заявить, что есть русская литература, свободная для всех разновеликих талантов, для художников всех убеждений? Но академии ведь нынче и организуют с единственной целью: хотят люди в этой литературе полномочий властных да наипервейших мест. Все в литературе хочется им олицетворить собой и ко всему сладкому прилипнуть. Всех расставить по местам, развесить бирочки, начать всласть руководить да торговать. Однако они, даже все вместе взятые, не монстры, а давно уж ставшие смешными существа! Вот только поглядишь, когда вместе соберутся, — это же просто маленькие люди. Маленькие, а еще — нервные, малодушные, но хотят всерьез сделать себя при художниках эдакими батюшками да матушками. Приучая: обласкаем вас, подкормим вас, если будете себя хорошо вести, слушаться нас да молчать в тряпочку своих писулек. Да вот это ж им надо бояться — это ж они кормятся чужим творчеством, чужим талантом. Те, у кого не хватило таланта, ума, совести, чтоб быть художниками, — вздумали судить художников; но это бессовестные судят совестливых, глупцы — умных, бездари — талантливых.
При советском режиме литературный критик был судьей: казнил или миловал писателя, и этой своей властью со вкусом они умели пользоваться. Теперь же и этой ролью готовы удовлетвориться — клянчить под художников деньги, а потом выводить чуть не голенькими на публику, разъясняя как "профессионалы" кто, что да почем.
Это и есть сегодня литературная политика: суметь подороже и повыгоднее запродать Талант.
На снимке: Олег ПАВЛОВ
Фото В. БОНДАРЕНКО