Авторский блог Роман Ромов 03:00 27 июля 1998

НЕ ОСЕННИЙ МЕЛКИЙ ДОЖДИЧЕК

Author: Роман Ромов
НЕ ОСЕННИЙ МЕЛКИЙ ДОЖДИЧЕК
30(243)
Date: 28-07-98
ТОО “НАТАЛЬЯ” НА УГЛУ УЛИЦ 8 МАРТА и 3-го Интернационала не то чтобы ласкало взгляд, но вполне могло считаться памятником окраинного дизайна. Полукруглый деревянный фасад с тремя белыми колоннами, сверху вывеска — не какие-нибудь безличные “Продукты” или до боли советский “Гастроном” (а потом — “гастроскопия”, а потом — “гастрит”), но — лаконично и самодостаточно — “Магазин”. Слово было выведено тяжелой красной вязью, от души, но со вкусом. Над входом вяло трепыхались два знамени — справа размытый триколор, слева Георгий Победоносец на багровом поле. Готовая декорация для вестерна, если бы не свеженаклеенная реклама “Кока-колы” вдоль боковых витрин.
До конца обеденного перерыва оставалось минуты три. Волков, Хубилай и Сережа переминались с ноги на ногу у самых дверей, периодически обмениваясь репликами. Каждый думал о чем-то своем (думал ли Сережа? — Волков говорил “нет”, Хубилай говорил “еще побольше нашего”, но, так или иначе, Сережины высказывания отвлеченного характера не носили никогда). Каждый думал — и разговор имел скорее значение ритуальное, ни в одну душу не западая.
— ...самый тяжелый груз за нашими плечами на пути к вершине горы, — проповедовал Хубилай заученными фразами. — Особенно брюнетки — еврейки или, не дай Бог, с Кавказа...
— А к Соньке чего ходишь? — спросил Волков.
— Мангыса зрю — мангыса изгоняю, — продекламировал Хубилай и первый же фыркнул, но поспешил разъяснить. — Кто эту ношу принять способен, тот просто обязан, иначе что ж — вешать их, что ли?
Волков тоже фыркнул — он представил себе стену вертолетного завода, на которой колышутся тела повешенных в ряд девушек (в самом центре — его Марьянка), и снова погрузился в раздумья.
Сережа молчал.
Неожиданно Волков почувствовал какое-то озарение. Вид ли женских трупов его возбудил, или просто выглянувшее из-за грозовой тучи солнце, но он вдруг понял, что ждать больше нельзя. Волков с силой рванул дверь стоявшего рядом “мерседеса” — та легко поддалась — и прыгнул в машину. Настал час исполнения самой сокровенной мечты. Он погнал “мерседес” мимо ошалевшего хозяина по самой середине улицы. Некоторое время он просто огибал встречные автомобили, которые переворачивались, летели под откос и с шумом взрывались, потом начал выезжать на тротуар, преследуя неповоротливых прохожих. На мгновение он обернулся назад и насладился видом опустевшей улицы, по бокам которой полыхало зарево. А впереди, дразня “мерседес”, летела вдоль белой полосы небольшая колясочка. Волков словно услышал доносившийся из нее младенческий рев, и его затошнило. Осталось уничтожить эту поносного цвета коляску — и все в мироздании встанет на свои места, и придет уверенность, и душа станет чистой, как хрусталь. Но коляска скорее даже удалялась.
— Для кого-то и “Сангрия” — вино, — отпарировал Хубилай.
— А Борис Брунов до семидесяти лет дожил и все виски хлещет по литру в день, — аргумент к делу явно не относился, но других у Волкова, видимо, уже не было.
— Ничего, сейчас пойдем на станцию, посидим, там выясним, кто тут главный рекордсмен, — подытожил Хубилай.
За дверью магазина раздалось позвякивание ключей. Сережа обернулся и уставился на замок.
Бродившая все утро по юго-востоку туча наконец-то закрыла все небо. Наплыли сумерки, но солнце словно не исчезало, только переродилось, что ли — желтый шар по-прежнему пылал, а светлее не становилось. Потом странное солнце медленно покатилось по небу и застыло над пожарной каланчой. На его фоне появился черный силуэт. Волков и Сережа, пораженные, глядели на него с выпученными глазами, зато Хубилай сразу узнал своего долгожданного гостя. Крылатый дракон с железной стрелой на хвосте спускался к самому магазину. Дракон почему-то оказался трехголовым, отчего напоминал сказочного Змея Горыныча, но в остальном полностью соответствовал исторической правде. На одной из лап у него висело ожерелье из пяти черепов, на другой — сверкающая неземным светом кольчуга. Дракон опустился на землю, раздвинув автомобили. “День пришел, — обратился он к Хубилаю. — Княжичу есть куда выступить”. Потом вручил тому кольчугу и ожерелье, возложил лапы на головы ошеломленных статуй — Волкова и Сережи, подсадил Хубилая на свою теплую спину — вот и настало время битвы, время последнего суда. Поднявшись над городом, они медленно кружили, выжигая новостройки и бараки, стадионы и дома культуры, парки и рощицы. Разбросанные тут и там пруды дракон выпивал, не брезгуя самыми мелкими, а Хубилай во время таких передышек оглашал окрестности словами приходящих на ум молитв. Город быстро превращался в пылающие руины, и Хубилаю вспомнились американские фильмы про Вьетнам.
— Ну чего застряли, проходите, — ворчала уборщица Люся, осуждающе глядя на троицу в дверях. — Там, у вашей, мухи дохнут в витринах, может, хоть развлечете.
— Иди, иди, подметай, — отстранил ее могучей рукой Волков и втолкнул Хубилая с Сережей внутрь.
Сонька встретила гостей неприветливо. На стене ворчало радио, мухи действительно дохли, и светлого будущего не предвиделось.
— Сонь, тебя тут сменить некому? — спросил Волков.
— А что?
— Да сходили бы на станцию, посидели, музыку бы послушали...
— Очень надо, — скривилась Сонька.
Волков вытащил овсяное печенье из пакета, стоящего на витрине, и принялся задумчиво жевать.
“Наши ребята сегодня явно не в ударе, — сокрушалось радио. — После вчерашней невыразительной победы над сборной Боснии сегодня команда Сергея Белова откровенно сдает игру грекам. Только начался второй тайм, а разница в счете уже достигла пятнадцати очков. Старается разве что Карасев, да и тот больше увлечен индивидуальными действиями. Вот Панов удачно сыграл на подборе, посылает мяч в центр. Наконец-то долгожданные три очка. Но разница все еще критическая, а перелома в игре не ощущается”.
Если Вере из отдела напротив нравилось представлять себя Тропиканкой, а Люсе (вот смеху-то!) — Татьяной Дорониной из “Тополей”, то Сонька, закрывая глаза, оказывалась всепобеждающим Чаком Норрисом. Все приемы этого маленького, некрасивого, но пробуждающего прямо-таки материнскую любовь американского человечка она давно заучила наизусть. Только на практике проверять их до сих пор не удавалось, и Сонька ощущала некоторую неуверенность. Однако на ее стороне был фактор внезапности. Волков осознал, что случилось, лишь подымаясь с покрасневшего пола в другом конце магазина. Сонька была уже рядом. Недолго думая, она схватила топор, которому до этого приходилось иметь дело с говяжьими да свиными тушами, и всадила его в голову противника. Волковский череп затрещал, разваливаясь на две аккуратные половинки.
Месть Хубилаю была более изощренной. Тот даже не пытался убежать, ждал, посмеиваясь, у пыльного прилавка. Когда Сонька приблизилась, он резко схватил ее за руку, вывернул кисть, и топор загремел по полу. Но уроки заокеанского кикбоксера не прошли даром. Уже через минуту Хубилай лизал хлебные крошки с прилавка — руки за спиной, ноги на ширине плеч. Сонька знала, что делать — хотя таких непотребств положительный герой Чака Норриса, кажется, не совершал. Она сорвала с Хубилая джинсы, всадила в задницу допотопный наган и, не торопясь, сделала шесть выстрелов. “Последний что, для себя?” — спросил Хубилай. “Шесть пуль в жопе, а все клоуна корчишь”, — сплюнула Сонька и развернула его лицом к себе. Дуло перекочевало в вонючий хубилаев рот, раздался последний выстрел. “А ты катись отсюда”, — прикрикнула Сонька на застывшего в дверях Сережу.
В магазин вошел бритый старичок неопределенных лет. У всех старичков лета, конечно, совершенно определенные, но к этому подобное словосочетание так и липло. Одет он был в желтый халат с орнаментом, на ногах — дырявые шлепанцы. “Словно только что из бани”, — подумал Волков. Глаза у старичка глядели то весело, то сурово, то опять весело, и от этого становилось как-то не по себе. Укачивало.
Старичок постоял задумчиво, потом подошел к прилавку, задев плечом зевавшего Хубилая. “Мне, барышня, батон рижского”, — обратился он к Соне. “Две восемьсот”, — ответила та, рукою в целлофановом пакете опуская хлеб прямо в старикову сумку с надписью “Call me” и двумя голыми бабами, закопавшимися в морской песок. Старичок кивнул бритой головой, расплатился и вышел, будто позвякивая на ходу — хотя никаких колокольчиков на нем не наблюдалось. На пороге он ненадолго обернулся и посмотрел в последний раз — скорее сурово, чем весело. Или скорее весело, чем сурово.
“Ну что же, — сказало радио. — О новых спортивных баталиях слушайте завтра в это же время. А сейчас — небольшой концерт по вашим заявкам. Иван Федорович Неохотцев из подмосковного города Люберцы просит передать для всех страждущих и смущенных русскую народную песню “Не осенний мелкий дождичек” в исполнении Федора Ивановича Шаляпина. С удовольствием выполняем эту просьбу”. Не то чтобы кто-то в магазине чувствовал себя уж очень страждущим или тем более смущенным, но сама формулировка звучала настолько необычно, что все невольно прислушались.
Шаляпин скорее не пел, а рассказывал по нотам. Шипящая грамзапись начала века едва позволяла разобрать слова, да никто этим и не занимался. Все блуждали в шаляпинском голосе, а плачущий хор, человеческий и понятный, напоминал о простом мире, не давал совсем раствориться во всепоглощающем неземном басе — причитая, милостыню выпрашивая у забывшихся слушателей. Бас же кувыркался огромными валунами, и те будто вышибали годами запертые двери, открывали путь туда, куда заглядывать до сих пор не приходилось, где хранились ответы, где пели птицы, где вполоборота сидели за столом папа с мамой и, кажется, целовались.
“А теперь на нашей волне новости дня”. Хубилай вздрогнул. Все помолчали еще с минуту.
— Ну чего, на станцию-то пойдем? — спросил, наконец, Волков.
— Да пойдем, пойдем. Совсем уж замучил, — улыбнулась Соня и стала снимать белый передник.
Когда они вышли из магазина, солнце покатилось к закату. Улица была почти пуста, вдали гремел товарный поезд. Водитель “Икаруса” прогудел им какую-то странную мелодию — не сгоняя с дороги, просто приветствуя. Они медленно брели, обнявшись, а сзади маячил, то исчезая, то опять появляясь, старичок в желтом халате, звенящий невидимыми колокольчиками.
1.0x