“У МУЗЫКИ В РОССИИ — ОСОБАЯ СУДЬБА” (Монолог Георгия СВИРИДОВА)
26(239)
Date: 01-07-98
У нас в руках номер “Московского журнала” с изумительным монологом гениального русского композитора Георгия Свиридова. Главный редактор журнала сказала нам, что этот номер она успела послать и вдове композитора Эльзе Густавовне незадолго до ее кончины... Отклик был добрым. Идут хорошие отзывы и от читателей журнала.
Следует сказать, что этот монолог был записан Ларисой Барановой-Гонченко и первоначально передан для публикации газете “Завтра”. По соседству с ним на верстающейся полосе стояли стихи Татьяны Глушковой. Уважаемая поэтесса была не удовлетворена тем, как набрана ее подборка. Требуя укрупнить шрифт, она сказала буквально следующее: лучше сократите текст Свиридова — мои стихи важнее... Мы сокращать монолог не стали, и тогда поэтесса, втихую вынеся из редакции черновую полосу, передергивая цитаты, “напугала” этим монологом вдову композитора... Мы тогда встречались с Эльзой Густавовной и спокойно договорились, что из-за поднятого шума пока что печатать запись не будем. Позже в “Независимой газете” Татьяна Глушкова вообще заявила о “сомнительной достоверности текста”, назвав его ”газетной уткой” и “грязной акцией”... Что же, по отношению к обвиняющей нас Глушковой здесь уместно вспомнить пословицу: “Не делай добра — не получишь зла”. Увы, эту истину в разные времена ощутили на себе и Куняев, и Шиманов, и Баранова-Гонченко, и Наталья Егорова, и Михаил Назаров, и Вадим Кожинов... Мы, нередко поддерживавшие поэтессу в последние годы, тоже получили “благодарность”... Но вот вышел “Московский журнал” — и ни от кого не последовало никаких протестов! Еще увидевшая публикацию Эльза Густавовна приняла ее благосклонно. И мы восстанавливаем монолог у себя в газете, теперь уже на основе публикации “Московского журнала”. Пусть читатель сам определит глубину и силу высказываний Георгия Васильевича Свиридова. Магнитофонная пленка с полной записью находится в редакции.
НАДО СКАЗАТЬ прежде всего, что великая философская мысль — и европейская и, в особенности, русская — всегда были связаны с религией. Поэтому она и истреблялась. Но русская философская мысль есть подлинно д у м а, то есть мучительная мысль, неотвязная дума, национальная мысль. Она носит глубоко нравственный, поучительный характер — вот почему, повторяю, она и истреблялась, и была гонима как истинно мученическая душа. Это в равной степени относится и к русской музыке.
Вот сказано: "Пушкин — это наше все". Это неверная мысль. Верно другое: Пушкин погиб в середине, так сказать, своего поприща. В нем зрел новый человек. Но Пушкин — это еще не все. Прежде Пушкина у нас есть преданья. Кстати, сам Пушкин глубоко чтил и оглядывался, и ориентировался на "преданья старины глубокой".
Поучительно и интересно соотнести русскую философскую мысль в одном ряду: литература, музыка, живопись. Мусоргский — титан, настоящий философ не только в русской, но и мировой музыке. Он равный среди таких титанов в литературе, как Толстой и Достоевский. Верно заметил академик Лихачев по поводу Мусоргского: среди великих мыслителей он еще не вскрыт как личность. Он — философ, и Лихачев верно поставил его в один ряд с Митрополитом Илларионом.
А вот в русской живописи такого явления нет. В чем здесь дело? Очевидно, в том, что наиболее органично русская дума могла реализовать себя в иконе. Интерес же к иконе с XYIII века приобретает чисто эстетический характер. Слабеет само религиозное чувство. Пожалуй, только Нестеров был столь же религиозен, как Рублев. Рублев гениально выразил русскую думу, русское чувство в канонической форме. Его вел не только талант, но и сила религиозного чувства. Нестеров — Рублев своего времени. "Видение отроку Варфоломею" — духовная картина.
Мусоргский в "Хованщине" — религиозный композитор. Это нужно осознать. "Хованщина" — это прямое общение с Богом, прямая молитва, но через театр...
Я часто задумываюсь над тем, почему Толстой боролся, противился церкви? Вероятно, потому, что в церкви в определенный период образ восторжествовал над сущностью. Вот эту сущность хорошо чувствовал и понимал Мусоргский. К счастью, у него были ученики. Корсаков в "Китеже" — настоящий ученик Мусоргского. После Мусоргского и Корсакова — Рахманинов с его "Всенощной" и "Литургией". На этом закончилось русское религиозное искусство. Его совершенно необходимо знать и понимать современному человеку как свою основу, как свою историю. К сожалению, курс истории русской музыки в нашей Консерватории скуп, непозволительно краток.
Наша православная музыка была, несомненно, ближе к Богу. В ней меньше искуса, меньше искусства. Нету этих виртуозных рук, бегающих пальцев, органа. Но зато есть простота, запечатленные древние мелодии.
Сочинения Мусоргского — по существу, насквозь религиозное искусство в театральной форме. А вот, скажем, Стравинский — это вполне светское содержание в форме духовного искусства. Он изображает обряд — не более.
Современный человек должен разобраться в том, что же такое великое искусство? Сейчас много говорят о Штеренберге, Шагале, а в это время в запасниках лежит невидимая человеческому глазу, неведомая человеческому сердцу величайшая картина Иванова "Явление Христа народу".
В мире стало преобладать безобразное мышление — музыка безобразногомышления, живопись безобразногомышления, литература... Это серьезная угроза нашему духовному существованию. Русская музыкальная культура и ее судьба — вот актуальная современная тема. Недавно я видел картину. Она называется "Линия". Стоимость ее — миллион долларов. Продали ее на аукционе. Это грандиозный удар по сердцам, по душам художников.
Русская философская мысль никогда не впадала в схоластику. Это чуждо русскому сознанию, самому религиозному строю, самому православию. Ведь что такое православие само по себе: православие, то есть чуждое какому-либо заблуждению. А что такое заблуждение? Это неправильное толкование или развитие самой сущности веры. В России схоластики не было. Литература русская и музыка развивались в основном по двум каналам: первое — по линии искусства церкви, и второе — одновременно — книги церковные: "Слово о законе и Благодати" митрополита Иллариона. Литература и возникла-то из слова, как Платон возник из словесного Сократа, который остался незаписанным, как и проповеди Христа, которые были не записаны. Литература родилась из проповеди, из слова-обращения к человеку. Русская литература также родилась из церковной проповеди, из проповеди священника, из поучения, потому что великая литература и великое искусство всегда поучают. Мы много говорим сейчас о свободе, да и в конце прошлого века говорили о свободе искусства — вот и упомянутая мною "Линия" тоже символизирует собою полную свободу искусства. Но в ней нет главного, того, что было в проповеди Иллариона — поучения. Дидактика, поучение стали считаться недостатком искусства, недостатком литературы. Но в искусстве гармоничном, в искусстве глубоко религиозном момент поучения — это один из главнейших моментов искусства, искусства на службе религии. Поучение — необходимый момент. Смысл искусства в значительной мере — в совершенствовании человека. Думаю, что это так. Блок говорил о пользе искусства — и это правильные слова — польза должна быть. Искусство может быть полезным, питательным, душу питать должно оно человеческую. А вот "Линия" не питает. Это бездуховное искусство, которое очень распространено в эпоху буржуазную, к чему мы сейчас, как ясно видно, возвращаемся.
ИСКУССТВО БЫЛО еще и светское, то, что мы называем народной песней, но оно опять-таки не было бесполезным, потому что оно было связано с природой, с земным, с движением жизни. Потому что природа, годовой цикл есть символ вечного движения. С другой стороны — бессмертия человеческого, бессмертия племени, рода, мира. Народные песни, танцы, обряды, костюм — все это входило в старинные празднества. Не знаю, были ли они заимствованы еще из языческого времени — очевидно, были. Масленница, например, Пасха, Троица. В основном остались народные песни христианского времени. Но туда вошло народное сознание. Так и в литературе, и в музыке — духовное и светское искусство. Они потом соединялись, варьировались. Наша музыкальная классика, например, русская опера, по своему составу необыкновенно богата. Туда пошла обильно церковная музыка. Например, у Мусоргского, Бородина, Корсакова много церковной, богослужебной музыки: молитвы, хоровое пение, церковный речитатив. Особенно много церковного речитатива у Мусоргского. Его речитатив не сравнить с речитативом европейца Верди. У Верди — это чисто служебный речитатив. Secco — такой непевучий. У Мусоргского же — не оперный, не светский. Это речитатив, взятый из церковного богослужения. Это голос священника, псаломщика. Русский речитатив Мусоргского более медленный, более весомый. Почему?
Потому что священник и дьякон произносят слова совершенно необыденные. Это слова церковного богослужения, необыкновенно важные слова по своему смыслу и содержанию. Это вообще характерно для русской музыки.
Музыка наша развивалась двумя путями — духовная и светская. Музыка посвященных и музыка профанов. "Кантикум профанум", "Кармина Бурана" Карла Орфа. Песни профанов, студенческие разгулы, песни молодежи эпохи Возрождения. У нас нет похожего.
Наши народные песни — это грандиозное сокровище. Их погубили совсем за последние годы. Их не собирают. Я был последним человеком, который поссорился со всем Союзом композиторов на этой почве. Я пытался открыть серию, создать антологию русской песни. Сопротивление музыкальной среды — вот что я ощутил. Эту идею отвергли люди, которые руководят этим делом в государственном масштабе. Гробится не только русский фольклор, но и фольклор других народов. Например, на Дальнем Востоке есть совсем малые народы — коряки, ительмены. За последние двадцать лет эти народы исчезли вообще. Не то чтобы они вымерли, нет, но они растворились, разъехались, скрестились с другими народами... И вместе с ними исчез этот замечательный фольклор. Это примитив совершенно удивительный. Например, есть такая песня шамана (она записана на пластинке). Он изображает океан, чайки, бурю — это целое произведение. Это феноменально: он поет, играет на деревянной гребенке, изображая океан. Это детское воображение, но замечательное своей близостью к природе.
Это детское, эта близость к природе всегда есть у хороших композиторов. У замечательных людей, у гениальных и больших людей всегда есть что-то детское. Гениальное — это то, в чем сохранилось детское, целомудренное. Это душа человека, который видит мир в первый раз, снимая наслоения, штамп культуры, воспитания, рутину образования. Вот чего не хватает многим поэтам современным, молодым. Вторичность не только в словаре, но у них вторичное восприятие через культуру и природу. Именно природу воспринимают они не целомудренно.
В свое время была такая полемика у Блока с Флексером — Акимом Волынским. Это был известный критик, искусствовед, большой специалист в области балета. Один из первых, гордых деятелей сионизма в нашей культуре. Он заявил: в мире народилась новая мозговая линия. Блок спорил с Флексером в своих статьях об иудаизме у Гейне. Споры между Блоком и Волынским были страстные и длились долго.
У Блока как раз есть эти мысли: о восприятии природы, о сущности — не то чтобы инфантильного восприятия мира, но как бы восприятия ребенка.
Мусоргский был в этом смысле одним из самых показательных гениев. Он же написал "Детскую"! Это великое произведение о детях. Он сумел выразить психологию ребенка. Это музыка не для детей, но выражающая психологию детского восприятия мира.
В советской литературе второй, народный тип культуры, который вышел из народной жизни, из обихода, который тесно связан с миром бытового, ничтожного — получил громадное развитие. Религиозное сознание, духовное сознание были изъяты из жизни. Церковь отделена от государства, а литература была все-таки государственной.
Я сейчас читаю Артема Веселого. Вот это собственно народная стихия. Бездуховная совершенно, открыто поправшая религию, нравственность, мораль. Убийство, жестокость, насилие... Сейчас этого много в литературе, к нам возвращающейся. Шаламов, например... Прекрасный, добрый, мягкий человек рассказывает о расстреле в затылок, как о еде. Потом он начинает сознавать, что и ему будет плохо, и только тогда он ощущает ужас происходящего. Тут пробудилось сознание ценности жизни — в страхе, что с ним поступят так же, а до той поры он жил в абсолютной слепоте...
Громадный вопрос — воскрешения, воссоединения... Воскрешения народа в нем самом же... Я читал одного модного в двадцатых годах философа — "Закат Европы" — Шпенглер. Знаменитая была книга. Эту книгу я прочел во время войны в Новосибирске — я там самообразовывался. Это было после окончания консерватории. Мы ведь не учили, по сути дела, в школе истории.
Русской истории вообще не знали. Я читал только в старых хрестоматиях главы из Карамзина. Но не читал тогда ни Ключевского, ни Соловьева, ни Костомарова. В учебнике истории должна присутствовать поэзия, это нельзя просто написать как арифметический учебник.
СПАСЕНИЕ НАЦИОНАЛЬНОГО ДУХА, национальной культуры должно быть, по-моему, тесно связано в культуре, искусстве с состоянием романтизма. Романтизм — это величайшая идея, придуманная великими немцами —Шеллинг... Это был величайший человек и мыслитель, с моем точки зрения, в области литературы и искусства. Чтобы существовали национальное искусство и нация необходимо, чтобы была романтизация предания. Помните, в кинофильме "Чапаев" пели песню про Ермака? Это была первая картина о революции — русская картина. Хотя Чапаев был чуваш. Но православный. Это была романтизация революции. Это то, что в тридцатые годы начиналось, но быстро сникло, потому что жизнь повернулась очень жестоко. Это были замечательные годы перелома, когда вернулся из-за границы Горький. Идея организации Союза писателей. Съезд писателей — пестрый. Но там были идеи. Идея социалистического реализма — глубокая идея. Романтизация искусства. Романтика. Уже у Пушкина — типичные романтические произведения. "Капитанская дочка" — это настоящий романтизм. И вообще, русское искусство теснейшим образом был связано с романтизмом. Например, "Могучая кучка" наша — романтическое движение. Больше романтическое, чем Чайковский.
Чайковский проявляется более через сентиментальное ощущение личности, немножко плаксивое, немножко чувствительное. А вот у таких гениев, как Бородин, Мусоргский и Корсаков, — многое идет от романтизации.
Романтизация своего прошлого, романтизация предания — без этого нация не может существовать. Возьмите народные песни, былины — это и есть романтизация прошлого — гигантские богатыри: Илья Муромец, Добрыня Никитич. Это есть у многих народов. Романтизация как направление обозначилось после французской революции. Когда возникла идея царства разума (Бога долой! храм разума!). Девятая симфония Бетховена — это царство разума. Шиллер. А Бог только сверху сидит и благословляет человечество, которое разумно устроилось на земле. Немцы философски обосновали романтизм — как поэтизацию национального предания, национальной истории.
Это же есть высшая точка развития и нашей музыки. Самое великое, что создала наша музыка, — русская опера. Она зародилась у нас от итальянской оперы. Опера придумана итальянцами, это их патент. Потом она перешла во Францию, где быстро деградировала. Потому что не французы занимались искусством Франции — оно было в руках евреев. Благодаря их деньгам и благодаря талантливости такого человека, как Мейербер. Это был сын крупного богача, банкира. Мейербер, Обер, Галеви, Оффенбах — это было буржуазное согласие. Но они не сделали долговременных (как Рубинштейн наш) "вкладов". Их деятельность была ближе к творчеству Дюма, то есть легковесное толкование национального предания, но не более того. Совсем не так глубоко, как "Могучая кучка", "Слово о полку Игореве" Бородина, "Хованщина", "Борис Годунов" Мусоргского, "Псковитянка" у Корсакова. Выявление национального типа. Показ национального характера, национальной природы человека данной нации: мужчины, женщины. Ведь это идеальные фигуры нарисованы! У нас есть выражение — положительный герой — так вот, это и есть самый положительный герой.
А мы сейчас переживаем плохое время — дегероизацию искусства. Это вреднейшее дело. И музыка антиромантическая сейчас. В Ленинграде был фестиваль музыки. Прилетел на него композитор — мультимиллионер на своем разукрашенном самолете. Он написал оперетку про Иисуса Христа. А недавно получаю я письмо из Австрии. На открытке изображен оперный театр — старый. Пишут — в этом театре играли Шуберта, комическую оперу Моцарта, а сейчас там третий год идет спектакль под названием "Кошки" вот этого самого композитора-миллионера, прилетевшего на своем самолете. Распространилось антиромантическое искусство. Сейчас идет вынужденная дегероизация, но в ней появится дьявольский привкус, если мы сосредоточимся на одном человеке (как у нас сейчас сосредоточились на Сталине) и скажем — вот явилось исчадье ада и все погубило — это будет ложь.
Как писал про Наполеона Тютчев: "Сын революции, ты с матерью ужасной сам в бой вступил". То же можно сказать и о Сталине. Он тоже сын революции. Шесть раз в тюрьме сидел, ссылка. Такая была эпоха. Мы должны просветиться и знать правду. Почему на этом фоне не может быть положительного героя? Вот тот же Шаламов — он написал замечательные рассказы. А поэт он малоспособный. Все списывал у Пастернака.
РУССКОЕ ИСКУССТВО должно быть простым, потому что оно христианское искусство. Христос страшно ведь прост. Это самая предельная простота. Никакой двойственности. А вот Иуда — сложная натура. Сложная, потому что он предатель. Христос не сложный, но недостижима эта простота для нас.
Я за предание, я за романтизм. Искусство Мусоргского, Корсакова, Глинки в "Руслане" — это искусство романтическое, но их романтизм гораздо более объемный, чем романтизм немецкий. Я говорю это, безусловно, уважая Бетховена и ценя, и преклоняясь перед ним (ведь первые бунтари отвергли его совсем — например, Шуман). Бетховен громадный, циклопический композитор — симфонии, оркестр большой, громадные разбухшие формы, хор дополнительный, громадная во времени протяженность произведения. Шуман — каждая часть — 8 тактов на рояле, и нигде никакого симфонизма, никакого развития, эта музыка нигде не повторяется. Нет того, о чем Чехов говорил, что если ружье висит, то оно должно выстрелить. Это громадный мир неразумный. Для нас природа — разумна только для Бога. Он создатель всего. Он механику и механизм нашей жизни постигает без всякого усилия — он создал все это. А для нас мир природы непостижим. Мы проникаем на четверть миллиметра и кричим — все замечательно, мы взлетели, запустили шар какой— нибудь... Это все чепуха, потому что к постижению мира мы совершенно не приближаемся. Так же непостижима и природа человека, хотя мы ее анализируем. Только великие люди проникают в психологию.
Так, например, Достоевский. Мы восторгаемся его грандиозной возможностью проникать в психологию человека. Мусоргский тоже был близок к Достоевскому. Глубже его никто не заглянул из музыкантов в душу человеческую. Никто, ни один из композиторов всех времен и народов. Это явление совершенно уникальное. Он вообще чуждый музыкантам человек. И они его поэтому дружно извергли, совершенно превратив его в ничто. Он не только заглянул — он извлек то, что увидел. И люди — посмотрите — какие у него живые люди!..
Мусоргский не говорил о романтизме совсем. Он наоборот говорил — поэзию жизни живую подайте и так далее. Романтизацию Мусоргский понимал не как приукрашивание мира. Вот посмотрите на его юродивого из "Бориса Годунова" в драматическом театре — это ведь не произведет никакого впечатления без музыки. "Обидели юродивого... отняли копеечку... повели их зарезать так, как зарезал ты маленького царевича". А Мусоргский нашел речь музыкальную для юродивого.
Я, наверное, в этом смысле одинокий человек. Наверное, я слишком глубоко воспринял слова Мусоргского. И природа сама влекла меня к слову. Музыка сейчас эмансипированная. В мире вообще сейчас не слышно музыки полновесной, собственно музыкальной музыки. Мне кажется, что только в союзе со словом она сейчас действенна. Только так. Она воздействует в том виде, как она была изначально у нас. Ведь в России музыка изначально со словом и была связана. У нас почти не было плясовых песен. Были, но песни плясовые пелись. Музыкальных инструментов почти не было. Балалайка — три струны. И то это инструмент поздний.
Наша музыка — это пение. Это — наша национальная природа — русских, украинцев, белорусов (тоже несчастных). Они находятся в ужасном положении в смысле искусства. Я не знаю, как им помочь. Это ведь наше родное племя: родной наш народ. Язык их и мелос — это ведь тоже русское. Война по ним прошлась жестоко. У них как-то не растет культура коренной нации. Хотя там были замечательные музыканты — Черняков, например. Но за национализм их всех преследовали. В 20-е-30-е годы их всех уничтожили. Революция — это ведь гигантское потрясение. И не только для нашего народа. Это мировое потрясение, огромное.
ЗДОРОВОЕ НАЦИОНАЛЬНОЕ ЧУВСТВО — это общеправильное понимание мира. Когда говорят: русский национализм, шовинизм — возможно, он и есть — но я не вижу этого у лучших людей нашей литературы, нашего искусства. Я не вижу никакого национализма ущербного, оскорбительного для кого-нибудь.
Мусоргский — это музыкальный реализм. И сам он говорил так, и Стасов. В противовес романтизму ложному. "Могучая кучка" у нас созрела как непрофессиональная среда. Это всего лишь кружок. Она созрела, когда братья Рубинштейны приехали к нам и организовали у нас консерватории. Сначала в Петербурге, потом в Москве. Вообще консерваторий никаких нигде не было. И в Европе не было консерваторий. Это явление второй четверти XIX века. Первая консерватория была организована в Лейпциге Мендельсоном-Бартольди. Это был замечательный гениальный композитор, молодой, больной чахоткой. Он был сын крупного банкира. Был берлинский дом Бартольди.
Были организованы учебные заведения для обучения музыке. Была академия в Болонии раньше, итальянская, старинная на базе хоровой музыки, где преподавал знаменитый когда-то падре Мартини. У него учился Моцарт, учились русские наши композиторы церковные: Березовский, Бортнянский. Россия ведь не чуралась образования. Неправду говорят, что русская культура была замкнута — нет. Учились! В значительной степени наше искусство православное было итальянизировано и потеряло многие черты самобытности, но они остались в расколе, в музыке раскола.
За музыку шла и идет гигантская борьба. Она совсем ожесточилась, и сейчас дошла до крайней степени. Она стала сейчас всемирной борьбой. Наша русская музыка была фактически извергнута, отвергнута после революции. Церковная музыка перестала играться. Она перестала изучаться. Умирают последние специалисты. Появляются, правда, молодые кадры.
Европеизация нашей музыки возникла в связи с основанием консерваторий, в соответствии со вкусами царей и их симпатиями к Германии. Искусствами занималась у нас такая великая княгиня — Елена Павловна. Покровительница искусств. Братья Рубинштейны были выходцы из Бессарабии, взятые Мендельсоном, а точнее, его эмиссарами, которые ездили по Европе и в лейпцигскую консерваторию отбирали молодых мальчиков талантливых из разных племен. Для великих музыкантов германских слово консерватория было ругательным. Лист, например, если видел бездарного человека, он говорил (Лист ведь был аббат, уроки давал бесплатно): "Голубчик, вам обязательно надо идти в консерваторию". Это был знак того, что он не верит в способности ученика. У него было два ругательных слова: консерватория и критика. А критики были тоже из консерваторцев. Ни Шуман, ни один великий музыкант не учились в консерватории: Вебер, Лист, Вагнер, Шуберт, Брамс... Ведь это парадокс! Рубинштейн представлял Россию во всем мире. Потом он помаленьку начинал давать место своему талантливому ученику Петру Ильичу Чайковскому, который к концу своей жизни перерос Рубинштейна. Вот они вдвоем и представляли русскую музыку в Европе.
Когда впервые вывезли композиторов "Могучей кучки" в Париж — это было большим событием. А потом уже появился Дягилев, и уже в ХХ веке стали вывозить туда "Снегурочку", "Князя Игоря", "Бориса Годунова".
А почему "кучка" называется? Потому что подразумевалась навозная кучка. Это было оскорбительно! Это вроде как писатели-деревенщики сейчас! Но Стасов ответил: "Кучка? Да, но могучая". Все это родилось из полемики. И только у нас так называется. В Европе они известны как группа пяти... Тут и реализм у Мусоргского, тут и религиозное, тут и романтика.
Тут — романтизация предания, как у Шекспира. Шекспир ведь романтический, хотя писал до появления романтизма как течения. Неромантическое искусство не может быть великим.
Мусоргский — это явление гигантское, громаднейшее и не изученное до конца. Но не только он. А Бородин! А Корсаков! Влияние их огромно на мировую музыку. Под их влиянием возрос, во-первых, Дебюсси. Он жил в России, был преподавателем музыки у детей фон-Мек, поклонницы Чайковского. Она называла его “мой маленький Бюсси”. Здесь он узнал “Бориса Годунова”. И вывез клавир отсюда. Он был потрясен. Это послужило толчком, и он начал писать, постигать благодаря Мусоргскому гармонический стиль. Мусоргский раскрепостил форму музыки. Его формы стали строиться не по имманентным музыкальным законам, которые сложились, а — в зависимости от строя человеческой речи, от смысла фразы, от смысла диалога, живой речи. Это очень плодотворный путь и до сего дня. Это замечательный, открытый им принцип. К нему подходили и Монте Верди, и Глюк, но Мусоргский, конечно, сделал это в новое время. Мусоргский повлиял на Дебюсси, на Равеля.
Торжество национального искусства было в Европе после войны 1914 года. Там возникли яркие национальные школы — итальянская, например. Потому такой интерес на Западе и возник к Стравинскому и Прокофьеву, что они были представителями русской национальной культуры, хотя и лишенные большого духовного начала. Но как музыканты — великие, гениальные люди.
Во Франции — шестерка... Потом была “Молодая Франция”. В Германии — П. Хендемит — это настоящий немец. А вот в Вене выросла космополитическая школа. В Венгрии родились два гениальных композитора за всю историю Венгрии (после Листа, но Лист был космополит в немецком русле), собственно венгры, мадьяры — это Барток, и Кодеи в особенности. Останки Бартока сейчас с торжеством перевезли в Венгрию — это национальный герой. Но Кодеи был феноменальный человек. Я имел честь знать его в молодости. Он приезжал к нам в возрасте почти 90 лет. Он был кандидат мятежников на пост президента как личность чтимая, объединяющая нацию. Хотя он был именно композитор, не имел никогда политической деятельности, не был членом никакой партии. Это был хоровой композитор, у него есть венгерский псалом грандиозный. Хоры. Опера “Хари Янош”. В Германии последний великий национальный художник — его мало знают у нас — это Карл Орс.
Влияние Мусоргского пока в главном невелико. Он оказал влияние на Прокофьева, на Шостаковича.
Европа сейчас вернулась к венской школе. Но там нельзя говорить о национальной природе музыки.
У нас же сначала была европеизация русской музыки, а теперь — американизация. Русский мелос стирается.
И все-таки жаль, что литераторы сейчас мало слушают музыку. Даже плохая музыка сейчас отражает время. Жадность и крики современной музыки все-таки отражают время.
ВООБЩЕ У МУЗЫКИ В РОССИИ — особая судьба. Музыка никогда не была русским делом. Она возникла на обочине русской государственной жизни. Мусоргский, Римский-Корсаков, Бородин — их творческие судьбы были отмечены печатью этого явления. Бородин не дописал “Князя Игоря” — ему незачем было его дописывать и некуда было нести, разве что в частные театры.
Мусоргский сосредоточивал свою мысль вокруг трагических событий истории. Здесь он близок творцам и искусству античности. Это единственный композитор-трагик. Россия осталась без трагиков, и Мусоргский своим явлением возместил утраченную энергию трагедии. Подобно Софоклу (кстати, и Софоклу-композитору), Мусоргский писал “Бориса Годунова”. Его генеалогия идет от древнегреческой трагедии. Его музыка оригинальна и не похожа на европейскую.
Мусоргский сосредоточил свою мысль вокруг падения царств — это “Борис Годунов”, “Хованщина”, связанные с потрясениями истории. В этом — его громадная сила как музыканта. Это самобытное русское явление. Он рассматривал Россию не только с точки зрения народности, но и духовной, с точки зрения духа народа, воплощенного в православии. Мусоргский спел гимн русскому православию. Музыка его идет от гигантского колокольного звона. Народ, утерявший веру, — как бы утверждает Мусоргский, — погибает. Об этом “Хованщина”.
В судьбе Мусоргского есть параллели с Достоевским. Мусоргский порывает со своей семьей. Он был потомок царского рода Рюриковичей, а уходит в коммуну. Помните, как у Пушкина: “Сижу меж юношей безумных...”
К концу жизни и Мусоргский, и Достоевский пришли к общей идее — торжества христианства: “Да сгинут плотские козни ада от лица светлых правды и любви”. Вера Мусоргского близка к идеям русского раскола. Он оставил нам свои феноменальные письма, где это глубоко изложено.
Мусоргский оставил громадный след в нашей музыке, но не оставил наследника. То, что от него брали позже, касалось чисто музыкальных открытий, но что касается глубины воззрений, то он только сейчас начинает подходить к нам.
Вот почему мне особенно нравится в портрете Юрия Ивановича Селиверстова... в портрете Мусоргского, что впереди изображения горит свеча. Это не признак нищеты, это предмет символический. Это свеча, горящая впереди Божества.
Записала Л. БАРАНОВА-ГОНЧЕНКО
