СЛУЖЕНИЕ ЛИТЕРАТУРЕ И ОТЕЧЕСТВУ

Author: Валентин Распутин
СЛУЖЕНИЕ ЛИТЕРАТУРЕ И ОТЕЧЕСТВУ
12(225)
Date: 24-03-98

Семену Ивановичу Шуртакову 80 лет.
Не верится. Это какие-то другие годы, другие обороты Земли вокруг Солнца. Что-то Шуртаков, должно быть, открыл такое, что его эти обороты задевают лишь краем: Земля вращается вокруг Солнца, а он, находясь в беспрестанном движении, вращается вокруг земли и на этом выгадывает. Это всегда спокойное, всегда чуть хитроватое и улыбающееся лицо знает какую-то тайну, неизвестную нам. Я считай на двадцать лет моложе его, но вот он звонит, когда я в Москве, и предлагает на выбор:
— Ты ко мне или я к тебе?
Я кряхчу:
— Давай, Семен Иванович, ко мне. Ты на подъем легче.
А ему звонит в конце прошлого лета Виталий Маслов из Мурманска, секретарь тамошней писательской организации, начинавший в 1986 году праздники Кирилла и Мефодия в нашей стране, те самые праздники, которые разогрели в русском человеке славянскую душу и бессменным участником которых был Семен Шуртаков, и говорит:
— Семен Иванович, мы осенью Славянский ход проводим по пяти православным славянским странам... Дмитрий Балашов дал согласие. И было бы совсем хорошо, если бы еще и ты пошел с нами...
Я представляю, как Семен Иванович, задохнувшись , замирает, делает мгновенный пересчет своим делам и силам, вспоминает о летописи праздников, которую он с самого начала ведет, и, уже подаваясь вперед, спрашивает:
— Ход? А как идете?
— Автобусом.
Но если бы сказано было, что пешком, он бы и пешком согласился.
Да и что такое автобусом? Это месяц, ровно месяц не сходить с автобуса, порою спать в нем и есть, испытывать всяческие неудобства, а еще и терпеть холодное безразличие “братушек” в Киеве, наблюдать, как политики 120 лет назад освобожденной от туретчины Болгарии пытаются провести народ на американской мякине и предать забвению подвиг; но и в нем же, в автобусе, испытывать радость от встречи с белорусами и еще большую радость от встреч с сербами, единственно не уронившими честь славянского имени в наше подлейшее из времен старой и новой эры. В автобусе — это не помыться, не побриться, сходить на землю на ватных ногах, пропахнуть бензином, питаться бутербродами, но и знать необыкновенный подъем, сладчайшее из душевных волнений, слушая песню сербов о своих четниках. И, отработав в полную мочь и даже сверх мочи, вернуться очевидцем истины, что славянское дело не пропало.
Многим ли 80-летним такое под силу?
А может, и нет тут большой тайны, может, все дело в счастливо сложившейся личности, которая, получив от рождения дар доброго сердца, дополнила его затем писательским даром. Писательство, как бы низко ни было сейчас уронено это занятие, — это Божье ремесло, дающееся далеко не каждому, и уронено оно людьми низкими, несущими в душах скудоумие, зло и корысть, а в наше время еще и нравственное непотребство. Писателем не может быть тот, кто по-охотничьи ловит слова, витающие над ухом в атмосфере, и составляет их по рисунку своего больного воображения... Это едва ли не всякому доступно.
Нет, тот писатель, кто ежедневно стоит на пыте вместе с народом и мученически выговаривает те единственные фразы, которые рождаются страданием и неотступностью.
Зло разрушает человека. Это давно известно, но по-прежнему — злых не отвращает от зла. Посмотрите на них — карикатурные, изъеденные и искошенные лица. Они суетливы, потому что им приходится выдавать себя не за то, что они есть, они вынуждены придумывать себе оправдание в каких-то новых законах искусства и жизни, якобы являющихся с неотменностью утреннего восхода солнца. Сколько их было уже, этих “кривых” восходов новых направлений, созданных плутоватыми умами, и где они? Никого не согрев и не спасши, а только запутав и обессмыслив, они разбиваются прежде, чем успеют выговорить что-нибудь внятное, а литература, искусство, разобрав завалы от их крушения, вновь устремляются проверенными путями к совести и состраданию. Литература — это высветление человека, протянутая ему рука помощи. Если в отношениях литературы и действительности видеть только “черный” прямоток из большого резервуара, называемого жизнью и переполненного грязью, в малый резервуар, который есть литература, и возвращение в замкнутом цикле обратно, то этот второй резервуар и не нужен, пусть даже там станут делать анализ грязи. Нет, он имеет смысл и право на существование лишь в том случае, если будет стоять выше действительности и приносить в нее непреображенные, обогащенные кислородом струи. Для этого в русской литературе есть давняя традиция — не приукрашивания действительности и не очернения ее, что замечается прежде всего, а именно очищения, омытия искупительными слезами и нравственным тружничеством. “Где же они? Где их результаты?” — в голос могут спросить скептик и циник, побратавшиеся как-то уж очень близко. Есть, даже сегодня есть, всмотритесь. Если бы не было, не пришлось бы и вам задавать свои вопросы, потому что не будь их, вас давно перемололо бы в грязь.
Это отступление общего характера имеет самое прямое отношение к юбиляру. Все книги Семена Шуртакова удивительно добры той негромкой и неяркой добротой, которой, по его убеждению, светится сердце народное. Всю жизнь Семен Шуртаков был благодарным сыном и неутомимым работником. Уроженец нижегородской глубинки (ах, как хорошо, как точно звучит это слово “глубинка”, откуда наша культура постоянно прибывает свежими и чистыми голосами!), он не просто поднялся здесь из небытия, надел рубаху, штаны и ушел в большой мир — он перенес свою Кузьминку из книги (“Кузьминские сады”, “Трудное лето”, “Где ночует солнышко” и пр.), дал им духовное звучание и заставил полюбить их столь же сыновней любовью тысячи и тысячи читателей. И не ушел он совсем, а, уходя на месяцы каждый год для большого поприща, на вторые месяцы, как только отогреются после зимы кузьминские сады, непременно возвращается обратно.
“К труду меня начали приучать рано, — вспоминает Семен Иванович. — В семь лет я ездил в ночное, в восемь боронил, а в девять уже умел пахать...” Но ведь и приучили так, что не знал, пожалуй, без труда и дня единого за свою долгую жизнь, написал десятки книг, перевел полный свод якутских народных сказок, чувашские сказки, воспитал сотни молодых писателей в Литературном институте (тоже, как бы во исполнение сыновнего долга: он и сам был выпускником этого института первого послевоенного набора вместе с Юрием Бондаревым и Владимиром Солоухиным), безраспряжно тянул общественную лямку, которая есть в России, в сущности, бурлацкая работа, всегда непосильная и всегда против течения... В числе первых еще в 60-е годы он делал побудку русскому духу — и, казалось, что разбудили к 80-м, когда “дружинно”, плечом к плечу, вышли на юбилейное Куликово Поле, встали под густой и торжественный колокольный звон, возвещающий тысячелетие Крещения Руси, ежегодно начали проводить праздники славянской письменности... Успели, быть может, разбудить, но не успели свести воедино, сделать прививку против “желтой чумы”, которая уже распространялась, набирая скорость, — и столкнуло-таки бесовье Россию снова в пропасть, и как не с первых ли азбучных истин приходится начинать все сначала.
“Ну-ка, матушка, встань с колен, надо сделать последний шаг”, — поет Татьяна Петрова песню, обращенную к России и ставшую печальным гимном наших усилий. Надо сделать последний шаг. А сколько шагов надо сделать тем, кто не покинул в страхе и равнодушии Великомученицу нашу, ведает один Господь. Но судьба не оставила нам другого выхода, кроме как, выражаясь по-крестьянски, впрягаться в тягло и тянуть, тянуть, если даже кому-то из нас семьдесят или восемьдесят лет.
И все-таки — 80! “Не слабо”, — как выражается молодежь. Есть за что поклониться товарищу и учителю нашему (я тоже ходил в его учениках, как многие и многие из необъятных российских глубинок, кому, первым выходя навстречу, он помогал с какой-то даже радостью и редким дружелюбием), поклониться замечательному русскому человеку, талантливому пером и сердцем, который не знал и не знает иной службы, кроме служения литературе и Отечеству. Есть за что поклониться и есть за что с благодарностью обнять.
Десять лет назад за роман “Одолень-трава” Семен Иванович Шуртаков был удостоен старой Россией Государственной премии. Сегодня не новая, а вечная Россия, которой он с лихвой послужил, вызывает его на почетный круг и приветствует словами, стоящими любых наград.