КОПЬЕ НАЦИИ

Author: Александр Проханов
КОПЬЕ НАЦИИ
12(225)
Date: 24-03-98
“Если Бог поможет, меня не забудьте.
Если черт порушит, меня не вдавайте!”
Русская разбойничья песня ХУI века
Из письма читателя:
“Что хочет сказать Кургинян? Обьясните, что он скрывает за водопадами слов, за бесконечными “сценариями” и “вариантами”? Я не могу уловить смысл. Иногда мне кажется, что смысла нет вовсе. А иногда кажется, что смысл существует, и он враждебен нашему стремлению объединиться...
Л. Казначеев.”
Я прочитал огнедышащую статью Кургиняна и мучительно пытался понять, зачем он ее написал. Зачем ему понадобилось уничижать газету, которая в течение нескольких лет дарит ему — не продает, а именно дарит — целую полосу, позволяя резко, на уровне деформации, полемизировать с нами, больно задевая самолюбие коллектива и авторов. Подобный либерализм невозможен ни в одной из самых либеральных газет, но мы, в силу “всеядности“, идем на это и, по-видимому, будем идти, сохраняя терпимость, обеспечивая выход в общественное сознание всех патриотических энергий, пусть даже с примесью синильной кислоты.
Но все же, отчего потребовалось вырвать из контекста многолетней работы “Завтра”, из колоссального потока гуманитарных, религиозных, нравственно-философских публикаций, из многострадального списка работ, стоивших авторам множества жертв, гонений, иногда самой жизни, — один единственный номер, где газета рискнула исследовать новый слой, новый уклад, новый тип сознания, именуемый “национал-капиталистическим”, и попытаться среди жути, тьмы и безвкусицы открыть в этом укладе “русское начало”, “русский смысл”, чтобы воспользоваться им в мучительном строительстве оппозиционного блока. Почему потребовались материалы, где рассказывается о русском “челноке”, русском коммерсанте, русском раскаявшемся разбойнике, русском казаке, материалы, обильно аранжированные блистательными образцами русской поэтической классики, — объявить гимном “братве”, криминалитету, “хорькам”, демонизировать газету, отторгнуть от нее патриотического читателя и почти что выдать с потрохами авторский коллектив вместе с героями очерков, — выдать отделу по борьбе с организованной преступностью.
После тягостных раздумий, мучительных подозрений и импульсов оскорбленной гордыни, я отверг злой умысел, преодолел истерическую стилистику текста и сделал простое открытие. Кургинян был задет именно “русским фактором”, самой задачей выловить из этого дикого природного слоя, из этой сырой подземной нефти — тонкие фракции, тонкие эфиры и бензины. Отделив их от мазута и вара, предложить искусным политикам и идеологам этот “русский экстракт” в виде топлива, в виде горючего, которое сможет толкнуть, провернуть заржавелые валы и колеса патриотической оппозиции, работающей на воде, а не на бензине, на интернациональном порошке, а не на солнечной, энергии. национального самосознания.
Именно тема “русского фактора” легла в основу нашей с Кургиняном полемики многолетней давности, когда мы обменялись ударами: ( Кургинян, — “Если хотим выжить”, Проханов “Если хотим победить” . Газета “День.”)Тогда Кургинян интерпретировал робкие признаки русского возрождения, как знаки подымающего голову “русского фашизма”. На борьбе с “русским фашизмом” предлагал сконцентрировать уже и тогда не обильные силы патриотических интеллектуалов. Но добился того, что эту борьбу подхватили русофобы, демонизировали патриотов и расстреляли их из танков в 93-м году. “Красно-коричневый” — рабочий термин радикальных демократов, вырванный из контекста нашей давнишней полемики.
Почему, спрашиваю я себя, робкие постоянно подавляемые ростки русского самосознания, самого многострадального и гумманистического, Кургинян почерневшими от ужаса глазами рассматривает как угрозу фашизма? Почему его пафос не направлен против реального фашизма — латвийского, армянского, еврейского, технотронного американского фашизма, нацелившего свою “кобальтовую пушку” на славянскую стихию, женственную, окропляющую мир милосердием, любовью и жертвенностью?
Именно в этом я усматриваю причину интеллектуальной истерики, разыгравшейся на страницах кургиняновского текста. Именно в этом вижу деффектность политологических построений Кургиняна, где при всем их блеске постоянно отсутствует один из важнейших скрепляющих элементов, — национальный фактор, без которого все изысканные, граненые бриллианты его умопостроений рассыпаются, как стеклянные бусы.
СССР, советский строй, советский уклад, на который постоянно ссылается Кургинян и с которым у каждого из нас связана судьба, прожитая жизнь, самые острые и сочные этапы патриотического сопротивления, — этот уклад не учитывал “национального”, при своем утверждении жестоко и страшно расправился с ним, создавал наднациональные конструкции, эклектично “вмешивая” в них многоцветное вещество национальных сущностей и, в конце концов, превратил их в ком разноцветного пластилина. Этот клейкий поастилин не удержал “красной империи”, сама империя не было уже красной,а тусклой, серо-розовой, в которой сквозь все подавления прорастали ядовитые, — не деревья, не цветы, — а грибы национализма, разрывая асфальт, под который их закатали.
Обещая сконструировать новое общество на руинах теперешнего,обещая покончить с регрессом, Кургинян будет конструировать это общество по прежним рецептам, без учета национального фактора. И все, сконструированное им, опять распадется, и не помогут ни загадочный Красин, ни богоищущий Луначарский, их надрывная попытка поместить “Красного Бога” в храм коммунистической империи. Ибо империя — не только социальная машина, но и сгусток национальных мистических сущностей, которые соперничают или сочетаются, гнездятся в глубинных доисторических богосотворенных основах народного бытия, и должны быть вложены в тело империи, как в глину вдувался Дух. Иначе глина лопнет, даже если ее обжигать в тигеле кургиняновской фарфоровой фабрики.
Именно тогда, когда эта глина начинала трескаться, включали “национальное”. Писали пьесы “Русский вопрос”, открывали храмы, возвращали геральдику, поднимали тост за русский народ. Именно тогда, когда в недрах одряхлевшего советского строя, под коростой брежневизма начинала рождаться “русская цивилизация”, соединявшая технотронный рывок с великой духовной традицией, одухотворяющей машину, вдувающей дух в железо, спасающей машинообразное человечество от всех “фашизмов”, именно тогда убили Советский Союз. Проткнули острым штырем материнское лоно, где созревал дивный плод. Этот кровоточащий недоношенный эмбрион лежит на асфальте, и мимо него, пиная, заплевывая, мчится “демократический интернационал”, оскорбляя нас мифом “русского фашизма”.
Не “братва” является питательной средой для фашизма, не русские эмвэдэшники, сросшиеся с “братвой” на уровне участкового или генерала милиции, не Сосковец и Коржаков, а страшный интернациональный криминалитет, стреляющий не из нагана, а из танка, посыпавший костями многострадальную Родину.
Россию превращают в пылающий крематорий, выстроенный на задворках “Мост-банка”, где над смиренными бараками полосатых безмолвных узников болтается размалеванное пучеглазое чучело с лицом Новодворской.
Кургинян одержим идеей дискуссии, идеей “национальной повестки дня”, где были бы поставлены предельные мировоззренческие вопросы и был бы выработан стратегический, устраивающий всех патриотов взгляд. Однако на какой площадке вести дискуссию? Кто ее пастырь, ее арбитр? Каковы “исходные” этой дискуссии? Каков тот минимум первоначальных идей, первоначального идеологического материала, необходимый для того, чтобы дискуссия разгорелась, собрала к себе виднейших патриотических интеллектуалов, но при этом не спалила самих участников?
Если эта дискуссия будет вестись на “площадке Кургиняна”, если это будет театр “одного актера”, балансирующего на “досках” специфического кургиняновского интеллектуализма, то дискуссии не получится. Избыточная страсть, с которой Кургинян отвергает оппонентов, стремление патетически доминировать уже отторгли от этих “интеллектуальных досок” множество патриотов, которые поначалу отозвались на “манок” дискуссии. Если такая дискуссия все-таки состоится, то одним из исходных компонентов должен быть” русский фактор”, проблема национального в контексте мирового, и всякая демонизация национального, попытка представить национальную Россию как “коричневый континент” будет отвергнута вместе с носителем этой скверной метафоры.
И если уж говорить о площадке, разве газета “День” — “Завтра” не есть та площадка, на которой под пулями демократов, среди подслушивающих устройств ФСБ, сыщиков и доносчиков МВД ведется эта общенациональная дискуссия? Стоит ли прерывать ее, опрокидывая “круглый стол” оппозиции?
Отказываясь вбрасывать в полемику категорию “русского фактора” или трактуя его заведомо негативно, Кургинян оперирует “красным смыслом” как некой субстанцией, вокруг которой сложился СССР, возникла историческая категория “советский” народ, обозначилась вселенская альтернатива, способная управлять историей, устремлять ее к высшему Добру. Мы старались допытаться у Кургиняна, в чем этот “красный смысл”, куда он исчез, излетев из реторты величиной в шестую часть суши? Оставил ли после себя осадок, пыль? Быть может, кристаллический рубин Звезды или гранитный брусок Мавзолея?
Нам не удалось добыть у Кургиняна магическую формулу “красного смысла”, если не считать его романтических пассажей о вселенской задаче, о выходе в Космос, о прометеевской заботе зажигать и одухотворять галактики, противодействовать тепловой смерти Вселенной. Утрируя, скажем, что “красный смысл” Кургиняна очень близок к “философии общего дела” Федорова. Что в основе этих “космических прелестей” лежит модернизированное христианство, в частности, стремление русских интеллектуалов преодолеть богословскую неподвижность официального православия. Что “еретическое богословие” Федорова — есть все та же русская мечта о бессмертии, о соединении живых и мертвых, о Рае как цели исторического процесса. Страстное “выкликание” Бога, строительство на русской земле космодрома, Нового Иерусалима, куда опустится “космический корабль” Второго Пришествия, и Господь поставит свои стопы на холмы под Истрой на берег русского Иордана, где уже воздвигнуты патриархом Никоном чертоги. Россия — земля Богородицы — распахнет свои гробы и всеми сонмищами живых и мертвых встретит “иную землю и иное небо.”
Вот что проглядывает сквозь упомянутый “красный смысл” — на деле же, “смысл русский”, мистический, наполняющий русскую жизнь с дохристианских времен, объясняющий вмененную русским задачу на этой неудобице, на суглинках и супесях, среди трех океанов строить мироздание Любви.
Когда в государствообразующем русском народе погасли его национальные энергии, источилось миссианское чувство и русские перестали ощущать свое миссианское бремя, “красная империя” рухнула, “красный смысл” улетучился, и в сумраке погасших звезд красное показалось коричневым.
Я согласен с Кургиняном, что прочная политическая коалиция возможна лишь на осмысленной идейной платформе. Занятый каолиционной работой, изнемогая в ней, соединяя, быть может, несоединимое, разбивая лицо в кровь, ошибаясь, понимая, что без широкой коалиции невозможна политическая победа, я слишком хорошо чувствую моральный и интеллектуальный трагизм, заставляющий Кургиняна взаимодействовать с Березовским, искать поддержку у Куликова, иллюзорно надеяться на то, что Чубайс в своей новой роли, борясь с банкирами, выявится как централист-государственник, что Ельцин и его энергичная дочь чудесным образом преобразятся из разрушителей в строителей. Я закрываю глаза на множество нареканий, которое мой чуткий читатель обрушивает на меня, усматривая в кургиняновских устремлениях измену, сдачу позиций, коллаборационизм, смычку с самым кровавым криминальным слоем России, по сравнению с которым “братва” — это ангелы, шалунишки, барышни в розовых колготках. Я закрывал и закрываю глаза на эти попытки Кургиняна, понимая их отчаянную рискованность, их безнадежный идеализм, ложное упование на то, что вампиры, выпившие все соки страны, все ее “белые и красные смыслы”, могут превратиться в людей. Осиновый кол — вот язык, на котором возможен диалог в с вампирами, искусавшими Родину. И в этом двойственность Кургиняна, упрекающего Зюганова в слипании с властью и делавшего все, чтобы это слипание в период президентских выборов произошло. В этом двойственность государственника, пытающегося сохранить остатки централизованной власти к моменту, когда эта власть уничтожила свой народ и страну.
Наша идея — не социальная, она выше “красного” и “белого”. Наша идея — это национально-освободительная революция, для совершения которой необходим самый широкий союз народа, в котором есть место и бывшему “гэкачеписту”, и ученику митрополита Иоанна. И кафедральному профессору, и бомжу. И выброшенным за проходные рабочим оборонки, и русским “челнокам”. И увешенным золотыми цепями русским богатеям, и Кургиняну, и Зюганову, и Глазьеву, и Макашову. Геноцид, развернутый МВФ против русских, все магистры и палачи геноцида, управляемого Ельциным и Черномырдиным, — становятся “врагами народа”. Цементируют своей концентрированной энергией зла русский отпор, русский подвиг, русскую национально-освободительную стратегию. И на этой “площадке”, с этим исходным материалом мы готовы вести дискуссию, обсуждать “национальную повестку дня”.
Что же касается последней взорванной петарды, где Кургинян угрожает покинуть вторую страницу газеты, я с грустью замечу: мои товарищи, мой самоотверженный коллектив, мои авторы и читатели построили Дом, в котором во время русского ненастья, среди разрушенных домов и храмов, находило прибежище множество великолепных людей. В этом доме, по закону гостеприимства, мы выделили группе Кургиняна лучшие покои, потеснились и предоставили им “бельэтаж”, вторую полосу газеты. И мне кажется, не стоит покидать эту комнату, срывая напоследок обои и разбивая графин. Ибо в эту комнату поселится другой достойный гость, а, быть может, и сам Кургинян, когда, пожив в своем монастыре, в своем “Радонеже-21”, то есть на Садово-Кудринской 22, он ощутит потребность в совместных мучительных и смертельно опасных поисках над пропастью, полной драконов и змей. И тогда он должен знать, что существует Дом, сухой, хорошо натопленный, где ему и его благородным друзьям всегда уготованы стол и кров.