МИШКА-ДИНАМИТ

Author: Денис Тукмаков
МИШКА-ДИНАМИТ
10(223)
Date: 10-03-98
Я НЕ ЗНАЮ, будет ли кто-то помнить Мишку-Динамита лет через двадцать, но в сердце моего взрослеющего сына этот русский разбойник, застреленный два года назад наемным убийцей, навсегда занял обычно пустующую в нас нишу идеала настоящего мужчины, к роли которого я, увы, оказался не годен.
С будущим другом и соседом мы познакомились на новоселье. Дверь в наше новое жилище была распахнута, рабочие, чертыхаясь, пытались втащить громоздкий диван, за окном давно стемнело, я стал препираться с ними, и вдруг весь сыр-бор был перекрыт громовым голосом, раздавшимся с лестничной клетки: “Мужики, а ну кончай ругаться! “
Все разом стихли — не со страха перед непрошенным гостем и не от смешанного чувства робости и уважения, какое обычно вызывает начальствующий рык, — а от необычайной власти, исходившей от незнакомца. Как будто произошел выброс неимоверного количества энергии в пространство, и наэлектризованный воздух стал осязаемым; минуты три каждый из нас молча поедал его глазами.
Незнакомец постоял в дверях, давая себя разглядеть, а потом пробасил: “Михаил, сосед ваш. Сейчас буду помогать вам квартиру обустраивать.”
Как описать Мишку? Увидишь его на улице — подумаешь: вот бандит! Здоровенный “шкаф”, “морда кирпича просит”, бритый затылок, цепь Но стоит ему заговорить или просто глянуть тебе прямо в глаза, и понимаешь: нет, это не “браток” с рынка. Ведь, бывает, встретишь такую гору мышц и ясно чувствуешь, что за яркой внешностью кроется мелкая трусливая душонка. А в Мишке в первую очередь ощущались внутренняя мощь, уверенность, сила; внешность его была лишь удобным фасадом — не подходи! — защищающим его от докучливых людей с улицы. Он никогда не играл мускулами, и вообще не любил “брать на понт”. Вот и в тот раз, показавшись в проеме двери, он стоял спокойно — подтянутый, прямой, волевой. А мы на него таращились.
Как говорится в дешевых романах, “он вошел, и сразу стало светло”. Романы, может, и дешевые, но все произошло именно так: будто шаровая молния вплыла в квартиру и теперь спокойно и основательно освещала все вокруг. Уже через полчаса мебель была расставлена, и мы все — я, рабочие, Мишка — балагурили на кухне, отмечая новоселье.
Я был рад новому соседству. Почти сразу мы стали добрыми друзьями.
Мишка-Динамит сидел в тюрьме. Получил он сначала по какой-то экономической статье два года, а потом, на зоне, еще четыре — за убийство. Динамит зарезал пахана-чеченца, всем там заправлявшего, за то, что тот попытался Мишкину волю себе подчинить. Ан, не вышло.
Освободился Мишка в 1989 году, очутился на улице без копейки в кармане. Родители — в коммуналке, за их счет грех было жить. Впрочем, пропадать Динамит и не собирался: уже в том же году он прибрал к рукам одну из больших московских гостиниц. Ее до него “черные” держали — Мишка выгнал их самыми жестокими методами: в худшие времена ходил по гостинице с автоматом под пальто.
Окружающих поражала его властность и активность. Мишка-Динамит мог быть и взбалмошным, и отчаянным, и неистовым, но никогда не был беспомощным. Он входил без стука, умел пить водку ведрами, ненавидел “черных”, власть и попсу, никогда не изменял себе и всегда оказывался прав. Женщин влекли его надежность и опыт, мужчин притягивала бескорыстная дружба, которой он делился со всеми, кого считал достойным.
Он был преступником, криминальным авторитетом, но когда я рассказал об этом своему сыну, тот неожиданно заявил: “А знаешь, какие он классные самолетики из бумаги делает?! Он и меня научил, пошли покажу! “
В августе 91-го Мишка прибежал к “Белому дому” отстаивать демократию. Вернулся он ночью, притащив с собой три ящика водки, и, сидя у меня на кухне, долго матерился на весь тот бардак, который видел там: “Большая пьянка, и вместо лиц — одни рожи кругом!..” С тех пор в “демократических” спектаклях он не участвовал. Как это ни странно, нелюбовь к нынешней власти моему родному сыну привил вовсе не я своими долгими речами, а именно Мишка — крепким словом и смачным примером.
Тогда же, в 91-м, Мишка-Динамит порвал с криминалом — не по морали или из человеколюбия, а потому, что ему уже хватало, и больше не нужно было: все, баста. Он стал хозяином одного из самых старых кооперативных кафе в Москве, прикупил два заводика, короче, решил завязать. Какими методами Мишка приобретал все это? Разными, конечно, и до “завязки” дело было далеко. И все же он знал меру и терпеть не мог беспредела и террора.
В октябре 93-го Мишка вновь был в “Белом доме” — на нашей стороне. Записался рядовым и, пока было возможно, покупал на свои деньги консервы и амуницию для защитников Из горящего здания он выбрался четвертого днем, — вовсю шли облавы, аресты, шнырявшая милиция останавливала каждого. Зная психологию ментов, Динамит набросил на себя длиный кожаный плащ и пошел прямо на омоновцев. Они ему: “Ваши документы?!” — Он в ответ, не давая опомниться: “Вы че, охренели, лицо начальства не узнаете?!” — так и прошел сквозь них, выбрался на свободу. Уже на улице, увидев трех арестованных защитников, Мишка подошел к ментам, оборонил: “Я забираю этих с собой,” — и увел всех троих.
Кличка бандитская у Мишки была — “Динамит”. Получил он ее за свой бешеный темперамент — когда что-то было не так, он взрывался в момент, заводился с пол-оборота. А когда Динамит взрывался, врагу было несдобровать.
Как-то едем мы на его “девятке”. Вдруг нас подрезает другая машина, грубо так, нарочно, чтоб мы знали, кто здесь главный. Мишка тут же его обгоняет и подрезает еще резче, да так, что вгоняет в сугроб. Сам тормозит рядом, вытаскивает того водилу и — мордой в снег. Мужик стонет, его женушка визжит, у меня самого душа в пятки ушла, а Динамит все тыкает его в снежный наст и орет: “Ну отвечай, виноват или нет?!” А когда мужик признал, что не прав, Мишка сразу остыл, успокоился, выпрямился, потом сунул тому в карман 100 баксов, спросил, есть ли какие претензии, и направился к “девятке”. Инцидент был исчерпан, мужика для Мишки больше не существовало.
По-бандитски все было, “по-пальцовому”? Конечно. Грубо, даже жестоко? Да, да, но черт, он не дал спуску обидчику, а я смертельно испугался.
Как и у любого бандита, у Мишки-Динамита была своя собственная мораль, весьма далекая от христианских заповедей. Он бесплатно кормил в своем кафе ветеранов, помогал каким-то художникам и студентам, но мог обложить данью фирму своих приятелей. Он не боялся прийти в любую банду и потребовать своего, но никогда не выдавал милиции даже своих врагов. Он мечтал поехать в Таджикистан, в Сербию — на справедливую войну, — но мог, в случае необходимости, пострелять и здесь, в Москве. Ногами он стоял в криминале, а душой карабкался вверх, прочь от грешной земли.
9 мая 1995 года Мишка-Динамит шагал в рядах демонстрантов по Тверской. Где-то около Моссовета оркестр, шедший во главе колонны, вдруг замолк. Музыканты заявили, что свои оплаченные два часа они уже отыграли, и потребовали денег — “или пойдете, как на похоронах”. Тогда все наши видные оппозиционеры потупили взоры, а Мишка взял и оплатил все полностью — до самого конца. Оркестр играл, идти было весело.
У Мишки не было детей и, может быть, поэтому он сильно привязался к моему сыну. Пацан был от него без ума, и я, конечно, ревновал — обычное чувство отца, который не может похвастаться перед сыном ни физической силой, ни стальным характером. Мишка вел себя корректно: не отодвигал меня на второй план, не пытался “воспитывать” парня, да и не сильно его баловал.
И все же иногда во мне пробуждалось смутное чувство обиды за то, что сын мой был для Мишки более интересен, чем я, его друг. Прошло много времени, прежде чем я догадался: просто в глазах Динамита мальчишка был лучше меня, потому что был сильнее меня. Вернее сказать, в столь юные годы жизнь еще не обошлась с моим сыном так же жестоко, как со мной, не измочалила его, не превратила в утомленного трусливого эгоиста. Мишка и мальчик были похожи друг на друга: они оба гордо шли по жизни, и каждый день был им в радость.
Сын мой, конечно, о многом догадывался, но совсем не боялся Мишку-Динамита, — и резво пожимал огромную руку, от которой когда-то пал человек. Впрочем, от Мишки в нашем обществе не исходило ни капли угрозы; играя с пацаном, Динамит, казалось, отдыхал душой. Один только раз я испугался Мишку-Динамита, испугался больше за себя, чем за сына.
Как-то вечером я сидел за письменным столом и корпел над статьей, а Мишка возился с парнем: они бодались, дурачились, играли во что-то. Наконец, они утихомирились, и мы втроем отправились было на кухню чего-нибудь перекусить. Вдруг сын издает боевой клич — я оглядываюсь — а он с разбега налетает на Мишку и сбивает того с ног. Не ожидавший подвоха Мишка со стоном свалился на пол, и стон этот был не понарошку, а самый настоящий. И вот он упал ниц и тут же неожиданно зарычал, перевернулся и как-то весь сжался, готовый к прыжку. Я взглянул в его глаза и обмер: на моего сына смотрел зверь — раненый, яростный, беспощадный. Пацан стоял не шелохнувшись и тоже пристально глядел на Мишку, не со страхом, а скорее изучающе. Я не знал, что делать, но тут Мишка весь обмяк, расслабился, улыбнулся, как бы признавая, что побежден. Динамит повиновался, Динамит лежал у ног пацана... Все это длилось секунду, но я навсегда запомнил его взгляд и глаза сына.
Мишку застрелили на пороге собственного кафе. Киллер спрятался в кустах метрах в десяти от входа. Дождался, убил, скрылся. Наемника, ясное дело, не нашли, но странно другое: до сих пор Мишкино кафе “не востребовано”, никто не предъявил претензий на “наследство”. Так оно и живет — без хозяина и без “крыши” — уже два года. А кусты те злосчастные срубили...
Вот так он прошел по жизни, Мишка-Динамит: от буйной молодости, через тюрьму и голь, сквозь криминальное создание капитала, мимо бешеных денег — к смерти. Наверное, про таких говорят: “его жизнь — как бикфордов шнур”. Огонек бежал, не останавливался, сверкал, неумолимо приближаясь к смертельному заряду.
Он не забыл о тех, кто беднее его — он считал, что вправе заботиться о других, не спрашивая их разрешения. Но, начиная помогать слабым, Мишка столкнулся с тем, что за то время, как он сделался богатым, весь мир вокруг безумно обеднел, стал нищим, жестоким, похожим на зону, из которой он всегда мечтал вырваться. Мишка жил по своей совести — противоречивой, извращенной, совсем не похожей на общепринятую. И когда он столкнулся с еще более страшными злодеями, чем он сам, с насквозь прогнившими государственными бандитами, начисто лишенными совести и принципов, Мишка стал медленно прозревать и пытаться вылезти из того гнусного болота, в котором пребывал всю жизнь. Он вылезал сам и тащил за волосы тех, у кого не было сил.
Кто-то скажет, что своими делами Динамит вымаливал прощение за свои грехи, кто-то различит в нем двух разных людей, Авеля и Каина, — по-моему, это не так. Просто он был сильный, и сила эта давала ему свободу жить в полный рост, не предавая себя и не боясь. А еще ему было жалко нас, трусливых. Ведь мы страшимся дать сдачи негодяю, боимся начальства, войны, собак и роста цен, пугаемся собственных желаний, опасаемся неодобрения толпы, дрожим перед ликом смерти, — на какие подачки фортуны мы рассчитываем?
Свобода — это отсутствие страха потерять. Может быть, в моей жизни Мишка и был той самой фортуной, а подарком его стало маленькое окошко в мир без страхов и никчемных самокопаний.
Наши дети смеются над нами, пока мы боязливо трогаем воду: не холодна ли? Но утихают, когда мы делаем первый шаг.
Денис ТУКМАКОВ