ОТСТРЕЛЯЛИСЬ

Author: Николай Подосенов
ОТСТРЕЛЯЛИСЬ
9(222)
Date: 03-03-98
ДО ОБИДНОГО ПРОСТО — был человек, хлопотал, колготился, а уж третье лето как обрастает травкой-муравкой небогатая могилка. Дело по нынешним дням заурядное — сколько таких бедолаг в городе мается: там пивка с ребятами попил, тут чего добавил, еще где принял — глядишь, и не помнит, как домой добрался. В одно досужее утро по раннему снежку пошел вот так пивка испить — и все, не увидел больше ни дома, ни сына, ни маленького внука. До вечера ждал его дом и ночью не спал. И следующих два дня с ночами родня себе места не находила, а он те два дня там был, где ни приведи, Господи, увидеть нам не только ближнего, а и дальнего. Подобрали его в слякоти ноябрьских утренних сумерек напротив старинных кремлевских стен, сразу же после первой воскресной той ночи, и лежал он двое с лишним суток, ждал своих милых, узнавших его не сразу, приглядевшись только к одежке. И ваш покорный слуга, с трудом заставивший себя вблизи взглянуть, отшатнулся в тоске и жути — столь ужасно оказалось видеть обезображенное лицо. У кого нервы из мужиков крепкие, и то плакали на поминках, как дети, да и мы, грешные, не сдержали потом ни слез, ни слов тяжких, каких в обычной жизни не каждому сказать доведется. А вот и довелось, на что один из нашего круга сказал: ты, мол, страшный человек, насколько неподъемны, корявы отказались те слова про нелюдей, что согнали со света, забили смирного, дружелюбного, необидчивого пятидесятилетнего мужика-трудягу. Как взросло в городских стенах это племя шакалов безродных, стаей загрызающих ослабевших и отбившихся, откуда такая напасть, чтобы кровь людская, наподобие пролитой воды на дорогу, лилась, где каплями, где ручейками. Почему в каменных стенах произросли каменные холодные сердца, какие волны, невидимые, злые идут от вздыбленных этажей, скученных толп людских, напружиненной недоброй городской круговерти? Эх, один он был, непутевая, забубенная головушка, наш дружок несчастный — то здесь, то рядом вопль несется — сдувает с городских улиц-проулков и правого, и виноватого, молодых и старых, трезвых и в подпитии, только в газетках успевай объявлять: мол, тот или та ушли и не вернулись...
Володька, милый смешной человек, как же ты так, кто же тебя так? А ведь, бывало, слышала тебя вся Тула-матушка, не знавшая тебя в лицо, небольшого и неспросливого. Еще как знала, родная, да с ней и ближний пригород, когда неслись над невысокими нашими взгорками, по долинам Упы и Тулицы очереди скорострельных твоих пушек. Грохотом этим десятками лет славна Тула, а в ней — невидные обычные мужички — поди, догадайся, кто горожан по утрам будит — вставай, землячок, берись за свое железное дело!
Молчат ныне говорливые тульские самовары-самопалы — то ли притомились чуть от пыли, копоти и грохота володькины друзья, то ли уж и всем нам головы и руки отбило какой неведомой напастью. С кого спросить за погубленного друга, и кто ответит за молчание городских стрельбищ.
В хорошую погоду нашу с Володькой работу слышала вся округа, считай, от Горелок до Скуратова и кривой излучины Упы. А в склизких, давящих сумерках туманного ноября и марта — даже и рядом-то не очень было распознать, какой это сахар колют на сахарном, и цепи на прочность пробуют мотоциклетные. Сумерки над городом, зябкие, пасмурные... Сумерки на сердце — где ты теперь, незлобивая Володькина душа, слышишь ли нас, притихших, не грохочущих, разведенных по дальним углам старой российской кузницы. Примолк, не стучит тяжкий наш молот, забивавший сваи, штамповавший самовары, не отдает последних почестей павшим тульским бойцам — едва за год до Володьки свой путь к великой подземной реке прошел его почти ровесник Олег, многолетний наш бригадир, умница, любитель певчих птиц и рыбок — не спасли врачи от белокровия, заработанного в пороховом дыму. Вечная вам память, тульские боги войны — артиллеристы. Вечный покой.
* * *
А в городе каменном хоть одно благое дело устроилось. Вместо трущобного убогого трактирщики, что открыли, было, наискосяк от старого кремля, где, рассказывали, видели в последний раз нашего несчастного друга, — какая-то бакалейная торговлишка открывается. Все меньше соблазна для нестойких душ.
Тула