СМЕРТЬЮ СМЕРТЬ...

СМЕРТЬЮ СМЕРТЬ...
Author: Денис Тукмаков
39(200)
Date: 30-09-97
Я РАССКАЖУ вам о героях. Они пришли ко мне, тени воинов в торжественном танце на древней поляне — я наблюдал за ними при верном свете костра. Не я потревожил покой их костей, но говорили они со мной. Танцующие тени рассказали про свою последнюю Битву и про Уход, и оставленную на земле Боль, а дальше я узнал от них то, что не выразимо словами, и сам встал в их круг. А потом я им пел, и они внимали, и была их — рать превеликая…
Не помню уже, зачем я приехал в Южное Бутово — теперь мне это не важно. Помню только, что было это вечером, в конце августа. Я долго шел, плутая среди новых серых домов с черными окнами, пока не заблудился и не оказался на стройке. Вокруг меня торчали разноростные зубцы кирпичных домов. Было поздно, начинались бесцветные пасмурные сумерки, нужно было угадывать, куда идти. Очень скоро я вышел к котловану строящегося фундамента. Я хотел уйти, но впереди блеснул свет, и я прибавил шагу.
Там я увидел четырех человек в сочном свете фар грузовика, суетливо вытаскивающих из котлована большие черные целлофановые мешки, тяжелые, набитые чем-то. Еще двое принимали мешки и забрасывали их в кузов самосвала — на таких обычно перевозят мусор. Потом, за светом фар, я различил несколько человек, стоящих поодаль, держащих руку у пояса они внимательно следили за работой. Мешки рвались, люди матерились, поторапливались. Не знаю, сколько все это продолжалось, наверное, долго, успела встать луна. Наконец был закинут последний мешок, тут же один человек сел в кабину самосвала, а остальные быстро заскочили в кузов. Машина тронулась, и через минуту у котлована никого не было.
Тогда что-то подтолкнуло меня, и я подошел к яме. Луна освещала разрытую землю. Я спрыгнул вниз, но не удержался на ногах и повалился набок, а когда поднял голову, то прямо перед собой увидел, вперемежку с комьями мокрой рыжей глины, грязные рваные лоскуты мешковины. Луна поднялась чуть выше, я копнул землю мыском ботинка и разглядел слой слежавшегося пепла. Я зачерпнул пепел ладонью и ощутил между пальцами что-то твердое. Я поднес руку к глазам и увидел в лунном свете плоский кусочек металла со скрепкой на одной стороне. Это был значок, я узнал его — звезда, знамя и сокол — значок “Союза офицеров”. Я видел его лишь один раз, на груди друга, и запомнил его на всю жизнь, потому что друг мой не вернулся из той страшной октябрьской ночи 93-го, он погиб.
Тут со мной что-то случилось, потому что вопреки всему я остался спокоен. Страха не было — и меня самого, казалось, тоже здесь не было. Я стал разгребать пепел и находить маленькие черные обугленные обломки костей, черные зубы, пуговицы, расплющенные автоматные пули…
В голове будто помутилось, и я перестал ощущать свой разум. Я медленно дотронулся до чьих-то костей, и внутри меня, в животе, разлилось чувство, похожее на безмятежность. Я присыпал пакет землей, вылез из котлована и пошел спокойным шагом в сторону высоко светившей луны — туда, куда сам не знал. Скоро я вступил в лес, там были тропинки, я повиновался им, потом побежал куда-то вправо и вдруг очутился на круглой поляне, заросшей мягкой низкой травой. В ее середине я увидел кострище, а рядом лежали дрова. И тогда я разжег костер.
В РУССКИХ СЕРДЦАХ много веков живет тайна, неведомая нам самим до поры, пробуждающаяся и овладевающая нами, когда приходит срок. Тайна-память о безнадежной обороне родного города.
Глубоко в душе храним мы воспоминание о крепких башнях, о тяжелых воротах и частоколе стен, охраняющих наши дома и наш храм, в котором — Бог и звонкие колокола. Мы помним себя — на стенах, в ладных кольчугах тетива слетает с наших пальцев, посылая стрелу точно в цель. И помним мы врага — черного, несметного, с пылающими факелами и кривыми саблями. Наши стены высоки, а сердца горячи, и мы бьемся и поливаем огненной смолой тех, кто внизу, и смеемся над ними. Смех этот — сквозь слезы гнева и обиды, потому что мы окружены, и помощи ждать неоткуда, потому что понимаем нутром: не спастись. Но родные очаги до времени согревают нас, а звон колоколов глушит страх.
Бой идет много дней и ночей, и нет больше сил. Враг силен и коварен, а товарищей твоих так мало, и они падают один за другим, подстреленные как птицы. Горят в ночи необозримые костры у чужих станов, и сгорает твой дом, пожираемый чужим огнем, перелетевшим стену. А железные врата, которыми ты так гордился, уже проломлены, кровь льется на улицах. Защитников сбросили со стен, ты отступаешь к центру, к собору.
И вот ты — в последнем укрытии, откуда путь — только вверх, в небо. Враги не церемонятся, обкладывают беленые стены деревом и поджигают. Все горит, храм потонул в черном дыму, и последнее что ты видишь — плачущий лик Богородицы. Потом все рушится, и наступает конец.
“Но какой смысл сопротивляться?” — спросит кто-то. Русские не поймут этого вопроса.
Я сидел на земле у костра, его пламя было ярким, а дым поднимался вверх. Я был недвижим и спокоен, только по животу прокатывалась дрожь. Я знал, чьи это кости, я хотел узнать больше. Я сорвал и бросил в огонь какую-то траву. Слева пять раз прокаркала ворона, и воцарилась тишина, слышен был только треск сучьев в костре да стук моего сердца. Тут мои глаза стали слезиться, потому что дым пахнул мне в лицо, и в этом дыму мне было видение.
Сначала я увидел бледную пелену, исходящую от языков пламени, сгущающуюся вокруг меня. Потом мне стало нечем дышать, и я упал навзничь, ничего не видя. А когда открыл глаза — увидел светлые тени или, может быть, воздушные очертания людей, которые сами не были людьми — я не знал, что это, потому что у меня не было слов. Тени склонялись и всматривались в меня. В их глазах я видел отражение звезд, ощущая ужас и преклонение перед их величием.
Потом тени отхлынули от меня, и я услышал голос: “Мы пришли к своим останкам, ибо их осквернили Мы привели тебя сюда, чтобы ты стал свидетелем. Теперь ты будешь слушать нас — таково наше желание.”
Тогда я сел и взглянул на дым от пламени, и увидел в нем первую тень.
Ее облик открылся мне неожиданно четко: я увидел мужчину, состарившегося прежде времени его лоб был весь в морщинах, брови резко сведены, а острые глаза устремлены прямо в меня. И я услышал от него слова:
“Я родился в России и служил ей на границе, там где море и южные жаркие горы, и холодные ручьи. Я сторожил перевал, но чувствовал всю страну за своей спиной. Мы были сильные, мы не стреляли тогда — не в кого было стрелять. Но пришло зло, и граница России ушла с моей горы, и тропы перевала повернули к другой столице, в которой не говорили на русском и не хотели слышать русских. Мой командир сказал тогда мне: “Нас сдали местному царю”. Я оставаться в чужих горах не пожелал, но в России вместо дома обрел лишь угол. Я не мог терпеть, я верил в правду. И когда настал час, я пришел к Дому Советов. Здесь я снова встал на границе и вновь ощутил всю страну за спиной. Я долго ждал, и когда начался бой, я обрел себя. Мы дрались в окружении, но на границе я привык к этому, ведь Родина — всегда в окружении. Скоро нас осталось совсем мало. Надо было выбирать: уйти или остаться, и мой командир сказал мне: “Сдавайся”. Но как я мог сдаться? И тогда мы забрались вверх, под самое небо, и засели там. А потом у меня кончились патроны, и мой автомат затих. Я взглянул вперед и увидел черную пустоту жерла гранатомета, направленного мне в лицо. Я успел заметить яркую вспышку, а потом я погиб”.
Тень замолчала, а потом еще приблизилась, и до меня донеслось: ”У меня был настоящий друг. Мы были так близки, что встречались просто чтобы увидеть знакомые глаза. От пауз в наших разговорах никогда не щемило сердце. Теперь я потерял его, потому что я был убит. Хорошо, что мы не вместе, ведь я — мертвый человек”.
В ДОБРЫЕ ЭПОХИ люди живут сами по себе — в делах и заботах, молясь Богу и рожая детей. В такие времена созвездиям даются мирные имена, и в тихих кельях на пергамент ложатся аккуратные буквы. Мир обитаем и прост, а родной дом защищен и уютен.
Но вдруг приходит беда, и поганый змей обжигает смрадом родную землю, злой ветер вырывает из рук хоругви, и чужие метели заметают древние камни, — и рушится привычный уклад, вечные звезды останавливаются и падают ниц, и знакомые буквы теряют прежний смысл.
У беззащитного народа пропадает вера в силу вождей и мудрость старейшин, иссякает надежда на крестные ходы и дедовские гадания. Изломанные руки бросаются к небу с зовом о помощи, но Бог отвернулся от несчастных.
И вот, когда, кажется, ничто не спасет обреченных, люди поднимают глаза с поверженных алтарей и видят на горизонте показавшегося со стороны солнца одинокого всадника. Его конь ретиво кусает поводья, его копье играет на свету. Всадник проплывает неторопливо и молча, не сворачивая с прямого пути. Он обходит, не останавливаясь, придорожный камень и устремляется в сторону заката, где мрак небесный, и воет ветер. Некоторое время усталые от слез глаза различают лишь щит за его спиной, блестящий в лучах восхода, но и он пропадает из виду, поглощенный тьмою.
Всадник уехал туда, где черно, и тучи вновь хмурятся, съедают свет, и разломанные алтари становятся серыми, теряя краски. Люди медленно забывают всадника, но потом, когда вдруг спадает мгла, долетает до них из закатного края последний порыв злого ветра, и прокатывается дрожь земли. Люди оборачиваются туда и видят высоко над землей второе солнце — призрак того, кого почти забыли. Испуская нестерпимый свет, возносится на небо всадник, и сияющий конь его кусает поводья, и копье сверкает в вышине.
Пламя костра продолжало гореть так же ярко. Ему не нужны были дрова, ибо питался костер моим волнением и страхом, отводя от меня напасти. Третья тень сгустилась из бесцветного дыма и превратилась в высокого мужчину:
“Я был врачом. Я помогал людям расставаться с их недугами, и так я изменял приговоры природы. Острее людской нечестности я чувствовал несправедливость неба и всегда вызывал его на поединки. Я часто побеждал. В тот октябрь я увидел страдание, и я пришел туда и был на своем месте. Пока у меня оставались лекарства,я врачевал. А когда враги подошли к дверям лазарета,я отправил раненых в подвал,а сам лег с автоматом. Но не долго прослужил он мне. Ударная волна от взрыва танкового снаряда отшвырнула меня, впечатала в стену, вырвала автомат. Я потерял сознание и пришел в себя только ночью, на каком-то пустыре или стадионе. Человек в форме подошел, поднял меня и повел к какой-то стене. И там я выпрямился и посмотрел ему в лицо, а он пустил короткую очередь”.
Тень умолкла. А потом я различил слова: “У меня была любимая приходя к ней в дом, я приходил домой. Из ее окна далеко видно. Ее удивляли звезды, каждую ночь, — она глядела на них, подняв голову, ветер в ее волосах, платье развевалось на ветру. Теперь она не со мной, потому что я — мертвый человек”.
ЛЮДИ ИЩУТ ПОСРЕДНИКОВ, которые в силах обуздать неистовый бег бытия, и находят их в героях. Древние и недавние, великие и малые, герои служат столпами мира, атлантами, подпирающими тяжкое давящее небо. Не будет их, и небо падет на землю и раздавит своим грузом бедных людей, живущих повседневностью.
Герои — это часовые на рубежах миропорядка, это кристаллическая решетка космоса. Они — влитые в глыбу бытия обручи, держащие ребра мира. Человечество карабкается по ним вверх, к Богу, а внизу безумный хаос поджидает, когда люди сорвутся и падут в пропасть.
Люди не могут понять героя, потому что он — тот, кто превзошел себя. Люди видят лишь внешние его черты, тщась постичь его мистическую суть. Они поглаживают его кольчугу, трогают меч, похлопывают по плечу, но не могут проникнуть в его сердце. Тогда люди возвеличивают его внешнюю оболочку, и вот уже герой побеждает чудовищ и в одиночку берет вражьи города. Так рождаются легенды.
Обретший бессмертие в памяти людей, исполинский герой превращается в защитника Рода, в его охранную грамоту. В образе легенды, в виде архетипа деяния героя становятся общим подвигом его народа, и пока жива память, такой народ непобедим. Что можно сделать с нами, с молоком матери впитавшими образы Трех Богатырей?
Но постепенно стираются в памяти легенды, забываются былинные победы, рвется связь времен. И вот разбуженный тревожным набатом обыватель бессмысленно шарит по кровати во тьме подступившей беды, не в силах отыскать свой защитный талисман. И разверзается твердь, и сгорает в черном огне город, и пожирает мрак половину человечества.
Но тогда обязательно приходит новый герой, и совершает он великий подвиг, разбивая оковы тьмы, разливая мирный свет. Тут люди сбросят сон, поднимутся как один, победят врага и навеки запомнят свое геройское деяние.
Лист сорвался с ветки, вскружил по немыслимой дуге, мягко подлетел к языкам костра и в миг сгорел, так никогда и не коснувшись земли. Его яркая вспышка вычертила третью тень она выросла, заслонив огонь. Передо мной предстала женщина:
“Я жила не здесь, мой дом — на милой Волге, стоит над самой водой. Я жила теми, кому дала жизнь — своими сыновьями. Их у меня четверо было, славные мои. Я берегла их как зеницу ока, и все шло своим чередом. Жили — не тужили. Казалось, выдержим и лихолетье, свалившееся на наши головы, однако, видать, не суждено было. Как нашла тьма на Москву, так мой старшенький и сорвался — не выдержал, да и поехал в столицу на подмогу, на баррикады. А как уехал, так и мне житья не стало, все убивалась по нему. Пять дней дома сидела, на шестой — за ним отправилась, троих дома оставила. Приехала в ночь на четвертое, насилу пробилась на баррикады, а утром начался расстрел. Бежать уж некуда было, а как раненые появились, я перевязывала, делала уколы... Когда же стало совсем тяжко, велели нам уходить, раненых спасать. Отходили мы под землею, по тоннелю под Москвой-рекой. Мы уж до середины дошли, когда шлюзы открыли, вода хлынула в тоннель. Кто-то побежал, я тоже бросилась было, но остановилась. Там ведь со мной солдатик раненый оставался, он идти не мог... Так на сына моего похож был. Как же могла я бросить его? Вот и потащила я солдатика, только не успели мы: вода пришла — ледяная, грязная… Видно, на роду мне было написано от воды смерть принять — жила-то я у реки”.
Голос тени прервался, тогда она будто оттолкнулась от воздуха, вплотную подплыла ко мне и ясно произнесла: “У меня была большая семья. Я могла обхватить их всех и крепко обнять и держать так целую вечность. Но это было давно, а теперь у меня нет семьи, потому что я — мертвый человек”.За что сражались герои в тот октябрь? Ответ прост и вечен: за Родину, за русский народ, за правое дело. Ради нас с вами. Герои остались верны выбранному пути, и он привел их туда, где никто более не мог преградить им дорогу. Но что заставило их зайти так далеко, почему не вышли они из окружения, не прекратили бессмысленного сопротивления, не свернули, когда еще было время, но — дошли до последнего предела, за которым — молния подвига и пустота смерти?
Я не знаю истинного ответа на этот вопрос. Ведь подвиг — он “по ту сторону мира”, он не терпит рационального объяснения, не приемлет логические доводы “за” и “против”, не вмещает обдумываний и отговорок. Герой совершает его бескорыстно, без слов объяснений, сгорая сам, ничего не требуя взамен. Поэтому бессмысленно пытаться выразить в словах причину подвига.
В своей последней битве герои скинули одежду людских условностей, ценностей и пороков и стали легкими и свободными. Сердца их уподобились засохшему дереву, которому более не страшно, что его будут резать ножом или покрывать лаком.
Смерть не означает поражение. Последняя битва героев всегда приносит победу, ибо они, проникнутые неколебимой уверенностью и безумной отвагой, не сдаются на волю зла, не впускают его в души, и свет их сердец одолевает сатанинское зло.
Встревоженная чем-то птица проснулась, обратилась к востоку, где еще было темно, крикнула раз в надежде разбудить солнце, но не рассеяла ночь и вновь отдалась сну, спрятав клюв под крыло. С ее криком редеющий дым костра выпустил следующую тень, ее облик менялся и наконец вырос в молодого человека, совсем мальчика, его волосы непослушными кудрями опускались на лоб. Я посмотрел в его глаза и услышал голос:
“Я рос как трава, всему учился сам и рано встал на ноги. Жизнь была тяжела, но я не хотел жаловаться — ведь я русский. Я был детдомовцем, не помнил мать и отца и никогда не знал наверняка, чьего я роду-племени. Но я не мог жить без корней, и оттого еще сильнее любил Россию. Я сам судил о делах и людях, в сердце своем оставляя место лишь для России. Когда же я понял, что надо идти и защищать Родину, я не раздумывал ни минуты. Утром, когда палили танки, наш отряд был в мэрии — мы взяли ее и не намеревались отдавать. Но поступил приказ: не вступая в бой, вернуться в Дом Советов. Приказы надо выполнять, я подчинился, но когда я бежал по лестнице, меня поймал снайпер. Я рухнул как подкошенный: пуля попала в бедро. Я лежал и ждал, но было очень, очень больно, и я потерял сознание. А когда очнулся, увидел над собой омоновцев. Они думали, что со мной все кончено, но прогадали — у меня оставалась еще одна пуля. Я приподнялся и выстрелил им вдогонку, и попал в одного, но другие вернулись и застрелили меня”.
Тень закончила свой рассказ. Я сидел все так же молча. Тогда она подлетела близко ко мне, наклонилась к самому уху, так что я ощущал ее холод: “Я был хозяином мечты, такой потаенной, что я не облекал ее в слова. Я хранил ее в ладонях, согревая своим дыханием. Но меня убили, и я выронил мою мечту из рук. Теперь я не мечтаю, потому что я — мертвый человек”.
ГЕРОИ НУЖНЫ ЛЮДЯМ. Но что нужно им, павшим, страшным и прекрасным, поющим песни без слов в сумраке лесов? Приношений и почитаний? Но гром оружейных салютов лишь распугивает злых демонов, а ленты траурных венков стираются в пыль. Женских слез? Но они только орошают землю, питая зреющие ростки будущей славы и доблести.
Памяти? Нет, она нужна самим людям. Память нужна тому маленькому мальчику, которому перед сном мать рассказывает древнюю сказку о битве бесстрашного витязя с чудищем. В один момент малыш спрячется под одеяло, закроет глаза ладошками, но не прервет рассказ. А когда рассказ дойдет до счастливого конца, до победы добра над злом, маленькое сердце забьется часто—часто и навсегда запечатает в себе легенду о славном подвиге.
И если этот ребенок не разобьет свое сердце на дорогах жизни и не утратит священный огонь легенды, то превратится в нового бестрашного витязя, и в один день совершит свой подвиг и взойдет на небеса, к ангелам и созвездиям. Тогда он отпустит старых героев, и те уйдут из подлунного мира через тропик Рака — в вечность.
Догорающий костер выдохнул из себя пятую тень. Лицо этого человека обрамлялось седой бородой — а может, это было лишь облако дыма:
“Я долго был в этом мире. Я наслаждался жизнью, как опьяненный, и предавался утехам. Но однажды я сбросил с сердца пелену слепоты и узрел, сколько горя вокруг. Я видел черные исстрадавшиеся души соотечественников и старался помочь им. В ту ночь я был там, среди озлобленных людей, жаждущих смерти ближнего своего. Я ходил меж них и говорил с ними, но они не стали слушать, они схватили меня и бросили в застенок. Там они били меня, очень долго, до тех пор, пока я не умер, и мое остановившееся сердце больше ничем не могло помочь этим слепцам. Мое бездыханное тело забросали тряпками, а потом вывезли на пустырь и оставили на съедение собакам”.
Тут неожиданно тень подлетела, обволокла меня всего и проникла в мою душу. Внутри себя я услышал гром слов: “Я владел своей смертью. Смерть — это захлопывающаяся от сквозняка дверь. Я видел просторную комнату, полную света. Вымытые полы. Пыль вьется столбиком на солнечном луче. Открытая дверь, за которой что-то смутно видно. И тут безо всякой причины дверь приходит в движение, разгоняется все быстрее и с грохотом захлопывается. Я видел это, но не успел ухватить дверь… И все тот же солнечный свет на мокром полу, как будто ничего не случилось. Теперь смерти для меня не существует, потому что я — мертвый человек”.
КУДА УХОДЯТ ПАВШИЕ ГЕРОИ, что делают их тени теперь? Одни из них, сраженные в великой трехдневной битве, еще три месяца продолжали сражаться с демонами в небесном эфире, пока не иссяк весь гнев и не сломался последний клинок.
Другие, с черными стрелами в груди, возвращались на свои посты, чтобы продолжить стеречь потаенную землю, вставая на пути пешего и конного.
Третьи поворачивали к дому, мчались к матерям и любимым так быстро, как способны лишь мертвые, чтобы принести родным скорбную весть о себе и до скончания веков охранять их покой.
Но пока наша Родина под властью мрака, никому из павших нет упокоения. Они не уходят, но остаются в подлунном мире и пытливо всматриваются в нас, безмолвно напоминают о нашем долге — разбить врага, прогнать нечисть вон из Отечества. Они ждут, когда мы позовем их в бой. Тогда они придут и в грядущих битвах будут стоять в наших шеренгах. В них не осталось земных чувств, и пустота их глазниц изведет врага их невидимое воинство последует за живыми ратями и появится на поле боя в решающую минуту, сея смертный ужас среди вражьего племени.
Тени заняли свои места вокруг тлеющего пламени. Я был ослеплен, я не ощущал своего тела, не узнавал звезды неба и траву земли, и дым умирающего костра проходил сквозь меня. Все звуки исчезли, и только сердце все громче отбивало мое время, заполняя древнюю поляну неподвластным мне стуком. Весь мир превратился в мое сердце, и в его ровных ударах я услышал гул боевых барабанов, отбивающих нескончаемый ритм как будто знакомого мне танца.
И пять теней, сияющие призраки павших героев, возгорелись блеском, выпрямились в полный рост, выросли над землей, сомкнули ряд и двинулись вкруг костра. Это был торжественный танец братьев по оружию, танец без видимой причины, когда в сцепленном круге воинов рождается боевое единство. Лица танцующих были чисты, движения — отточенны, а облик — ужасен.
Чаще стучало мое сердце, и все быстрее кружились они, и я узрел, что с каждым кругом их ряд пополняется новыми тенями. Сердце забилось в бешенстве, танец разгорелся, и круг множества теней превратился в одно сияющее кольцо, я не удержался, вскочил, бросился в вихрь круга и без остатка влился в него.
Вспыхнувшее кольцо воспарило, вознеслось к холоду звезд, раздалось над поляной, над тьмой леса, над огнями Москвы и вдруг взорвалось, рассыпалось на миллиарды осколков, усеяло собой весь мир и погребло меня под собой.
Я ОЧНУЛСЯ. Светало, догорал костер, я думал, что это сон, но оглянулся и увидел над сумраком деревьев в белизне утреннего неба тысячи неумолимых глаз, ждавших, требовавших от меня что-то.
Тогда я встал, выпрямился и запел им песню. Я пел о скором походе и великой битве, о грядущей победе и восславленном лике Божьем над родной землей, о будущем счастье и жизни вечной.
По мере того, как я пел, я все больше проникался чувством, что я — лишь голос, лишь инструмент сонма теней, поющего моими устами свой собственный гимн. И наконец я увидел, как их доселе немые губы раскрылись, и песня грянула неистово, и гром раскатов тысяч голосов отразился от багровых облаков рассвета. Великая армия теней встрепенулась, развернула боевые знамена и двинулась навстречу рассвету. Последние аккорды взлетели вдали, исторглось необъятное величие огней, и взошло откровенное солнце.