ПО ЗАВЕТУ ПОМЕШАННОГО

ПО ЗАВЕТУ ПОМЕШАННОГО
Author: Владимир Бушин
16 (177)
Date: 22–04–97
_____
_____В свое время мне доводилось встречать сценариста Станислава Адольфовича Радзинского, умершего в 1969 году. Он производил впечатление человека вполне благопристойного. Но то, что написал о нем его родной сын Эдвард, ныне широко известный телевещатель, в только что вышедшей книге “Сталин”, сильно меня озадачило.
_____На первый-то взгляд, портрет отца просто пленительный: интеллектуал 96-й пробы, полиглот, философическая личность с перманентной улыбкой на устах… Однако приглядитесь внимательней. Оказывается, он прожил “жизнь под топором” и “в любой момент был готов к ужасному”. Что такое? Ведь вроде бы в революции 1905 года он мог, но не участвовал, не проливал кровь и в Октябрьской революции и в Гражданской войне, кажется, благополучно миновали его и голод 1922 года, и раскулачивание, и строительство Магнитки, и бои у озера Хасан, и Халхин-Гол, и Финская война, и Великая Отечественная, и даже кампания против космополитизма… Словом, всю жизнь ждал человек ужасного, но до восьмидесяти лет так ничего для себя лично вроде и не дождался.
_____Так откуда же взялась “жизнь под топором”? Сын охотно объясняет. Оказывается, папа “был интеллигентом, помешанным на европейской демократии”, суть которой он видел в том, чтобы иметь возможность где угодно орать: “Долой правительство! ” Советская власть и лично товарищ Сталин не поощряли это, и потому папа был таким же помешанным врагом советской власти и лично товарища Сталина. Сын вспоминает, что папа “так любил пересказывать” злобные побрехушки о Сталине, каждый раз заканчивая их вечным рефреном: “Может быть, ты когда-нибудь о нем напишешь”. Об этой книге сына отец страстно мечтал и неотступно “думал о ней до самой смерти”. Неудивительно, что под влиянием помешанного отца и любящий сын “об этой книге думал всю свою жизнь”. И когда папа преставился, молодой Радзинский, всклянь наполненный родительскими сталинофобскими клеветушками и пещерными антисоветскими суперстрастями, начал писать эту Главную Книгу своей жизни, ну, как Солженицын — “Архипелаг ГУЛАГ”. Не разгибая спины, трудился в поте лица почти тридцать лет.
_____Разумеется, автор посвятил ее памяти отца-вдохновителя, помешанного еще и на обожании Керенского с его достославными коллегами: “Отец восторженно приветствовал Временное правительство, это была его революция, его правительство! ” Правда, здесь сын не совсем солидарен с отцом — он считает это правительство тупым и бездарным. Оно ведь не сумело придушить коммунистов. Остается добавить, что отец-вдохновитель, будучи подковерным, в пределах семьи, антисоветчиком, являл собою при этом, как водится, и образец двурушника. В самом деле, полоумная любовь к Западу и вполне эквивалентная ей ненависть к советской власти ничуть не мешали ему сочинять сценарии убогих, но суперсоветских фильмов, да еще перелопачивать для кино романы четырежды сталинского лауреата П.А. Павленко, члена партии с 1920 года, депутата Верховного Совета СССР. В этих романах не было ни припадочной любви к Западу, ни обожания Керенского — их сутью был русский советский патриотизм. А его сценарии! Достаточно назвать фильмы “Александр Невский” (1938 г.), о котором Э. Радзинский умалчивает, или “Клятва” и “Падение Берлина”. И вот у такого-то писателя, патриота и коммуниста антисоветчик Радзинский-старший был на подхвате. Это ли не двурушничество и лицемерие!
_____К тому же, всю жизнь науськивая сына на сочинение сталинофобской книги, сценарист Радзинский одновременно агитировал Павленко написать о товарище Сталине совсем иную книгу — хвалебную. И при этом проникновенно приговаривал: “Ведь о Сталине еще никто по-настоящему не написал. “Сын, которым, как видно, с юных лет владела страсть подслушивать и подсматривать в замочную скважину, уверяет, что однажды в детстве “сквозь плохо прикрытую дверь” сам слышал, как папа агитировал коммуниста Павленко. Правда, тот “жестко и даже грубо” оборвал агитатора. Возможно, он догадывался о его подлинной духовной сути и возмутился таким лицемерием. Обожатель Керенского и западной демократии безропотно проглотил грубость: как же-с, ведь грубил не кто-нибудь, а депутат Верховного Совета, четырежды лауреат…
_____Устно и письменно Радзинский повествует и об отце Сталина. Да еще и о его дяде Вано, прадеде Заза, о бабках и прабабках, не обошел вниманием даже тещу. И уж так их расписал!.. Особенно отца: “мрачный сапожник”… “буйный сапожник”… “пьяный сапожник”… Верно, сапожник. Кто знает, может, и пил, но притом отменные сапоги тачал. Вся округа щеголяла в его сапогах, люди не могли нарадоваться. Так ведь у Радзинского отец тоже был сапожником, только литературным: из кирзы чужих романов тачал кирзовые киносапоги. И, говорят, не пил даже по случаю сдачи очередного сапога.
_____Между прочим, в советском руководстве, в частности, среди высших военачальников немало встречалось людей, как и Верховный главнокомандующий самого простецкого, самого плебейского происхождения. Так у его заместителя Маршала Жукова отец тоже сапожник в деревне Стрелковка Калужской губернии, мать — крестьянка из бедняцкой семьи, и сам Маршал в молодости был всего лишь скорняком. У Маршала Василевского отец — псаломщик в селе Новая Гольчиха Костромской губернии, мать — дочь псаломщика. Позже отец стал священником, но в семье было девять человек детей, и Маршал вспоминал: “Скудного отцовского жалованья не хватало даже на самые насущные нужды. Зимой отец подрабатывал: столярничал, изготовлял по заказам земства парты, столы, оконные рамы… “ Интересно, была ли у отца Радзинского, преуспевающего одесского юриста, а потом литсапожника, нужда подрабатывать, умел ли он мастерить оконные рамы?
_____У Маршала Конева отец и мать — вятские крестьяне. Маршал Мерецков — сын крестьянина-бедняка Рязанской губернии, ставшего позже московским слесарем. У Маршала Рокоссовского отец — паровозный машинист, мать — учительница. Кажется, самым большим аристократом среди наших Маршалов можно считать Б.М. Шапошникова. Хотя родился он тоже в медвежьем углу — в Златоусте, на Урале, а отец работал по частному найму, в семье было восемь ртов, жилось трудно, однако еще до революции Борис Михайлович дослужился до полковника Генерального штаба. Как же не аристократ!
_____Как-то раз в коридоре “Нового мира” А. Солженицын повстречал одного из наших маршалов. Потом он зафиксирует сей факт тесного общения: “Я видел его в редакции в штатском”. И каково же впечатление? “Колхозный бригадир! ” Ах, уязвил аристократ сермяжный… Да никто из наших военачальников не стыдился своего простонародного происхождения. Наоборот! Жуков вспоминал: “Мне нравился сенокос, на который меня часто брали старшие. Я гордился, что сам участвую в труде и становлюсь полезным семье”. О том же читаем и у Василевского: “Мы все, от мала до велика, трудились на огороде и в поле. Вместе с крестьянами, лица многих из которых отлично помню и сейчас, косил траву и занимался другими сельскими работами… ” Как можно человека, в жилах которого течет крестьянская кровь, уязвить похожестью на отца-крестьянина или на него самого в молодости? Уязвить тем, что всю жизнь было его гордостью! Как гордились они и советской властью, которая открыла им, “кухаркиным детям”, путь к образованию, к высоким постам и к всенародной славе. Любопытно, что думал Солженицын, созерцая на экране своего телевизора крайне антиколхозную мордашку неутомимого исследователя. А ведь нельзя исключать, что если бы и у Радзинского папа был настоящим, хорошим сапожником, то, глядишь, и он мог бы стать маршалом, а то и генералиссимусом.
_____Кстати говоря, совсем иную генеалогическую картину можно было видеть среди военачальников гитлеровской Германии. Незадолго перед войной из тридцати командующих военными округами и четырех командующих армейскими группами десять человек принадлежали к высшему дворянству: Вальтерфон Браухич, Вильгельм фон Лееб, Георг фон Кюхлер, Федор фон Бок, Гюнтер фон Клюге, Герд фон Рундштедт, Вальтер фон Рейхенау, Эвальд фон Клейст, Максимилиан фон Вейхс и фон Крессенштейн. Ни одного колхозника, ни одного бригадира! Но всем известно, каким конфузом обернулось для этих “фонов” их эпохальное ристалище с детьми сапожников и кухарок, защищавших “страну рабов” (Радзинский) и “самое чудовищное государство всех времен” (он же, умник).
_____К концу войны даже Геббельс понял то, чего до сих пор не в силах сообразить Солженицын и Радзинский. 18 марта 1945 года, за пятьдесят дней до безоговорочной капитуляции, Геббельс записал в дневнике: “Мне представлено Генштабом дело, содержащее биографии и портреты советских генералов и маршалов. Почти все не старше пятидесяти лет. С богатой политико-революционной деятельностью за плечами, убежденные большевики, исключительно энергичные люди, и по их лицам видно, что они народного корня… Словом, приходится прийти к неприятному убеждению, что военное руководство Советского Союза состоит из лучших, чем наше, классов”.
_____
_____Но вернемся к сочинению нашего историка. Итак, перед нами Главная Книга Жизни (ГКЖ). Ей отдано тридцать лет тяжкого труда. Она посвящена памяти дорогого родителя-вдохновителя. Исполнен высокий долг. После такого деяния можно блаженно смежить веки и спокойно ждать Судного дня… Но невольно приходит мысль: “А всем ли в сочинении сына был бы доволен отец? ” И тут возникают некоторые сомнения…
_____Действительно, начать хотя бы с того, что Радзинский то и дело использует такие источники, как “один партийный старичок”, “мой собеседник в партархиве”, “один рядовой коммунист”, “расположенная ко мне сотрудница архива”, “очередной старый большевик”, “один старый железнодорожник”, “один ответственный работник телевидения” и т. д. Совершенно, как в “Архипелаге ГУЛАГ”! Думается, интеллигентный папа не одобрил бы обилие таких источников, ибо он наверняка понимал, что, во-первых, они не внушают никакого доверия, а, во-вторых, поскольку эти “источники” служат для обоснования мыслишек, как правило, довольно мерзопакостных, то легко представить, что могут найтись охотники устно или письменно заявить, например, так: “Один партийный старичок говорил, что ровесник Станислав Радзинский всю войну скрывался от мобилизации то на чердаке, то в погребе у своей тещи”. Или: “Один ответственный работник телевидения уверяет, что за свои четыре передачи по первой программе Эдвард Радзинский месяца обслуживал его как персональный банщик”. Вот и выкручивайся…
_____Или взять Троцкого и его сочинения как источник сведений о Сталине. Льву Давидовичу в книге уделено очень много внимания, на иных страницах (например, на 108-й) его имя блистает до 15 раз. И все с какими эпитетами! “Интеллектуал”, “блистательный оратор”, “его пламенная речь”, “его бессмертная речь”, “в нем был магнетизм”, “великий Лев”, “огрызающийся Лев”, “он явился в ореоле славы”, “вечномятежный Лев”, “вождь Октября”, “великий актер в драме революции”, “вольный художник революции” и т. п. Против всего этого папа Радзинского, конечно, не возражал бы. Да и нам безразлично. Пожалуйста, хоть памятник ему ставь на свои гонорары около дома, где живешь.
_____Но, однако же, как можно на протяжении всей книги использовать высказывания самого лютого врага Сталина для его характеристики: “согласно Троцкому”, “по свидетельству Троцкого”, “как указал Троцкий”, “Троцкий объяснил”, “Троцкий прав”, “Троцкий опять прав” и пр. Да уже один такой “источник” лишает книгу всякого доверия.
_____Тем более, что вокруг фигуры самого Троцкого мы видим вороха восторженно-напыщенного вранья. Так, безо всяких документальных или хотя бы литературных источников, даже без ссылки на очередного “старого большевика” автор уверяет, что после возвращения Троцкого из Америки Ленин прямо-таки “унижается” перед ним, уговаривая, умоляя вступить в партию большевиков. А тот при этом отбрыкивался и “держал себя вождем партии, еще не вступив в нее”. Помните, что в подобной ситуации грибоедовский Чацкий сказал Репетилову: “Послушай, ври, да знай же меру! ”
_____Нет, не знают репетиловы меры никогда, никакой и ни в чем. И мы читаем: “24 октября 1917 года по инициативе Троцкого (!) большевики начинают восстание”. И человека ничуть не смущает, что ведь сам же несколько раньше напомнил о напечатанных в “Правде” еще в середине марта “Письмах издалека” Ленина, где вождь партии “провозглашал курс на новую революцию — социалистическую”. Сам же за несколько страниц до этого писал об “Апрельских тезисах” Ленина, где “он провозгласил переход к социалистической революции”. Сам же пересказал известный эпизод на I Всероссийском съезде Советов, открывшемся 16 июня, когда на жалобное восклицание меньшевика Церетели о том, что нет, мол, сейчас в России партии, которая хотела бы и могла взять власть, Ленин решительно бросил из зала: “Есть такая партия! ” Сам же писал, что в июле “Ленин объявил подготовку к вооруженному восстанию”. Сам же цитировал сентябрьское письмо Ленина членам ЦК: “Большевики должны взять власть. Взяв власть в Москве и в Питере, мы победим безусловно и несомненно”.
_____И вот все эти собственноручно приведенные данные Радзинский перечеркивает, плюет на них только для того, чтобы превознести дорогого Льва Давидовича, “бессмертные речи” которого с таким восторгом слушал когда-то его папа. А ведь это далеко не все данные. О некоторых исследователь просто умалчивает, ибо они уж совсем разбивают в прах его миф о Троцком как инициаторе Октябрьской революции. Никак не мог он решиться привести хотя бы несколько строк из последнего перед восстанием письма Ленина членам ЦК:
_____“Товарищи!
_____Я пишу эти строки вечером 6 ноября (24 октября), положение донельзя критическое. Яснее ясного, что теперь, уже поистине, промедление в восстании смерти подобно… Теперь все висит на волоске… На очереди стоят вопросы, которые не совещаниями решаются, не съездами, а исключительно народами, массой, борьбой вооруженных масс… Ждать нельзя. Надо, во что бы то ни стало, сегодня вечером, сегодня ночью арестовать правительство… Ждать нельзя!! Можно потерять все!!
_____Ни в коем случае не оставлять власть в руках Керенского и компании до 7 ноября (25 октября), никоим образом; решать дело сегодня непременно вечером или ночью. История не простит промедления… Народ вправе и обязан решать подобные вопросы не голосованием, а силой… Правительство колеблется. Надо добить его, во что бы то ни стало!
_____Промедление в выступлении смерти подобно”.
_____Ну где же после этого глагола, звенящего бронзой, остаются хоть щелочка, хоть дырочка, хоть гулькин нос для “инициативы” великого Льва?
_____Но Радзинский идет дальше и уверяет, что на заседании ЦК, сразу после взятия власти “Ленин, естественно (!), предложил назначить организатора переворота Троцкого председателем Совета народных комиссаров”. Как приз, выдать наиболее отличившемуся. Да, в книге “Моя жизнь” Троцкий говорит то же самое. Может быть, так и было, но уж очень это похоже на рассказ Хлестакова о том, как его однажды приняли за главнокомандующего, а потом упрашивали: “Иван Александрович, ступайте департаментом управлять! ”
_____В самом деле, если даже Троцкий действительно был бы не только инициатором, но и единоличным организатором переворота, то где ж это видано, чтобы после того, как партия взяла власть, ее создатель, идеолог и лидер уступил бы — сам! — пост главы правительства, в сущности, техническому исполнителю решения партии, который к тому же всего лишь месяца два, как примкнул в этой партии, да еще при условии, что более высокого поста, допустим, президента, не предусматривалось.
_____Правда, через десять станиц Радзинский все-таки называет Троцкого уже “вторым вождем Октябрьского переворота”. Значит, первый предлагал второму стать первым. И что же второй? Сам Троцкий писал об этом так, причем в рифму: “Я привскочил с места с протестом, — до такой степени это предложение показалось мне неожиданным и неуместным… Я предложил отвергнуть предложения без прений. Так и сделали”. “Возражающих не оказалось. Слава Богу, пронесло тогда тучу над Россией…
_____Однако Радзинский говорит, что дело было не так просто. Ленин, дескать, настаивал, напирал, а Троцкий, вероятно, по причине своей всем известной скромности “и слушать об этом не хотел, и в числе прочих доводов отказа назвал свое еврейство”. Конечно, мол, теперь после революции все народы и нации бывшей царской России равны, но все же весьма нежелательно, чтобы главой русского правительства сразу стала “бывшая жидовская морда”, как сказал бы, конечно, кое-кто. И что же Ленин? Ведь известно, что еще задолго до этого он порой не выдерживал и говорил: “Если молчать, то еврейские марксисты завтра верхом будут на нас ездить”. Или: “Мы не сдадим ни на йоту принципиальной позиции против бундовской сволочи”. Это дает некоторое основание думать, что если он одному из названных марксистов действительно предлагал высший государственный пост, то, видимо, такой жест объясняется лишь головокружением от успеха переворота. А когда пришел в себя, то, говорит Радзинский, “был возмущен”. Чем? Да скорее всего, именно своим предложением, так неожиданно сорвавшимся с языка. И то сказать, кем же в таком случае Ленин видел себя? Заместителем Троцкого? Да уж едва ли. Нет, председателем Совета народных комиссаров стал сам Владимир Ильич. Вот с этого и начался в Советской России “государственный антисемитизм”, по поводу коего во время не столько давних поездок в США проливали там слезы сперва Галина Старовойтова, а потом Его Святейшество.
_____Впрочем, в дальнейшем выясняется, что в нарисованной Радзинским сцене зарождения в стране госантисемитизма великий Лев бесстыдно лицемерил. Действительно, узнав о покушении в августе 1918 года на Ленина, “Троцкий бросает фронт и мчится в Москву”. Почему? Да потому, что в ожидании смерти дорогого Ильича “Троцкий чувствует себя наследником”. А когда Ленин выздоровел и в первую годовщину революции произносил на Красной площади речь, “под трибуной стоял Троцкий. Как наследник… ” Уже изготовился ездить верхом…
_____Мы лишь отчасти затронули вопрос об источниках, коими промышляет летописец, и видим, что здесь не все благополучно. Но ведь еще достопечальней обстоит дело с уровнем познаний нашего резвого Пимена, с достоверностью фактов и оценок, суждений и выводов, что он обрушивает на нас со страниц книги и с экрана телевизора. В. Радзишевский, такой же лютый почитатель исторической правды, в данном случае не смог, однако, промолчать и написал в “Литературной газете” о том, как много у его собрата ошибок, нелепостей, путаницы даже в таких вещах, что достаточно хорошо известны и легко проверяются. Речь идет в основном о фактах из жизни и творчества Горького, Шолохова, Булгакова, Олеши. Позволю себе повторить один пример, касающийся только Юрия Олеши, поскольку тот, как пишет Радзинский, был сердечным другом его отца, что, естественно, накладывает известные обязательства на сына. Так вот, живописуя ужасы “самого чудовищного государства всех времен”, самый честный писатель всех народов божится, что ему известен такой убийственный для этого государства факт: в последние 25 лет жизни Олеши его книги не издавались. Ну, абсолютно! Как же не разорвать в клочья такое государство!.. А на самом деле, за это время были изданы и переизданы 162 его произведения. Получается по шесть книг в год, каждые два месяца — книга! Может, это несколько меньше, чем у Радзинского с его бесчисленными “загадками”, “тайнами” да “побрехушками”, но все же…
_____
_____Однако литературными-то делами дело не ограничивается. У нашего милого сочинителя прорва нелепостей, искажений, чепухи во всем, к чему только он ни прикасается. Уверяет, например, что в Бресте большевики “заключили союз” (!) с немцами. Не понимает разницы между мирным договором и договором о союзе. Рассказывая об октябре 1918 года, называет “Верховного правителя” Колчака вице-адмиралом, а тот еще от временного правительства получил полного адмирала. Как не удивиться, прочитав о “восстании крестьян в Пензе”. Откуда их столько взялось в губернском городе, что смогли даже восстать? Пишет: “3 апреля 1917 года русскую границу пересек поезд, в котором ехал Ленин… ” Как так? Всем известно, что в это время он был еще в Швейцарии, писал “Прощальное письмо швейцарским рабочим”, а вернулся на родину 16 апреля. В чем дело? Оказывается, автору вздумалось некоторые даты давать по старому стилю, а некоторые — по новому. Вот и гадай каждый раз! Дальше: “3 апреля Ленин выступил перед аудиторией (?) с “Апрельскими тезисами”. Во-первых, это было не 3-го (16), а 4-го (17), и, во-вторых, выступал Ленин в этот день дважды, да не перед какой-то непонятной “аудиторией”, а сперва — в Таврическом дворце перед собранием большевиков, потом — на собрании большевиков и меньшевиков — участников Всероссийского совещания Советов.
_____Конечно, это все частности. Но сколько их! А ведь перед нами профессиональный историк и книга, над которой он работал тридцать лет. Хоть бы переделал за это время Яна Масарика из “чешского президента” в чехословацкого, коим он и был. Ведь его так обожал папа!
_____Бесцеремонность манипуляций историка особенно наглядна, когда он обращается к числовым и количественным показателям: в зависимости от своих целей в данный момент он может их и преувеличить, и уменьшить, как ему хочется. Так, желая уверить читателя, будто Временное правительство ничуть не препятствовало и даже потворствовало большевикам, пишет, что у него под носом в июле 1917 года собрались 300 делегатов их VI съезда. На самом деле — 267 человек. Из кожи лезет вон, чтобы доказать, будто партия большевиков была “малочисленной” и власть в стране взяла в свои руки какая-то жалкая “группа революционеров”. И не видит, что сам же себя опровергает, когда признает, что в ночь с 16 на 17 апреля года встречать Ленина собралась на Финляндском вокзале “гигантская толпа”. В ночь! Сравнил бы аналитик эту толпу, допустим, с толпой, что средь весеннего бела дня 27 мая 1994 года стеклась с восьмимиллионной Москвы на Казанский вокзал встречать знаменитейшего Солженицына.
_____Тут же пишет, что на апрельской конференции “было решено опутать (?) всю страну сетью большевистских ячеек и отрядов Красной гвардии”. Спрашивается, как могла принять такое решение по охвату огромной страны “малочисленная партия”? А апрельская демонстрация! О ней автор умалчивает, а ведь ее возглавили большевики, и она собрала около 100 тысяч петроградцев. А июньская! О ней Сталин писал в “Правде”: “Солнечный ясный день. Шествие идет к Марсову полю с утра до вечера. Бесконечный лес знамен… От возгласов стоит гул, то и дело раздается: “Вся власть Совету! Долой министров-капиталистов! ” Еще раз выставляя себя на посмешище, автор вынужден признать, что это была “грандиозная демонстрация под лозунгами большевиков”.
_____Так сколько же всего составляла тогда партия Ленина? 240 тысяч человек.
_____И ведь это были не такие люди, как ныне в партии Ивана Рыбкина или Шумейко, коих через две недели после создания партии днем с огнем сыскать было невозможно: разбежались, поскольку им портфеля не дали. Нет, это были люди, которые ради своих убеждений и идеалов прошли преследования властей, ссылки, тюрьмы, эмиграцию, и вновь, если потребовалось бы, готовые на это. Так что Ленин знал, когда на Первом съезде советов бросил из зала: “Есть такая партия! ” И в статье “Об отношении к Временному правительству” повторил: “Я отвечаю: “Есть такая партия!… Каждую минуту она готова взять власть целиком”. 240 тысяч членов партии — это черномырдинский “Наш дом”, старовойтовский “Демократический выбор”, явлинское “Яблоко”, новодворские демократы, жириновские либералы, баркашовские почитатели Гитлера, монархисты плюс читатели книги Радзинского “Сталин”, умноженные на три. Но, разумеется, это лишь в смысле количества, а не качества.
_____В. Радзиховский в своей презрительной заметке о книге “Сталин” пишет в “Литературной газете”, что “самое ходовое словцо” в ней — “тайна”, затем — “загадка”. Действительно, в своей пошлой манере во что бы то ни стало завлечь дурака- читателя Радзинский то и дело на пустом месте громоздит тайны и загадки. Но все-таки самое ходовое словцо у него другое, оно лезет в глаза едва ли не на каждой странице: “забавное представление”, “забавная деталь”, “забавный ход”, “забавный источник”, “забавно сказано”, “идеологические забавы”… Все забавно в нашей истории затейнику-пустоплясу: победы и трагедии, успехи и неудачи, слезы радости и кровь. На забаву себе он пишет: “Российская империя — страна с вековыми традициями рабства… Россия — страна вековой покорности”… Да еще пытается подкрепить свою умственную забаву чужим авторитетом. Чернышевский сказал (о русском народе) : “Нация рабов. Все рабы снизу доверху”. Но ничего подобного писатель-каторжник не говорил. Это слова одного персонажа из его неоконченного и неопубликованного при жизни романа “Пролог”. А мало ли что может сказать персонаж! Недавно один знакомый драматург читал мне свою новую пьесу. Там один сугубо отрицательный персонаж говорит: “Я бы таких, как Радзинский, кастрировал! ” Ужасное намерение! Но это же не автор…