«В »ЗАВТРА« Я – КАК ДОМА! »
Author: Геннадий Животов
51
Date: 17–12–96
_____
_____КОРРЕСПОНДЕНТ. С твоим пятидесятилетием, Геннадий, мы уже тебя поздравляли. И объявляли о большой встрече с тобой. Так что сразу вопрос: чьим духом ты жив, чьими картинами, чьим именем в искусстве?
_____Геннадий ЖИВОТОВ. Я очень люблю Пластова. Редчайший художник! Один из великих в столетии. Это стало для меня очевидно, когда в наших выставочных залах надо мной прокатили весь Запад — Старый и Новый Свет, я все посмотрел и пришел к пониманию величия Пластова. Традиционное русское общество, деревня как бы на последнем своем дыхании, на последнем своем духовном броске вытолкнула его.
_____А в юности Бог свел меня с Дмитрием Цаплиным. В его мощных скульптурах была выражена совсем другая грань русского гения, сравнимая разве, что с высочайшими тайнами египетской души. Казалось бы, парадоксально. Русский мужик из Саратова в своем искусстве дошел до Египта. Когда я побывал на Востоке, мне стало понятно эту близость, и Цаплин стал еще дороже. Ну а уж пластовская русская деревня — это вообще родное. Ведь наша семья перебралась в город Кемерово, первая из всего клана Животовых-Володиных. Потом хлынул вал родственников. Наш дом стал как бы перевалочной базой между деревенской и городской жизнью многих людей. Мать была центром этого клана.
_____Корр. Если духовная прародина Цаплина в Египте, то откуда вырос Пластов, на твой взгляд?
_____Г. Ж. Школа, конечно, русская реалистическая, идущая из девятнадцатого века, свободная и непринужденная, и в то же время крайне строгая. Он выше всякой идеологии, потому в Пластове не найти ни капли сталинского официоза. Элементы, мотивы жизни народа при Сталине — есть, но идеологии нет. Эта свобода в нем, может быть, произрастает и из того, что он не заучился, не засох в академическом образовании. Закончил Строгановку (кстати — я тоже). С Западом он особенно не контачил. В отличие от Цаплина. Тот волжский человек — вспоминаются его ранние “Грузчик”, “Поднимающийся человек”, “Лошадь на лугу”. Все это от земли, сугубо национальное. Но вот он уезжает в Испанию и привозит оттуда мощные, брутальные камни, которых нет в России, но все-таки это тоже — наше. Наша почва, плоть. Он русским своим глазом увидел то, что на Западе давно уже не различают, потеряв вкус к этому. Последним “зрячим” был там, пожалуй, Ван Гог. Все остальное стало уже чисто городским, многоэтажным, сюрреалистичным, скучным.
_____Корр. Эстетически мой собеседник Геннадий Животов мне понятен. Ну а как живется сейчас московскому художнику Животову?
_____Г. Ж. Как ни странно — хорошо. Наконец-то я себя идентифицировал, так скажем… Нашел-то я себя давно, вроде бы определил и источник моих пристрастий, моего воздействия на окружающую жизнь. В Москве я двадцать семь лет. Но все эти годы все-таки не было чувства точного своего местонахождения в духовном пространстве, в среде столичной художественной интеллигенции. С одной стороны, мне были чужды оголтелые диссиденты, хотя я вращался в их кругах. С другой стороны, я не понимал тогда в какой-то части и советских государственников. Теперь-то мне ясно подвижничество патриотической интеллигенции, особенно в те годы, когда они казались мне, по меньшей мере, странными. Они, несущие идеи имперского сознания с опорой на суперсовременные технологии. В общем, был я несколько изолирован, с тех пор как наша компания — четверо парней, прибывших из Кемерово, распалась. Мы приехали сюда не для завоевания Москвы, а как бы на поклонение Святому духу. Мы были очень искренние. А теперь вот нам, оказывается, надо приобретать некую новую искренность — как учит художник Пригов с его присными.
_____Корр. Мы говорим о Пластове, Цаплине, в то время как модные московские художники призывают к “новой искренности”.
_____Что это такое, Геннадий, новая искренность?
_____Г. Ж. Обожравшиеся люди хотят острых гастрономических ощущений. То же самое могу сказать и об андеграундной культуре. Она была прикормлена. Ее кормили давно и дозированно, пестовали, взращивали сознательно и целенаправленно, поэтому и искренность андеграундная — точенная молью. Так происходило с целым пластом московских групп художников. Они попросту отдавались. И тут надо отдать должное провинции — подобного поветрия там не возникло. Кажется, только в Свердловске было что-то подобное, оттуда Эрнст Неизвестный притащился. Все это уже переварено временем, и они говорят теперь о новой искренности. В то время как страна мучается в судорогах, напряженно осознает себя саму… В то время как миллионы обманутых и униженных не могут очухаться от шока… Эту высшую искренность модные художники как бы не видят, не понимают. Хотя даже Березовский после выборов в своем кабинете поднял тост за великий русский народ, который никогда не жил так плохо, а все равно проголосовал за таких, как Березовский. Пафос пускай и лицемерный, но все-таки! То есть даже эти пресловутые банкиры понимают, что в открытую ерничать, издеваться над народом — нельзя.
_____Корр. Они почуяли новую конъюнктуру и назвали ее довольно привлекательно — “новой искренностью”. Тут призыв к свету вроде бы слышится, к правде. Но на какой базе все это будет воплощаться в искусстве? На базе того же андерграунда? Или им потребуется новая эстетическая природа?
_____Г. Ж. Вряд ли они сподобятся на создание новой эстетики. Они утомились, устали от своего искусства. Но в то же время в их жилах течет кровь народа, легко приспосабливающегося к реалиям. Да, они кажутся неутомимыми, но это поверхностное впечатление.
_____Так получилось, что в гигантской армии московских художников я один занимаюсь карикатурой как жанром. Но вот что удивительно: этот маленький ручеек — рисунки — как бы вытолкнул меня на какую-то странную поверхность жизни. Я никак не предполагал, что передо мной в этой мастерской будет сидеть Анпилов и просить меня участвовать в фонде поддержки народного телевидения. Или я буду сидеть у него на съезде. Анпилов — парень, который ничего не боится… Недаром мои коллеги из Строгановки при встрече спрашивают: “Тебя еще не прибили? ” Почему-то им кажется, что нас должны обязательно взорвать, расстрелять, разгромить.
_____Корр. У твоих “доброжелателей”, скорее всего, есть основания для таких вопросов.
_____Г. Ж. Прецеденты, конечно, были. Молодежь собиралась у меня в мастерской, и среди хороших, честных парней затесался провокатор. Представился как русский беженец из Прибалтики, а оказался обыкновенным стукачом, начал вымогать у меня тысячу долларов, иначе, мол, сообщит охранке о якобы хранящемся здесь оружии. Дешевый трюк не прошел, хотя он и обещал сообщить мне некий час Х, когда нас всех будут одновременно “мочить”.
_____Корр. Молодежь приходила к тебе на чашку чая?
_____Г. Ж. С 93-го года я пытался создать объединение молодых художников “Русский пожар”. Пытался… Дело даже не в художниках, которые объединились вокруг меня, а в том зрительском ареале, к которому мы пытались пробиться. Наши люди одной частью своей души восторженно любят Шилова, а другой обращаются к моим карикатурам в “Завтра”. Они не понимают, что таким же резким как карикатуры может быть большое искусство, полноценная картина. Убитый мальчик у “Белого дома”, драка во время демонстрации — это самое ценное из того времени, в котором мы живем. Сейчас говорят, что рождается очень мало произведений, обращенных к личности. Я согласен. Ведь сказки, мифы, запутанный авангард — все это канет в небытие. Надо просто иллюстрировать вечность реальностью, которая с нами происходит.
_____Корр. Как я понимаю, для тебя реальность, соотнесенная с вечностью, — эти самые картины сиюминутной жизни: убитый юноша, страдания людей улицы, социальных низов. Но ведь в это же время в мире, и в России в том числе, живут люди, а почему бы так прямо и не сказать — счастливые. Есть лучезарные настроения, яркие, солнечные и радостные дни. Мы живем, страдаем, но час, два, десять — находимся в прекрасном состоянии духа, не отравленном злобой общества. Когда мир гармонизируется — иначе просто не выжить человеку. Это что, не реальность сиюминутной нашей жизни? Это не связь с вечностью? И имею ли я право как художник изобразить такое вот светлое состояние души?
_____Г. Ж. Конечно! Естественно! И сейчас можно влюбиться до безумия. Или получить какой-то невероятный кайф от солнечного утра. Более того, именно сейчас раскрылись все шлюзы и клапаны человеческих чувств. Свет душевный ярче разливается по всему. Не стало предела самым высоким духовным порывам человека. Ну кто заставил Маликова, мир праху его, ехать в Югославию и воевать за сербов? Героика — искренняя, неподдельная — пробилась к свету. Свобода несет великое благо, хотя и с привкусом невероятной горечи. Помнится, лет десять назад еще покойный Листьев снял прекрасный эпизод о парне с Тишинки, который дома держал лошадь, выводил ее из квартиры и всех катал. Такое пасторальное было начало и у Листьева, и у его героя. А конец? Парень уехал в Югославию и погиб там смертью воина! А Листьева пристрелил в подъезде, как говорят, Березовский из-за каких-то рекламных денег. Две судьбы, две смерти. Две картины. Два счастья. Здесь — фонтан жизненных откровений.
_____Корр. Югославия, Чечня — это уже войны более молодого поколения. А твоя — афганская?
_____Г. Ж. Да, если посмотреть то, что я писал до войны… Лирика наших спальных районов. Рождение детей. Кормление кошки. Беременная жена. Мои поездки по Северу. Ровная, мягкая, печальная живопись. Минорная в принципе. Но уже тогда я внимательно присматривался к сильным мира сего. Помнишь, проводы Брежнева в аэропорту? Какая безумная статика! Как они приближались друг к другу! Как целовались, расходились!.. И потом — хоп! — Афган!
_____Я прожил там несколько месяцев, но это был поворотный момент для меня. Там работала дивизия художников, или иначе Студия имени Грекова. Отличные парни — они жили там годами. Уезжали туда по командировке от крупных организаций. А я прибыл туда как декоратор. Делал фонтаны и прочее. Графикой, живописью занимался только по внутренней потребности.
_____Начал с рисунков к книгам. Первая — того самого Коли Иванова, который недавно вернулся из чеченского плена. Потом я познакомился с Прохановым. Начал делать рисунки для его книг. Параллельно стал писать сам. И получил же серебряную медаль Грекова! В то время как дивизия художников себя не проявила. Видимо, они где-то внутри понимали, что делают что-то не свое.
_____Однажды проезжал по дорогам Афганистана и увидел нашего парня в хэбэ цвета — белее простыни. На пыльной дороге, в жаре, в тысяче километров от дома, в чужой стране. Зачем?! Что он там делает — думал я — когда у него в деревне последний тракторишка развалился. Зачем его таскают по всему земному шару — от Вьетнама до Никарагуа?
_____Естественно, либеральная часть общества тогда поддержала меня. Была подборка картин в журнале “Юность”, показы по телевидению. И прочее. Вот с того времени я и определился, стал социальным художником. Я даже точно знаю момент рождения себя нового.
_____Потом был 93-й год. Потом — Чечня. В “Завтра” я начал рисовать на первую полосу именно в первые дни чеченской войны. Помнишь, Ельцин в виде бомбардировщика? Прохановская газета привила мне вкус к ударной карикатуре, к техническим средствам — коллажам, накладкам. Хотя живую руку художника все равно не подменишь — чувство линии, темперамент, ощущение фактуры.
_____Корр. Как-то мне немного непонятно про художников из Студии Грекова, Геннадий. Вроде бы идеальные условия им были созданы на войне — только пиши. Почему же у них не получилось? Из заорганизованности? Из-за цензуры?
_____Г. Ж. Эти люди страшно хотят жить!
_____Корр. Жить хорошо, сытно, долго? Ты это хотел сказать?
_____Г. Ж. Нет. Дело не в том, что они чего-то боялись или слишком многого хотели. Не стоит опускаться до таких пошлостей. Здесь другое. Здесь, как бы это сказать… метафизика. Вот у меня, например, напрочь атрофировано чувство комфорта, обустройства собственного гнезда. Самый большой мой “подвиг” на ниве жизнеустройства — это покупка кооперативной квартиры в семидесятых годах еще с помощью родителей.
_____Я скуп и строг в расходовании семейного бюджета, не очень-то утруждаю себя зарабатыванием денег. И если грековцы писали Афган комфортно, можно сказать, обеспеченные командировочными, премиальными, заказами, то я писал его без всяких задних мыслей.
_____Корр. Я знаю, что ты в своем Кемерово был талантливым ребенком, гордостью города. Как рождаются вундеркинды? Как они живут, растут в провинции?
_____Г. Ж. Дети 1946-го. Дети отцов вернувшихся с войны, отцов-победителей. Мы жили в своем частном домике, рядом — высотка областных масштабов. То есть жил я на грани города и деревни. Отсюда близость к Пластову. Детство прошло в русской среде, но моей первой учительницей была еврейка. Именно она дала мне книжки по искусству. Воспламенила во мне любовь к русскому искусству. Помню — альбом Перова. Помню глянец тех иллюстраций до сих пор… А вундеркинды, они, исходя из моего опыта, рождаются в ласке. В семье был разлит свет доброты, любви. Меня ни разу пальцем не тронули. Ни разу голоса на меня не повысили. Много было сельского труда. Сажали по тридцать соток картошки. Огород. Сад.
_____Корр. Почему и как в человеке появляется талант? И почему именно в карандаше, а не в музыке, слове?
_____Г. Ж. Я был рукодел. Выпиливал, строгал. Помню какие-то свои конструктивистские рисунки. Горы любил рисовать — камень на камень нагромождал. И запойно самолеты строил. Была безумная страсть к самолетам. Каждое утро отец напиливал из кругляков колеса. А все остальное я уже сам изготавливал. А рисунок?.. Сначала было ощущение от репродукций. Я благоговел перед ними. Первая, поразившая меня, была — мальчик, рисующий за мольбертом девочку. Она сейчас висит в первом зале Третьяковки. Очаровательная картина. Влюбился я в инструментарий мальчика — мольберт, кисть. И наверно, в ту девочку тоже вместе с ним. Это был первый эмоциональный всплеск. Долгое время был наивным. Даже когда приехал в Москву, уже семнадцати лет, то как идиот бегал и искал пруд, который написал В. Серов. Такая была страсть! Хотя этот пруд высох давно, там дома стоят.
_____Корр. Мальчику нужно иметь огромное трудолюбие, чтобы подготовиться в Строгановку, например. Ты должен был уметь работать. Тебя, что, любовно принуждали к работе? Или просто в тебе все бурлило, клокотало, и тебя только надо было останавливать, придерживать, чтобы ты сам себя не загнал.
_____Г. Ж. Я долго взрослел и долго учился работать. Вундеркиндство мое быстро закончилось. Рисовал со страстью. До приезда в Москву я женщин не знал. То есть не тратил энергию на пиво, на девок, как теперь делают 16-летние подростки. И не считал рисование трудом, работой. Был круг интеллигентных людей в провинции. Приезжали к нам изумительные музыканты. В зале Филармонии сидели десять человек зрителей, и среди них я.
_____Корр. Тебя направляла туда умная мама?
_____Г. Ж. Нет, это был уже самоход. И тогда я не мог себе представить, что смогу жить без Вивальди. При этом родители абсолютно не понимали симфонической музыки. Зато народные песни они исполняли изумительно — в застольях, как водится. Пели громко, как в поле, где звуки поднимались до небес… Город у нас был крутой, много рабочих, освобожденных уголовников, но были сосланные интеллигенты: талантливые музыканты и актеры. Государство делало все правильно. Оно силой загоняло лауреатов к нам — город облагораживался. Пусть пять, десять человек, но окормлялись у высокого искусства.
_____Когда я в 17 лет поехал в Москву, то друзья с моими рисунками шли караваном до поезда. Несли они исключительно портреты. Несколько односторонним было мое увлечение портретом.
_____В Москве я, что называется, забежал в Строгановку. Начал показывать работы. И вдруг молодежь набежала на эти портреты. Помню восторг всеобщий. Ну, куда? — спрашивают. — Не видите — на факультет живописи ему надо. Хотя на живопись я был не готов. Нужна была особая специфическая программа подготовки. Но попытался… Писал на экзамене обнаженную женщину. До этого я вообще не видел их в таком виде, и, естественно, завалил — разволновался некстати. Но меня как талантливого все-таки оставили на отделении подготовки мастеров по керамике… Но я стал затухать: сырость общаги, пьянство старшекурсников, полублатные студенты какие-то. Помню в музее в Строгановке делал скучное задание, какой-то изразец копировал, а экскурсовод рассказывала посетителям, мол, этим летом приехал к нам из Сибири очень талантливый мальчик. Про меня рассказывала. Я и говорю — вот он я, ваш вундеркинд. Они посмотрели на мой рисунок с этого изразца — и не поверили. Сделано было плохо и скучно. В общем, в Строгановке я не пришелся ко двору. И, кстати, не понравился педагогам. Засмеялся однажды на лекции одного преподавателя. Он был такой рафинированный, западный человек, в бабочке ходил. Объяснял нам какую-то розеточку… Потом направил стопы в Суриковский институт. Сдавал там вместе с Шиловым. Помню его в бархатном размахае с бантом. С муштабелем писал свеклу и капусту… А сам я экзамен не сдал, и началась тяжелая полоса в жизни. Кинулся в Текстильный, сдал на пятерку рисунок по живописи, а на композиции завалился. Оттуда в военкомат — и в армию. Армия меня подняла. Там я воспрянул духом. Дембель встретил с хорошим настроением, повзрослевший. Устроился в Москве дворником. Год проработал, никуда не хотел поступать. С тремя земляками затеяли коммуну. Нас обуревали тогда странные, безумные фантазии. Сшили себе хламиды из мешковины. Работали в помещениях запущенных брошенных коммуналок. Это длилось года два. Потом появились женщины, начался разброд. Но Строгановку все же я благополучно закончил в 75-м году.
_____Союз художников всегда мне казался немного сумасшедшим домом. Сидишь среди художников, слушаешь их рассуждения об их гениальных картинах, а за окном идет в полумраке, в слякоти народ. Эти два мира, они никак не соприкасались. Вернее, соприкасались посредством Шилова и Глазунова. И это было обидно. Хотя что же народ? Деревенские мужики считали искусство Пластова баловством. Он боялся им говорить, сколько ему платят за каждую картину.
_____Корр. Два года как ты каждую неделю выставляешь в нашей газете свой рисунок. Я с интересом вглядываюсь в каждый из них. И задаю себе вопрос: что это за жанр? Было ли где-то такое уже разработано в истории искусства, в том числе русского? Эти темы? Этот стиль?.. В современной прессе, в газетной графике такого больше нет. Ты — единственный, не могу я это назвать и газетной карикатурой. Короче, я — в замешательстве.
_____Г. Ж. Часть моих коллег меня всячески поощряют. Иные — ругают на чем свет стоит. Одни говорят, что в Москве есть, примерно, десять-пятнадцать отличных карикатуристов, которым я в подметки не гожусь, обладающих стилем и наработками. А другие наоборот отмечают, что я в последнее время обрел себя в таком рисунке. Любя обе стороны, я мучительно размышляю над своими карикатурами. Сравниваю, взвешиваю. Очень внимательно смотрю на немецев. На моем рабочем столе лежат пачки “Шпигеля”, “Штерна”. Смотрю и американскую карикатуру, Кукрынисков. Трудно оценивать себя, но по реакции, например, людей на патриотическом митинге — а реакция именно таких людей мне более всего важна — я чувствую, что на верном пути. Есть Меринов, Мисюк — очень остроумные, маститые, интеллигентные карикатуристы. Но они живут совсем в ином мире…
_____Я знаю свою место в карикатуре. В прежние времена карикатура была несколько метафорична. В ней не было лица. Был тип идиота. Болвана. Дурака. Петровича. Тогда еще сама жизнь не персонифицировала зло. А теперь — зло обрело множественное воплощение в конкретных лицах. В конкретных бровях, щеках, носах, прищурах, ушах. Я делаю карикатуру как раз из такого материала. В этом смысле — я авангардист. Может быть, это немного не в русской традиции и тяготит меня иногда. Может быть, надо быть более лубочным, легким — зла непомнящим. Но ситуация в стране все суровее.
_____Корр. Когда ты рисуешь так называемую форму зла, то ты чувствуешь, видишь определенных прототипов, живых людей. Ну, например, Ельцин для тебя — это только черновой набросок на телеэкране, который ты высмотрел оком художника и трансформировал в карикатуру, или же это живой человек со своей судьбой, со своими детством, юностью, любовью? Если так, то не останавливает ли тебя погружение в живую душу. Нет ли в этом греха? К тому же ведь когда много думаешь о человеке, каком бы ни было злодее, то начинаешь невольно мягче относиться к нему. Как ты сам в себе совмещаешь свою доброту (а ты по природе человек очень покладистый, я знаю) и чувство ненависти?
_____Г. Ж. Да, я уступчив по жизни, никогда не буду судиться, за копейку драться, за место под солнцем — всегда уступлю. Но я ненавижу людей, которые лезут без очереди. Когда я при социализме заседал в художественном совете, то часто видел таких наглецов. Особенно поколение пятидесятых годов рождения — очень характерное по части наглости. Именно они нашли в Ельцине свою точку опоры. Присосались к нему. Он оказался из их же породы. Тоже полез во власть вне очереди, все круша на своем пути. И решился на убийство в 93-м году.
_____Все! Смертный грех уже на нем, а я — художник, рисую Ельцина с печатью этого греха на челе.
_____Кстати, до 93-го года я его рисовал достаточно добродушно. В одной ньюйоркской квартире висит моя работа: Ельцин — как крепостник в шереметьевском камзоле. Теперешние мои Ельцины не нравятся Америке.
_____Я убежден, что Ельцин персонифицировал собой поколение боровых и гайдаров. Даже так скажу, он пожертвовал собой для того, чтобы Березовский и Чубайс утверждали в стране свой порядок.
_____Корр. Ты уже несколько раз в нашей беседе начинал говорить о Западе. А недавно вот ездил в Берлин…
_____Г. Ж. Пригласили старые друзья. Когда-то у меня была выставка в Германии, и я познакомился с семьей пастора. Очень люблю эту семью. Есть у меня близкие люди и среди православного духовенства, но как-то ближе я сошелся именно с протестантами. Наверное, это грех, но, надеюсь, не такой уж большой.
_____Так вот, мои немецы сделали мне подарок на 50-летие: купили билет, нашли людей, которые купили мою картину. Я жил у них десять дней. Ездил по Берлину, по пригородам. Да, я люблю Запад как некий передаточный механизм великих цивилизаций. Ветхий Рим дошел до нашего времени через Запад, Византия — через Россию. И я как бы пытаюсь сопрегать в душе эти цивилизации. Так получилось, что Германия и немцы мне оказалась достаточно близки, хотя наши отцы насмерть бились друг с другом. Был я и у Бранденбургских ворот, на том месте, где когда-то сфотографировался мой батя. Но испытывал, конечно же, совсем другие чувства, в отличие от него. Берлин сейчас пытается стать вновь имперским городом и недавно собрал всех художников Европы. И один наш негодяй, который когда-то свои яйца демонстрировал на фоне горящего “Белого дома”, он там выкинул очередной финт. Стал разбрасывать листовки: “Долой буржуазное искусство”. Его скрутили. И в это время торжественно объявили: “Александр Бренер. Россия! ” Такой вот жанр…
_____В Европе был не раз, в том числе и в Италии. А на днях группа итальянских студентов приезжала ко мне. Молодые люди, веселые. Я совершенно не хотел говорить с ними о политике, о нашей русской беде. Рассказывал им о писателях, о том, что они находятся сейчас на историческом месте в центре треугольника, углами которого являются дома Чехова, Булгакова, Горького. Я очень люблю Чехова, хотя теперь немного остыл. Когда-то очень нравился Булгаков, теперь и к нему немного охладел, и вдруг полюбил опять Горького. Так я им говорил. То есть я человек достаточно литературный. Они спросили, к какому типу художников я себя отношу. Я ответил, что есть, к примеру, музыканты, которые играют менуэт, находясь даже на тонущем “Титанике”. Наша страна сильно кренится. И можно было бы сейчас играть красивую музыку, чтобы публика забыла, не думала о свершающейся катастрофе. Я не такой. Своим искусством я хочу дать адекватное выражение нашему времени. Вот, говорю, висят перед вами картины о расстреле Дома Советов: “Казак Морозов”, “Воин с автоматом”. А вот кони, разрывающие колючую проволоку грудью, — это метафора России…
_____Если рассматривать историю искусства, то все художники как бы пытались вырваться из границ искусства. Почему у грековцев не получился Афганистан? Потому что они не пытались выбраться из границ искусства. Оставались в рамках традиционной, реалистической багетной живописи. Один рисовал русских офицеров в Афганистане на привале чуть ли не с кисетом… Да они же “Мальборо” курят!
_____Корр. А откуда же, Геннадий, берется эта острота зрения, желание выбраться из границ привычного, наезженного? В твоих карикатурах хотя бы?
_____Г. Ж. В карикатурах это просто реакция маленького человека, меня, в данном случае, на бешенно несущуюся тройку — Россию. Сердечный порыв, чувство гнева… Есть в среде московских художников мастерюги и посильнее меня. Они смогли бы так же рисовать карикатуры, которые были, может быть, лучше моих. Но по какой-то причине они этого не делают. Один блистательный мастер, профессор Суриковского института, когда-то он создавал отличные плакаты по БАМу. Я наслаждался, как он все это делал. И сейчас он в целом разделяет нашу точку зрения на происходящее. Но свое творчество оставляет в стороне. Почему? Даже из прагматических соображений есть смысл отдаться стихии новых времен, этой буре, и она вынесет любого мастера на высоту известности, популярности. В этом отношении — время наше благодатное. Главное, начать. Лично я начал с того, что однажды сделал первый большой плакат и сам понес его на демонстрации. Там был изображен Попов в виде орангутанга, сидящего на Москве. И вот я иду с этим плакатом: куда ни поверну — народ падает от хохота. Я человек непосредственный, это у меня с детства, и мне очень нужна такая реакция. Приношу в редакцию на планерку очередной рисунок и слежу за реакцией Проханова как человека художественно очень образованного, мгновенно реагирующего на пластику. Это Проханов. А есть, наоборот, люди, которым медведь на глаз наступил. Они не поминают рисунка. Таких много в народе. Еще Репин рассказывал, как он писал с натуры картину, а крестьянин подошел к холсту и не увидел пейзажа на холсте. И речь здесь шла о классическом реализме. А в карикатуре ведь еще более сложные средства используются.
_____Так за два года пришел к выводу, что в карикатуре надо упрощаться, не мудрить, короче говоря. Рисовать чище — по знаку, по силуэту.
_____Штук десять карикатур опубликовала “Советская Россия”. Но все-таки только в “Завтра” я, как у себя дома. Эта газета для меня во многом еще непознанная. Какое-то чудо, что она существует. Я уже говорил, что пытался создать нечто подобное в своем “Русском пожаре”, но уже через пару выставок меня стала терзать обреченность. Я не успевал сам работать, не успевал натаскивать публику. Как “Завтра” выживает — не понимаю.
_____Корр. И самый короткий вопрос: что для тебя семья?
_____Г. Ж. Семья это все… Это воздух, которым я дышу, но порой не замечаю, да простят меня мои близкие.
_____Корр. Когда же в нашей газете появится объявление о такой выставке?
_____Г. Ж. Весной.
_____
