В А С И Л И Й Ш А Х О В,
военный журналист
1941 – 1945: ленинская загадка Пришвина
«После разгрома немцев, какое может быть сомнение в правоте Ленина? Русский народ победил Гитлера, сделал большевиков своим орудием в борьбе, и так большевики стали народом"
«Сталина считаю в высшей степени подходящим ко времени человеком. Сталин не пришел из ниоткуда, из пустоты, не выпрыгнул как черт из табакерки, Сталин – это ответ российской истории на трагические ошибки и ложь русского либерализма.».
М.М. Пришвин.
Красногвардейцы читают Пришвина
«Пройди по Руси, и русский народ ответит тебе душой, но пройди с душой страдающей только – и тогда ответит он на все сокровенные вопросы, о которых только думало человечество
с начала сознания…»
М. М. П р и ш в и н.
Великая Отечественная война в жизни и творчестве Михаила Михайловича Пришвина… Дневник писателя, который он вёл полвека (с 1905 по 1954 год). Записи от 21 и 22 июня 1941 года. М и р и в о й н а. Как отразился этот р у б е ж в личностном восприятии большого русского писателя, мыслителя, граждаина, патриота?
Запись 21 июня. Встреча в лесу с цветами, их разнообразие: фиалки - первые цветы и бутоны ландышей «сошлись» с мячиками одуванчиков, ранние весенние цветы соседствовали с летними: черёмуха - начало весны - встретилась с концом её - цвела сирень. И - запись следующая: «В о й н а
(4 утра 22 июня). Ефремов, механик, сын хозяйки… сегодня около двух дня вылез из клети и сказал: «Знаете или не знаете?» И, увидев, что не знаю: «Сегодня в 4 утра фашистская Германия» и проч. И всё полетело… Первое было, это пришло ясное сознание войны, как суда народа…».
Дневниковая запись - жанр особенный: это сплав, синтез личностного переживания, исповеди, проповеди, документа, настроенния, мимолётной эскизной зарисовки и, философского прозрения, сиюминутности, «злобы дня» и выверенных годами мучительных раздумий, противоречий, обретений и поражений, выверенной мудрости, опыта. Особо ценны дневниковые записи великих людей, носителей гражданского мужества, совести, нравственного идеала. Тем более - записи о событиях глобальных, судьбоносных, определяющих жизнь людскую на десятилетия, на века…
Записи первых военных дней: «… мало было вестей, почти ничего… А впрочем, как и в 1914 году, чего-то мы не знаем… По радио передавали глухо о больших сражениях. Из Москвы вести: река женских слёз. И скоро с фронта, река мужской крови…». Июньско-июльские заметки фиксируют быт и бытие военной Москвы, фронтового Подмосковья: люди с противогазными сумками, сокращенное автомобильное движение, бомбоубежища, «Тревога!», духовное роднение («всех объединил страх за родину… Весь народ поднялся»).
Пришвин направляет в «Правду» публицистическое эссе «Моему другу на фронт».В первые дни войны в сборнике «Вперёд, за нашу победу!» публикуются патриотические раздумья русского писателя. Крупнейший литератор считает незазорным для себя печатать свои очерки в районной газете. Дневниковые заметки фиксируют незабываемое: платформы с зенитными орудиями, юные и пожилые солдаты, зажигательные бомбы, большие и малые пожары. Думы, думы! «23 августа. Прошло два месяца войны. Враг на пороге у всех жизненных центров страны. Простые люди ждут переворота («Минина и Пожарского»)…
Мятущаяся мысль художника-психолога. Осенние зарисовки: неведомым морозиком обожгло листики черники и голубики, они покраснели, а лиловый вереск побелел. Холодные зори. Тревожные вести: немец под Можайском, Вязьма взята, фашисты заняли Дмитров, Клин. Слышна уже пушечная стрельба в направлении Калязина… «10 ноября. Речь Сталина произвела огромное впечатление… вообще «победа будет за нами»…
Подмосковное Усолье… Дневниковые размышления декабря 1941-го: «12 декабря. Сейчас идёт война всего земного шара, потому что в беде, постигнувшей нас, весь мир виноват… Взяли назад Калинин, Елец, Ливны. Лесник сказал: - Отступать, так отступать, гнать, так гнать!».
Михаил Михайлович отказался от эвакуации в глубокий тыл; постоянный мотив его размышлений, бесед с самим собой в дневниковой автоисповедальности: «Тянет на войну!»
В 20 километрах от шоссейной дороги Москва-Ярославль есть деревушка Усолье (под Переяславлем-Залесским). Здесь жил Пришвин, отсюда на старенькой «эмке» добирался до столицы, возвращася обратно, наблюдая, сопереживая народное горе.
В сердце писателя -гуманиста вызревает «необходимое огненное слово»; он готовит (на пяти языках) воззвания к соотечественникам, трудящимся Европы, Америки, Азии.
Война и мир. Бесчеловечность фашистского изуверства и жажда прекрасного, возвышенного, вечного. Узники лагерей смерти хранили, как святыню, переписанные от руки стихи Есенина и лирико-философские миниатюры «Лесная капель». Михаил Михайлович, отметая обвинения в аполитичности, «несвоевременном обращении к цвеочкам и листикам», писал: «Борьба за «Лесную капель» для меня есть такая же борьба за Родину как… борьба за ту же Родину на фронте…».
В связи с 70-летием со дня рождения М.М. Пришвин получил награду - орден Красного Знамени.
Дневниковые новеллы-миниатюры Пришвина - как бы «наброски» к художественно-документальному эпосу о «войне и мире». Психологическая глубина, нравственно-философский анализ сквозят в документально-репортажных зарисовках. По глубинной трагедийности его дневниковые зарисовки перекликаются с такими психологическими шедеврами, как «Враги сожгли родную хату…» М. Исаковского.
Газета «Красная звезда» предоставила свои страницы для пришвинских «Рассказов о ленинградских детях»
(были опубликованы жанрово самостоятельные части : «Ботик», «Родина», «Папа-генерал», «Бабушка и внучка»). Чтение пришвинских новелл по радио вызывало благодарный отклик миллионов слушателей.
Михаил Михайлович - желанный гость школьников. «Выступали у пионеров в Сокольниках. Чудесные лица детей» - запись 26 марта 1944 года.
Наступил 1945 год. Пришвин со всё возрастающим напряжением следил за событиями на фронтах Великой Отечественной. События глобального характера. И - личное, интимное, далёкое-близкое. Пришвинские дневники - философский эпос; свои наблюдения, прозрения, выводы мемуарист-мыслитель соотносит с мировой художественной культурой, мировой этикой и эстетикой. Данте, Гёте, Шиллер, Гамсун, Диккенс, Вернадский, Флоренский, Розанов, Чехов, Есенин, Блок, Пушкин, Лермонтов, Метерлинк, Шолохов, Бунин, Горький, десятки других имён; «вечные образы», «проклятые вопросы», «магический кристалл» фантазии, шедевры, классика и широкий круг «участников жизни» - современников.
Беглая фиксация происходящего на фронтах Великой Отечественной чередуется в его дневниках с серьёзными духовными, методологическими обобщениями («Русский народ впервые понял себя: не на стороне спасение, а в себе»; «Смотришь и радуешься силе жизни, побеждающей скорбь»).
…Николай Зотович Бирюков, автор знаменитой повести «Чайка», вспоминал о своей беседе с Пришвиным, его взволнованный рассказ:
- Получил письмо с фронта от молодого бойца, что в разгромленном немцами местечке нашёл мою книгу и стал читать при свете степного пожара. Но огонь уходил от него, потому что сгорела трава, и он, читая книгу, должен был двигаться под пулями, при разрывах артиллеристских снарядов и мин.. И так, продвигаясь вперёд, за н очь он прошёл три километра и к рассвету кончил весь том. А теперь пишет просьбу прислать его продолжение… Конечно, такой жаждущий живой воды мог бы и с другой книгой идти за пожаром…». Пришвин скромно заметил: «Но какая-то капля живой воды, несомненно, заключается и в моём творчестве».
«О чём шепчутся раки…»
(русские лирики Сергей Есенин и Михаил Пришвин)
«…Пройди по Руси, и русский народ ответит тебе душой, но пройди с душой страдающей только – и тогда ответит он на все сокровенные вопросы, о которых только думало человечество с начала сознания…»
М и х а и л П р и ш в и н
Звени, звени, златая Русь,
Волнуйся, неуемный ветер!
Блажен, - кто радостью отметил
Твою пастушескую грусть.
Звени, звени, златая Русь.
Люблю я ропот буйных вод
И на волне звезды сиянье.
Благословенное страданье
Благословляющий народ.
Люблю я ропот буйных вод.
С е р г е й Е с е н и н
Пётр Пришвин в книге «Передо мной часто встаёт образ отца. Воспоминания о М.М. Пришвине» (М., 2009) рассказывает о встречах
М.М. Пришвина с Есениным, с литераторами «есенинского круга».
«Сближение» Пришвина и Есенина (при всей их самобытности,
художественно-духовной индивидуальности) «прослеживается» и в контексте лично-бытийных , творческих контактов с современниками-сопутниками. Таково, например, их «тяготение» к А.М. Ремизову.
Отнюдь не случайно Сергей Есенин посвятил Ремизову именно свою
«Лисицу» (1916):
На раздробленной ноге приковыляла,
У норы свернулася в кольцо.
Тонкой прошвой кровь отмежевала
На снегу дремучее лицо.
Ей всё бластился в колючем дыме выстрел,
Колыхалася в глазах лесная топь.
Из кустов косматый ветер взбыстрил
И рассыпал звонистую дробь…
Как желна, над нею мгла металась,
Мокрый ветер липок был и ал.
Голова тревожно подымалась
И язык на ране застывал.
Желтый хвост упал в метель пожаром,
На губах – как прелая морковь…
Пахло инеем и глиняным угаром,
А в ощур сочилась тихо кровь.
А.М. Ремизов (как и Всеволод Иванов) «примкнул» к литературно-художественной группе «Краса», в которую входили Городецкий, Есенин, Клычков, Ширяевец; объединил их «острый интерес к старине, к народным истокам поэзии» (С. Городецкий).
Михаил Пришвин свидетельствовал: «Я был очень близок к Ремизову и не откажусь теперь признать его своим учителем, как и многие другие, начинавшие вместе со мной, ставшие потом более или менее известными, например, АН. Толстой, В.Я. Шишков, И.С. Соколов-Микитов и Е.И. Замятин. У Ремизова была настоящая студия, как у художников, у него была школа, к нему ходили, читали свои рассказы и многим он так исправлял их, что трудно было узнать потом, что от учителя, что от ученика… Меня пленяло исключительное отношение Ремизова к искусству как к делу».
«Сближения» и «отталкивания» духовно-нравственных исканий,
художественно-эстетических обретений Пришвина и Есенина связаны с биографиями их «сопутников» (среди них – Ремизов, Белый, Вс. Иванов, Сергеев-Ценский, Замятин, Леонов, Чапыгин, А. Толстой, Л. Сейфуллина, Шишков).
Пришвин и Есенин – в числе подписавших в мае 1924 года известное письмо в Отдел печати ЦК РКП (б), где «попутчиками» ставились принципиальные творческие вопросы.
Пришвин – в числе неравнодушных есенинских читателей. В письме к Максиму Горькому Пришвин оценивает «Злые заметки» Бухарина как «хулиганские», вызвавшие в нём «чувство возмущения и унижения».
Трагическая судьба Есенина волновала Пришвина. Дневниковые пришвинские записи отразили ход, направление, напряженность мыслей Михаила Михайловича. - «…Вот Есенин повесился и тем самым спас многих поэтов. Стали бояться их трогать. Предложи этим разумникам вместе сгореть, как в старину за веру горели русские люди. «За что же гореть? – спросят они, - все принципы у нас очень хорошие, желать больше нечего; разве сам по себе коллективизм плох или не нужна стране индустриализация? Защита материнства, детства, бедноты – разве все это плохо? За что гореть?.. Вероятно, так было и в эпоху Никона: исправление богослужебных книг было вполне разумно в то же время, под предлогом общего лика разумности происходила подмена внутреннего существа. Принципа, за который стоят, как и в наше время, не было – схватились за двуперстие и за это горели. Значит, не в принципе дело, а в том, что веры нет: интеллигенция уже погорела…»
«Огненное, действенное чувство Родины…
Видение души человека через образы природы…»
«Родился я в 1873 году в селе Хрущёво Соловьёвской волости Елецкого уезда … по старому стилю 23 января, когда прибавлялся свет на земле и у разных пушных зверей начинаются свадьбы…»(из автобиографических записей). Автобиографическая «Кащеева цепь» воссоздаёт в нашем воображении небольшую деревеньку с соломенными крышами и земляными полами: «Мне выпала доля родиться в усадьбе с двумя белыми каменными столбами вместо ворот, с прудом перед усадьбой и за прудом - уходящими в бесконечность чернозёмными полями. А в другую сторону
от белых столбов, в огромном дворе, тесно к садам, стоял серый дом с белым балконом. В этом большом помещичьем доме я и родился».
Контрасты социальные и нравственные; бедность селян, тяжёлый труд и талантливость человека земли («та чудесная музыкальная речь, которая мне везде и всюду слышится»). В дневниках Пришвина отразилось Русское Подстепье: колокольные звоны в Ельце и Лебедяни, зимние дороги («…Лебедянь, Ливны, Козлов, Задонск, Липецк… Раньше обозы какие… не объехать… Жуть!»); думы от Хрущёва до Петербурга, от Петербурга до Хрущёва («Вглядываюсь в пейзаж… Родные поля… Хочу смотреть на всё это…»).
В какой-то сотне вёрст – Данковщина, Рязанщина, есенинская «малая родина»… - «В том краю, где желтая крапива И сухой плетень, Приютились к вербам сиротливо Избы деревень. Там в полях, за синей гущей лога, В зелени озер, Пролегла песчаная дорога До сибирских гор. Затерялась Русь в Мордве и Чуди, Нипочем ей страх. И идут по той дороге люди, Люди в кандалах…».
,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,
События начала века в восприятии Михаила Пришвина и Сергея Есенина…
…юность светлую мою
В борьбе других я не увидел.
Что видел я?
Я видел только бой
Да вместо песен
Слышал канонаду.
Не потому ли с желтой головой
Я по планете бегал до упаду?
Но все ж я счастлив.
В сонме бурь
Неповторимые я вынес впечатленья.
Вихрь нарядил мою судьбу
В золототканое цветенье…
С. Есенин. «Русь уходящая».
…Михаил Пришвин видел отношение крестьян к царскому манифесту 17 октября 1905 года. Крестьяне чувствовали, что вместо ожидаемой «нарезки земли» провозглашаются непонятные, далёкие от жизни истины. Фрагмент очеркового цикла «Заворошка»:
«Фекла, - спрашиваю знакомую бабу, - слышала, что в церкви читали?
- Как же, слышала, батюшка, слышала, явственно читал.
- Ну говори, что поняла.
- Всё поняла. Читали: царь польский, князь русский… и ещё.. Да, да, вспомнила: литовский царь. А потом ещё сказал: все-ми-лос-ти-вей-ше.А под конец совсем явственно: протчая, протчия и протчие».
В другом очерке этого цикла крестьянин говорит о своём бедственном и бесправном положении: «Мы, как скотина, что прасолы гонят. Обняла ночь, загнали прасолы скот в лощину: стена с одной стороны, стена с другой, стена с третьей, а на четвёртой стороне, позади, сидят прасолы…». «Опытный человек», бывший бурмистр так оценивает «манифест»: «Не-ет, брат. Шабаш! Свобода, свобода, эх! Визгу много, шерсти мало!».
Очерковый автор-повествователь фиксирует: разбуженная событиями 1905 года, русская деревня неспокойна, нестабильна, жаждет перемен. Знакомый пахарь-земледелец говорит автору-рассказчику: «Ужатие великое, но, рано ли, поздно ли, придёт час : лопнет».
Цензурные преследования обрушились на Пришвина. Был запрещён к публикации публицистический очерк «Власть и пахари». «Наше правительство слабое: не знает времени… Время сейчас народное… - размышляет один из пришвинских героев-правдоискателей. - …власти больше не будет и народ будет сам, последние будут первыми, и первые - в огонь…»
В 1913-ом писатель совершает путешествие в Крым. Встреча с морем, со «свободной стихией»: «Руки мои стали больше и сильнее, чем у самого Геркулеса, я охватываю этими руками весь горизонт синего моря, прижимаюсь грудью к родимой матери - морю; как море, спокоен и силён, всё тут моё: мои чайки, мои буревестники летают над морем, мои дельфины играют, мои волны выбивают из чёрных скал разноцветные камни».
Обращаясь к традиции «Власти земли» Глеба Успенского, к народным рассказам и очеркам Ник. Успенского, Левитова, Слепцова, Решетникова, Михаил Пришвин размышляет о страшной силе «власти тьмы», разрушительности культа стяжательства. Герой рассказа «Косыч» (1916) даже в бедственные для нации годы войны с болезненной страстью говорит о своих «запасах»: «Зерно я теперь не выпущу, ни одного зёрнышка не выпущу; буду свиней кормить, потому теперь расчёта нет кормить человека».
За год до своей кончины Михаил Михайлович вспоминал о том, как воспринял он события Февраля и Октября 1917-го:
«Хотя я и вошёл к тому времени во все петербургские литературные круги, всюду печатался и был уже признанным писателем, я продолжал жить среди природы и простого русского народа, лишь изредка появляясь в столице… В это декадентское время видел я поэтов, мелькавших, как бабочки-подёнки, и видел настоящих поэтов, как Блок, всегда тоскующих в поэзии о чём-то большем, чем поэзия в метрах. Великие поэты разрешались от такой тоски стихами, а я гасил себя в соприкосновении с моей землёй, стараясь захватить из неё хоть что-нибудь на память, хоть что-нибудь напоказ людям во свидетельство великой, радостной, цельной жизни. Таким меня застала Великая Октябрьская социалистическая революция» («Советские писатели. Автобиографии в 2 томах, т.2. М., Гослитиздат, 1959).
«Блок ещё за сколько лет до революции выступал в религиозно-философском обществе с пророчеством о революции, - писал М.Пришвин о встрече с автором поэмы «Двенадцать» в 1917 году. -…И вот всё совершилось, как ожидалось и стало очевидно, и адвокату здравого смысла тогда оставалось выйти на разрушенную улицу и посмотреть, как же всё это вышло в действительности. За этим занятием мы встретились однажды с Александром Александровичем (« Феникс», Сб. кн. 1, изд. «Костры».М.,1922).
Пришвин - из тех писателей, которые «приняли» революцию («…с революцией… всех родных людей родной земли я почувствовал вдруг в себе самом, мне не нужно было бежать… в поисках счастливых сказочных земель…»).
Сергею Есенину события видятся, конечно же, несколько по-другому:
Я человек не новый!
Что скрывать?
Остался в прошлом я одной ногою,
Стремясь догнать стальную рать,
Скольжу и падаю другою.
Но есть иные люди.
Те
Еще несчастней и забытей.
Они, как отрубь в решете,
Средь непонятных им событий…
«П р и н я т и е» революции Есениным и его автобиографическим (лирическим) героем было сложным и противоречивым
(декларативно-романтическое, пафосно-прометеевское не исключали, а наоборот, мотивировали мефистофелевский скепсис, гейневский парадоксализм, щедринскую иронию автобиографического повествователя).
Кто это? Русь моя, кто ты? Кто?
Чей черпак снегов твоих накипь?
На дорогах голодным ртом
Сосут край зари собаки.
Им не нужно бежать в «туда» -
Здесь, с людьми бы теплей ужиться.
Бог ребенка волчице дал,
Человек съел дитя волчицы.
(«Кобыльи корабли»).
