То направление в истории русской философии, которое принято именовать «философией русского зарубежья» и связывать с, так называемым, «философским пароходом», представлено одними из самых ярчайших представителей оригинальной русской мысли, среди которых и Николай Александрович Бердяев, и Лев Шестов, и Николай Онуфриевич Лосский, и Семен Людвигович Франк, и др. выдающиеся представители русской мысли. Особое место в представленном ряду, как представляется, занимает Иван Александрович Ильин.
Как мне кажется, философское наследие Ильина имеет огромное значение как, своего рода, мост, связывающий современную русскую мысль через влияние на русскую философию и литературу второй половины XX в., например, в лице Александра Исаевича Солженицына, и «религиозно-философский ренессанс», русскую философию XIX – первой половины XX вв., с которой Ильин связан не только исторически, но интеллектуально. Кроме того, Ильин развивал ряд идей, связанных с допетровской русской интеллектуальной традицией, ренессансом которой через философию славянофилов, метафизику всеединства Владимира Сергеевича Соловьева, философию общего дела Николая Федоровича Федорова, софиологию, стала русская религиозная философия XIX – первой половины XX вв. Так, например, Ильин развивает в рамках своей системы философскую категорию «сердца», введенную в русский философский контекст и разрабатываемую еще в допетровский период русской мысли. Так, в работе «О русской идее» он пишет: «В основе всей русской культуры лежит живая очевидность сердца… Именно эта живая очевидность сердца лежит и в основе русского исторического монархизма… Но сердце и созерцание дышат свободно. Они требуют свободы, и творчество их без нее угасает. Сердцу нельзя приказать любить, его можно только зажечь любовью. Созерцанию нельзя предписать, что ему надо видеть и что оно должно творить. Дух человека есть бытие личное, органическое и самодеятельное: он любит и творит сам, согласно своим внутренним необходимостям».
Таким образом, продолжая сформированное «религиозно-философским ренессансом» направление русской мысли, творческое наследие Ивана Александровича Ильина вместе с тем оказывает непосредственное влияние на современную русскую философию. И в этом смысле, как мне представляется, необходимым является обращение к творчеству публициста, философа, одного из крупнейших русских писателей XX в. Александра Исаевича Солженицына, на мировоззрение которого Ильин оказал непосредственное влияние.
Философичность русской литературы и литературоцентричность русской философии, как видится, связаны, в том числе и с тем, что в русской культуре нередко происходит совмещение литературного и публицистического, и, более, философского творчества, в качестве примеров которого можно упомянуть и Николая Васильевича Гоголя, и Василия Николаевича Карпова, и, безусловно, Федора Михайловича Достоевского, и ряд других выдающихся представителей русской культуры. Не является исключением в этом смысле и творчество Александра Исаевича Солженицына, написавшего как ряд крупных литературных произведений, так и публицистических и философских текстов. Тем не менее, если о Солженицыне как о писателе уже многое сказано, то о Солженицыне как о философе пока говорят, на мой взгляд, крайне мало и недостаточно.
Итак, обращаясь к вопросу о влиянии философии Ивана Александровича Ильина на мировоззрение Солженицына, безусловно, нужно в первую очередь указать работу «Как нам обустроить Россию» (брошюра к газете «Комсомольская правда» от 18 сентября 1990 г.), являющуюся, в некотором смысле, программным текстом. Так, обращаясь к Ильину, он пишет: «Наш философ этого века Ив. А. Ильин писал, что духовная жизнь народа важней охвата его территории или даже хозяйственного богатства; выздоровление и благоденствие народа несравненно дороже всяких внешних престижных целей». По мнению Солженицына, «надо теперь жестко выбрать: между Империей, губящей прежде всего нас самих, – и духовным и телесным спасением нашего же народа. Отделением двенадцати республик, этой кажущейся жертвой – Россия, напротив, освободит сама себя для драгоценного внутреннего развития, наконец обратит внимание и прилежание на саму себя». А, между тем, сам Иван Ильин именно в «имперском понимании своих задач» видел выражение своеобразия русской культуры, которой «соответствовала… терпимость ко всякому иноверию и ко всякой иноплеменности». По Ильину, «русский мир жил и рос в пространственных просторах и сам тяготел к просторной неестественности. Природная терпимость души влекла русского человека к прямодушию и открытости, превращала его страстность в искренность и возводила эту искренность к исповедничеству и мученичеству».
Безусловно, для Ильина как для эмигранта духовная Россия не могла быть тождественна государственному образованию, а распространялась гораздо шире. Это очень хорошо видно и сегодня, когда стало очевидно, что духовная Россия распространяется куда шире границ Российской федерации.
В работе «Что сулит миру расчленение России. I», написанной 15 июня 1950 г., он пишет: «Беседуя с иностранцами о России, каждый верный русский патриот должен разъяснять им, что Россия есть не случайное нагромождение территорий и племен и не искусственно слаженный «механизм» «областей», но живой, исторически выросший и культурно оправдавшийся организм, не подлежащий произвольному расчленению. Этот организм есть географическое единство, части которого связаны хозяйственным взаимопитанием: этот организм есть духовное, языковое и культурное единство, исторически связавшее русский народ с его национально-младшими братьями духовным взаимопитанием; он есть государственное и стратегическое единство, доказавшее миру свою волю и свою способность к самообороне; он есть сущий оплот европейски-азиатского, а потому и вселенского мира и равновесия. Расчленение его явилось бы невиданной еще в истории политической авантюрой, гибельные последствия которой человечество понесло бы на долгие времена».
Государственное устройство имперской России, таким образом, есть органическое образование, имеющее историософский смысл и проистекающее из самой сути русской культуры, сформированной, по выражению Бердяева, в «необъятности, безграничности, бесконечности русской земли и русской души… географии физической и географии душевной». Ильин указывал: «Русскому человеку свобода присуща как бы от природы. Она выражается в той органической естественности и простоте, в той импровизированной легкости и непринужденности… Эта внутренняя свобода чувствуется у нас во всем: в медлительной плавности и певучести русской речи, в русской походке и жестикуляции, в русской одежде и пляске, в русской пище и в русском быту». И, безусловно, безграничность русской земли выражается не только в русской речи или в русской песни, но и в самом «имперском понимании своих задач», причем империя тут понимается именно как органическое образование.
Таким образом, можно заметить, что обращаясь к наследию Ивана Александровича Ильина, Солженицын далеко не всегда не противоречит идеям самого философа. Тем не менее, я думаю, что творческое наследие Солженицына гораздо глубже и шире, нежели отдельно взятые политически ангажированные тексты, и в нем, безусловно, присутствует сильное влияние философии славянофильства, которую в XX в. творчески развивал Иван Ильин.
Данный текст – это не столько попытка дать целостный анализ, сколько постановка вопроса и взгляд на Ильина как на того мыслителя, который знаменует собой непрерывность русской интеллектуальной традиции и способен связать русскую религиозную философию XIX – первой половины XX вв. с современной русской мыслью.
