«Нет, не пошла Москва моя
К нему с повинной головой,
Не праздник, не приемный дар —
Она готовила пожар
Нетерпеливому герою.
Отселе в думы погружен,
Глядел на грозный пламень он…»
Александр Пушкин
Если бы не пепелище 1812 года, Москва имела бы совсем иной облик. Разумеется, пожары случались всегда и везде, но такого хтонического ужаса не знали даже привычные москвичи – деревянные кварталы Первопрестольной вспыхивали часто. Благодаря водевилям и костюмным мелодрамам, война с Наполеоном выглядит, как романтическая прогулка, но реальность куда как жёстче – после Бонапарта мир восстанавливался очень долго, и «Москва, спалённая пожаром», по сути, выстраивалась заново.
Со школьных лет всем памятен этот фрагмент: «Огня пожаров нигде не было видно, но со всех сторон поднимались столбы дыма, и вся Москва, все, что только мог видеть Пьер, было одно пожарище. Со всех сторон виднелись пустыри с печами и трубами и изредка обгорелые стены каменных домов. Кое-где виднелись уцелевшие церкви. Кремль, неразрушенный, белел издалека с своими башнями и Иваном Великим. Вблизи весело блестел купол Ново-Девичьего монастыря, и особенно звонко слышался оттуда благовест.
Благовест этот напомнил Пьеру, что было воскресенье и праздник рождества богородицы. Но казалось, некому было праздновать этот праздник: везде было разоренье пожарища, и из русского народа встречались только изредка оборванные, испуганные люди, которые прятались при виде французов».
Допожарная архитектура в столице – редкость, и её особо ценят краеведы, устраивающие экскурсии по «уцелевшим» островкам дивной старины. Жизнь москвича, будь он аристократ или портняжка, разделилась в 1812 году на «до» и «после». Возвращались к уголькам и копоти. Петербургский свет в эти моменты жил своей привычной суетой – званые ужины, концерты, интрижки. Корсиканскому чёрту хотелось именно Москву – он не был туп, напротив, он был гениален – ждал ключи от Кремля, а не от Зимнего. Об этом и предлагается порассуждать на выставке "Москва и москвичи в эпоху Александра I", проходящей в комплексе Царицыно.
Вот - яркое, хотя излишне пафосное полотно немца Альбрехта Адама "Наполеон в горящей Москве", написанное уже в 1840-х, когда война сделалась почти легендой. Смятённый Бонапарт напоминает героя античной трагедии, а дым – красив, как рокайльные облака, зато фон выписан по-тевтонски тщательно, и у нас есть возможность рассмотреть все нюансы Москвы-полыхающей. В пару к "Наполеону" - "Совет в Филях" Алексея Кившенко, написанный ещё позже, в 1880 году, но попавший во все учебники по истории. На выставке есть многое из того, что мы уже видели и знаем, и это помогает освоиться в удивительном пространстве Царицына.
До и после 1812-го. Быт и нравы. Император Александр – купидон или «плешивый щёголь» (по мнению Пушкина), триумфатор и – властитель слабый да лукавый? Представлены карты и документы, платья для балов и визитов, наряды мещанок и купчих, предметы быта, портреты современников и - картинки, показывающие, сколь не похожа была Москва рубежа XVIII – XIX столетий на то, что мы сейчас наблюдаем даже в центре. До изобретения фотографии большим спросом пользовались «виды» городов, поместий и прочих окрестностей. Существовали целые плеяды художников, специализировавшихся на ‘veduta’. Требовалась пунктуальность и отражение любой мелочи, пусть и сомнительной (к слову, этот мотив разыгран в кинодраме Питера Гринуэя "Контракт рисовальщика").
Ведуты выполняли и архитекторы, допустим, сам Джакомо Кваренги, чью панораму Кремля можно увидеть на экспозиции. Рисунки Огюста-Антуана Кадоля также известны, а здесь показаны его знаковые рисунки с изображением Тверской улицы и Кузнецкого моста в 1825 году. Судьба Кадоля - как авантюрная книжка. Впервые он попал в Россию вместе с войсками Наполеона, очутился в плену, бежал, а потом – в 1820-х вернулся уже как мэтр и создал картины русской жизни. Француз сердечно восхищался городом, заново родившимся из пепла в короткие сроки.
Не было недостатка и в отечественных мастерах – тому пример фотографически-точная работа Фёдора Алексеева с Китайгородской улицей, частью стены и «московскими типами» - господами в карете, мужиками, торговкой. Москва была пестра, и как сказал Пушкин, в ней имелось всё: «Бухарцы, сани, огороды, / Купцы, лачужки, мужики, / Бульвары, башни, казаки, / Аптеки, магазины моды, / Балконы, львы на воротах / И стаи галок на крестах». Невероятно хороши картины профессора Академии Художеств, педагога Максима Воробьёва – Кремль со стороны Устьинского и – Каменного мостов.
Вот – подробнейшая карта города, сделанная в 1825 году. Крохотна была Москва – эта резная шкатулочка! Ещё в начале XX века сохранялись примерно эти же границы Москвы-исторической, а все те районы, где мы теперь обитаем, основаны уже при советской власти, застроены хрущёвскими палаццо и расцвечены пименовскими "Свадьбами за завтрашней улице".
А тут мы видим конечные пункты «цивилизации» - Рогожка, Пресня, Семёновская, Дорогомиловка. Дальше – как писал Пушкин: «Только версты полосаты / Попадаются одне».
Устроители погружают нас в атмосферу эпохи, проводя по «кабинетам», «уголкам отдохновения» и пышным «столовым». Роскошен обеденный стол. Приятны глазу кресла. Зритель может наблюдать меблировку тех лет, часы, портреты, книги. Человеку, искушённому в стилях, захочется проследить, как строгий, чуть холодноватый ампир превращался в затейливый бидермейер, ибо разумная простота начинала раздражать, уступая место лепоте и «фестончикам», тонко высмеянным Николаем Гоголем.
Кстати, о фестончиках! Значительное место отведено костюмам 1800-1820-х годов, что позволяет воскресить в памяти образы и типажи, вкусы и пристрастия. Покрой менялся так же, как и общие формы дизайна – от лаконичности ампирных складок до прихотливых роз и буфов бидермейера. Завышенная талия постепенно занимала своё природное место; однотонность вызывала зевоту; начиналось буйство цветастых принтов, введённых в моду англичанами.
Что оставалось неизменным – это страсть к шалям, лучше всего индийским, но возможны и турецкие. Впрочем, всю контрабанду в те лета стряпали в Польше, и московские лавки были забиты «настоящей кашмирской продукцией» Лодзинской выделки. Шали стоили баснословно дорого – ими хвастались, в них позировали, их передавали по наследству. На экспозиционных витринах – несколько вариантов восточных шалей – в идеале их носили сообразно платью, и у богатой женщины имелось до десяти штук. Умение поигрывать шалью – такое же искусство, как манера обмахиваться веером средь жара гостиных, освещаемых сотнями, а бывало и тысячами свечей.
А вот и веера, которые в начале XIX века отличались малыми размерами, поэтому костюмеры фильма "Война и мир" совершили ошибку, вручая Элен-Скобцевой громадное опахало, какие сделались актуальны приблизительно в 1870-1880-х годах. Рядом – драгоценные тиары для причёсок a-la grecque, а-ля матрона, а-ля Аспазия, ридикюли и – бальные туфельки деликатного размера. Ценилась крохотная стопа – она восторгала больше, чем холёная ручка, тонкая талия, пышные плечи, и девушке с крупными ногами не удалось бы прослыть нимфою и сильфидой.
«Москва обильна красавицами и богата радушием», - писал чиновник, литератор и театрал Дмитрий Жихарев, оставивший изумительные записки о московском бытии своего времени. Ему вторил Наше Всё: «У ночи много звезд прелестных, / Красавиц много на Москве». Считалось, что петербургские дамы изящнее, но скучнее и жеманнее, тогда как москвички соединяют европейский шик с простотой в обращении. Тот же Лев Толстой любил Москву и недолюбливал «брега Невы», и не случайно, что Москва у него – «тёплая», тогда как Питер – ледяной и двуличный (в наши дни эти роли переменились, но сие не имеет отношения к теме). Настоящая московская красавица Наталья Голицына, урождённая Апраксина, чей портрет висит в одном из залов, была написана французским художником Луи Эрсаном, не столько гениальным, сколько востребованным у европейской знати. Белое с золотом платье и – тюрбан, вошедший в обиход на волне ориентализма, не заслоняют, но лишь подчёркивают свежесть лица княгини.
Как тут не привести ещё одну цитату: «У Ростовых были именинницы Натальи - мать и меньшая дочь. С утра, не переставая, подъезжали и отъезжали цуги, подвозившие поздравителей к большому, всей Москве известному дому графини Ростовой на Поварской». Наташа Ростова – москвичка. Элен – обитательница Петербурга. Пьер Безухов хулиганил и кутил с питерскими приятелями, с чем и «был выслан в Москву за буйство», но лишь в ходе московских ужасов 1812 года выковал себя, как личность. Эти тонкости крайне важны для восприятия культурного бэкграунда.
Если Петербург был чиновничьим городом, и там делали карьеру, то Москва – торгово-промышленный, купеческий мир. Каких только лиц и типажей не встречалось на тогдашних улицах! Аристократические моды несли на себе лёгкий, но заметный отпечаток купеческого шика, а жёны негоциантов постепенно приучались к дворянским штучкам. На выставке представлены реконструкции одежды мещан и зажиточного крестьянства. Платки, душегреи, высоченные кокошники – здесь сохранялись древние традиции.
Жихарев так описывал купеческую «ярмарку» невест: «По всей набережной стояло и прохаживалось группами множество молодых женщин и девушек в довольно богатых нарядах: штофных, бархатных и парчовых шубах и шубейках: многие из них были бы очень миловидны, если б не были чересчур набелены, нарумянены и насурьмлены, но при этой штукатурке и раскраске они походили на восковых кукол». В этих смотринах не было ничего дикого или оскорбительного; у дворян подобные «ярмарки» происходили на балах – Татьяну Ларину мать привезла именно в Москву для поисков жениха. В Петербурге весь этот «естественный отбор» вуалировался словесами и эвфемизмами, а выражение «ярмарка невест» не присутствовало в лексиконе.
Итак, экспозиция – обширна. Тут и макеты дворцов, и бюсты императора, и образцы военной формы. Всё это объединяет любовь к Москве, которую искренне выразил поэт, воин и москвич Денис Давыдов: «О юности моей гостеприимный кров! / О колыбель надежд и грез честолюбивых! / О кто, кто из твоих сынов / Зрел без восторгов горделивых / Красу реки твоей, волшебных берегов, / Твоих палат, твоих садов, Твоих холмов красноречивых!».
Загл. илл. Максим Воробьёв. Вид Московского Кремля со стороны Устьинского моста. 1818.
двойной клик - редактировать галерею
