Здесь русский дух!

«…Нет лучше страны, чем Россия! Только в России может быть настоящий пейзажист».

Исаак Левитан

Пейзаж не всегда был самостоятельным жанром. Это – фон для религиозной живописи, античных фабул и репрезентативных портретов. Исключения есть, но они редки, допустим, «Толедо в грозу» Эль Греко. В большинстве случаев бывало иначе: что-то происходит на холсте, а там вдали – строения, пашня, лес и небо. Детали, которые легко заменить.

Мать-природа не волновала душу. К ней относились, как к важнейшему ресурсу, не более. До конца XVIII столетия «натуру» особо-то не воспевали – ей отводилась вспомогательная роль, но развитие естественных наук послужило пробуждению интереса к окружающей среде. Развилось и сентиментальное направление – жизнь идеальных людей на лоне природы. Сюда же зачисляем Жан-Жака Руссо с его ‘retour à la nature’.

Городскую среду начали массово изображать чуть раньше – на излёте XVII века. В моде были так называемые ведуты – картины с тщательно отрисованными сооружениями. Господа заказывали художникам целые серии ведут, чтобы запечатлеть для потомков свои усадьбы. На этом основана коллизия фильма Питера Гринуэя «Контракт рисовальщика» (1982).

Златая эра пейзажей – XIX и XX столетия, когда пейзажистов сделалось так много, что не каждый искусствовед может поимённо обозначить всех авторов, поэтому выставка «Пространство. Воздух. Свет», проходящая в Музее Василия Тропинина и московских художников его времени, это – приглашение к разговору о подзабытых или малоизученных картинах этого жанра.

Сие общевыставочный тренд – показывать нечто из запасников или же открывать заново «утерянные» имена. История искусств не состоит из очевидных, затверженных шедевров. Изюминка экспозиции – её разнообразие, а знакомые с детства имена сочетаются с теми, которые известны лишь профессионалам. Выставка – обширна. Здесь и город, и поместья, и приглаженные виды, и «непричёсанная» натура.

Гостей встречает роскошная панорама Юлия Клевера и Оскара Гофмана с праздничной иллюминацией в честь императора Александра III – доказательство того, что Россия и до революции входила в число промышленно-развитых держав. Частенько утверждают, что в конце XIX столетия феерические шоу с лампочками позволяли себе исключительно в США, где электричество уже тогда слыло чем-то, вроде национального символа. Мы же видим полностью освещённый Кремль, что в условиях малоэтажной Москвы смотрелось, как волшебный чертог, видимый отовсюду. Никакой сермяжной лапотности да лучинушки - наша электрификация шла своим ходом.

На выставке представлены всевозможные городские виды. Очарователен пейзаж Константина Герца - немецкого шурина самого Алексея Саврасова - «Московский дворик с церковью при вечернем освещении». Магия тёплого вечера, силуэты построек, земля отдаёт накопленный жар и – хозяйка, развешивающая бельё.

Лаконична картина Иоганна Гау «Дворец Кадриорг в Ревеле» (ок.1830). Чувствуется голубовато-серый, почти жемчужный воздух, свойственный Балтии. Западный край Империи – среди гуляющих толп попадаются и военные в николаевских мундирах. В отличие от своих знаменитых однофамильцев – Эдуарда и Владимира Гау, функционировавших в столице, Иоганн всю жизнь трудился в родном городе, создав ряд точных изображений Таллина-Ревеля.

Перед нами - акварель миланца Луиджи Премацци, посвятившего себя Москве и Петербургу. Один из любимых мастеров Николая I, акварелист Премацци был яростно трудоспособен, выдавая сотни фотографически насыщенных работ. Этим он и нравился императору, обожавшему скорость и качество. Александр II тоже ценил Премацци и всячески ему покровительствовал. Надо ли говорить о том, что итальянец так и не вернулся на свою родину и остался в заснеженной России? Итак, нежный рисунок «Выставка цветов в Московском Манеже» (1861). Грандиозное мероприятие в духе времени, когда были невероятно популярны expositions. Лондонская The Great Exhibition of the Works of Industry of All Nations-1851 дала старт этому феномену. После неё начались международные и локальные выставки техники, промышленных товаров и – цветов. Дивное зрелище - обилие зелени, дамы в кринолинах, мужчины в узких пальто и цилиндрах – мир довольства и респектабельности!

Вот – прелюбопытная работа Алексея Кравченко «Площадь в городе» (1910-1911). Его стилистику искусствоведы определяют, как неоромантический гротеск. Реализм и фантасмагория так слиты, что невозможно понять, где кончается быль и начинается вымысел. В его городе чувствуется нечто от Александра Грина, тоже любившего «пограничность» сна и яви. Что за чудеса явил Кравченко? Италия, где он бывал? Крым? Или, быть может, гриновский Зурбаган? Это даже не совсем город, но мечта о городе.

Какой же русский пейзаж без провинциальных сюжетов? Вот – эскиз Бориса Кустодиева «Вечер на Волге» (1920). Мы видим богатый дом на берегу реки, фонарики, чаепитие, девиц в пышных платьях – мастер в 1920-х годах любил погрузиться в утраченный мир богачей, веривших честному купеческому слову и гонявших по Волге пароходы.

Церкви, колокольни, монастыри были архитектурными доминантами в любой местности. Впрочем, только ли архитектурными? Без обращения к религиозным символам невозможна русская, да и вся европейская цивилизация, поэтому художники столь часто обращались к созерцанию храмов. К тому же, культовые постройки всегда были воплощённым золотым сечением, а не это ли – пиршество для глаз? Хороша работа Акима Карнеева «Село Коломенское» (1851) – бережно выписана церковь Вознесения Господня, первый шатровый храм на Руси.

Художник Лев Каменев (не путать с одноимённым революционером!) выразительно явил «Саввино-Сторожевский монастырь под Звенигородом» (1870-1880). Это - форпост Московского княжества, и выполнял он не только духовно-просветительскую, но и оборонительную роль. Кроме того, обитель была для государей излюбленным местом поклонения. У Каменева получилось изобразить …тишину – а картины тоже «звучат», если написаны с толком. Здесь – мгновение до начала колокольного звона. Звенигород – город колоколов, поющих о Царствии Небесном. А пока – тишь.

Несколько архаично выглядит работа Игнатия Щедровского «Пейзаж с церковью» (1830-е гг.) – по ощущениям это какая-то ведута 1790-х. Тем не менее, классицистический храм на пригорке написан весьма изящно.

На очереди - сельские виды. Передвижник Иван Похитонов представлен со своей «Огородницей» (1870-1880). В ряде источников она значится, как «Садовница», что не меняет сути. На картине –женщина, вскапывающая почву, но главным действующим лицом тут является пейзажный фон. Жёлтый, зелёный и оранжевый цвета словно бы находятся в волнующем диалоге, что рождает особое настроение при взгляде на картину. Примечательно, что в своё время Похитонов, этот замечательный колорист, был столь же известен, как и его друг Илья Репин, однако, историческая память капризна - нынче Репина знают все, а Похитонова специалисты и завсегдатаи музеев.

Умиротворяющий Петра Балашова «Пейзаж с животными» (1850-е гг.), а вернее – с коровами! Вещь неплохая, но коровы точно «приклеены» к фону. Такое чувство, что художник их писал отдельно от основной темы. Но и такие работы важны для понимания искусства, как целостности.

Что далее? Одним из системообразующий явлений в России был поместный быт, а русская культура во многом – это культура барских вотчин. Тут писались вирши и благостно размышлялось о величии Руси. Пригожа картина Василия Пукирева, творца жанровых сцен - «Вид подмосковного имения Давыдково на Москве-реке» (1860-е гг). Лето. Прозрачен предвечерний воздух и буквально ощущается ласковое тепло, исходящее от земли, деревьев, самого неба.

А тут нетипичное полотно – «Кузьминки. Конный двор. Собака на фоне пейзажа» (1838), написанная австрийцем Иоганном Раухом, десять лет подвизавшимся в Москве. Портреты питомцев были характерны исключительно для Британии, тогда как в континентальной Европе животные всегда являлись дополнением к основной фабуле. Несмотря на то, что всё внимание уделено собаке, усадьба Сергея Голицына написана, как нельзя лучше.

Среди экспонатов есть и образцы природы. Вот - небольшой эскиз (1883) Ивана Шишкина, певца русского леса. Вещь проходная, редко экспонирующаяся, но зато сразу видна аккуратность композиции, присущая Шишкину. Любил он забраться в чащу, подальше от нараставшего гула индустрии! На излёте века девятнадцатого, «железного» в прессе начались публикации о том, что город калечит душу и превращает человека в потерянное существо без рода-племени.

А вот мастер, который, возможно, станет для кого-то настоящим открытием. Художник Альберт Бенуа гораздо менее известен широкой публике, чем его младший брат Александр, оставивший многочисленные записи о русском и зарубежном искусстве. Альберт оказался скромнее в своих достижениях, но всё же оставил неповторимый след. «Зимний пейзаж» (Ок.1900) Бенуа - приятно-нежен, а розоватое небо дышит свежестью.

Есть также несколько запоминающихся вещей советского периода. В частности, «Осенний пейзаж» (1935) Витольда Бялыницкого-Бирули, развивавшего традиции русского импрессионизма. На его картине – пронзительно-знобкий ноябрь, когда уже подступает зима, но листья всё ещё жёлты.

Полотно Сильвестра Щедрина «Семья итальянского рыбака» (ок.1822), явно, выпадает из общего контекста, потому что пейзаж тут вроде как второстепенен, на что указывает само название. Коллективный портрет не может быть пейзажем по определению. Вместе с тем, сопроводительные таблички гласят, что Сильвестр Щедрин был знаковым пейзажистом и даже тут, где всё внимание уделено рыбаку, его жене и детям, итальянские просторы не только оттеняют портрет, но являются камертоном. Уже непонятно, что – первично: деревья, горы, небо или, собственно, люди?

Экспозиция удачно дополнена предметами быта, например, лампой XIX века, столиком-бобиком со столешницей в виде боба – отсюда название, тарелкой 1830-х годов со сценой охоты. Все выставки, проводимые в тропининском музее обладают неповторимым московским стилем, но это не теперешняя столица, а та, купеческо-дворянская Белокаменная, куда приводили Таню Ларину на ярмарку невест, где разгуливали купцы Александра Островского и куда рвались чеховские «Три сестры». Тихий особнячок в районе Ордынки, Полянки… Здесь русский дух – здесь Русью пахнет!