Человек-оксюморон

«Тело твоё от звёзд».

Василий Чекрыгин "О Соборе Воскрешающего музея".

Он верил в торжество нового мира, пришедшего с Революцией и – был религиозен. Он думал и рассуждал о свете и звёздах, о небесах, но все его знаковые произведения, включая некоторые автопортреты и пейзажи, отдают инфернальностью. Он мечтал о жизни вечной, младости и воскресении предков, а сам погиб в молодом возрасте, попав под колёса поезда на станции Мамонтовка.

Подавал большие, не сказать – громадные надежды, был востребован и – почти не задержался в коллективной памяти. Человек-оксюморон. Это - Василий Чекрыгин – художник, мыслитель, новатор и – традиционалист одновременно. По духу напоминающий поэта Велимира Хлебникова, он состоял с ним в приятельстве: оба участвовали в объединении "Маковец" и умерли в одном и том же 1922 году, разве что Чекрыгин - моложе.

Неудивительно, что Новая Третьяковка затеяла две параллельные экспозиции – первая обращена к Хлебникову, а вторая знакомит нас с циклом Чекрыгина "Воскрешение мертвых" (1921–1922). Помимо всего, Третьяковка и другие музеи уже не первый год «открывают» забытые имена, и для большинства это вообще – первое знакомство с мастером.

Итак, Василий Николаевич Чекрыгин (1897 – 1922) - родом из провинциальной, маленькой Жиздры, но юность провёл в Киеве, обучаясь иконописи и подрабатывая ретушёром в фотоателье. Это контрастное сочетание – дух времени. В предреволюционные годы иконопись переживала свой расцвет, как и фотография, словно и Бог, и человек спешили запечатлеться перед жестокой бурей, когда и святое и – обыденное будут поставлены под вопрос. Но Революция ещё зреет, а Чекрыгина ждало Московское училище живописи, ваяния и зодчества, где его одарят мудрой античностью, витальным ренессансом и тяжеловесно-изысканным барокко. Параллельно с этим, юноша, которому едва исполнилось шестнадцать лет, знакомится с мэтрами эпатажа - Владимиром Маяковским и братьями Бурлюками, а заодно с Львом Жегиным, сыном Фёдора Шехтеля.

Именно в доме Шехтелей и жил Чекрыгин на правах бесплатного постояльца, ибо атмосфера в семье знаменитого архитектора была демократическая. Прилежно учась копированию французов, итальянцев и наших Передвижников, молоденький художник попеременно увлекался кубизмом да лучизмом, участвовал в мероприятиях своих друзей, а они были охочи до проделок. В 1910-х модно отрицать классику и раздавать «пощёчины общественному вкусу». Однако надо всегда помнить – новаторы и наглецы того поколения умели рисовать, знали живопись и глубины мировой культуры. Они отвергали, как хлам то, что выучили, а не просто пинали «унылую» Венеру в городском саду.

Впереди - окопы войны, а там и 1917 год, встреченный с восторгом, как всё новое, свежее и – воскрешающее. Чекрыгин оказался «в сплошной лихорадке буден», как писал о тогдашней жизни его друг Маяковский. Вызов в Наркомпрос, встреча с Луначарским, работа-горение в комиссиях.

Вызывающее формотворчество надоело быстро – этот парень жил в ускоренном режиме. Он вернулся к изначальным ритмам – к манере старых мастеров, горячо отстаивая ценность Леонардо, Рембранта и Гойи. Вот. Гойя. Это первое, что бросается в глаза при взгляде на его цикл «Воскрешение мёртвых». На его рисунках – какие-то растерянные и ошарашенные люди-тени, которых пытаются вернуть из небытия в бытие, а они пока не приняли это мозгом и ощущением. Несмотря на радостную тематику, всё отдаёт ночным кошмаром и напоминает мучительный сон-явь. Вероятно, так оно и выглядело бы. Если бы. Чекрыгин умел заглянуть за грань.

Толчком послужила философия Николая Фёдорова с идеями «общего дела» - оно виделось победой над смертью и выходом человека за пределы Земли. Этим грезили все – вечной жизнью (или хотя бы её продлением), и – поисками других «колыбелей цивилизации». Велись учёные диспуты о долгой человеческой зрелости – с практической точки зрения - ибо чем дольше ты полон сил, тем дольше работаешь, а тема человеко-машины занимала все деятельные умы той эпохи.

По большей части мечтатели, доктора и культуртрегеры, толкавшие мысль о бессмертии, не верили или почти не верили в Бога – Фёдоров же, напротив, склонялся к животворящей силе Троицы. Актуален боевито-рассерженный атеизм, но и Василий Чекрыгин тоже – верующий. Он бесконечно говорит о небе и звёздо-растворении. В своём труде "О Соборе Воскрешающего музея" он скажет: «Непрочность света зовет тебя к деятельному труду — строить небо. Ныне человек призываем быть работником — божественным мастером воскресителем и великим архитектором неба, держателем вселенной». Стиль изложения – как у религиозного деятеля, точнее в подражание библейским текстам: «Познавая смерть отцов, поднялся на ноги человек, и возросло чело его — алтарь воскрешающих муз — музей отцам».

Но! Атеизм, несмотря на сильные позиции, не стопроцентно занимал мейнстрим 1917 – 1922 года - уникальное пятилетие, когда возможным было слишком многое, что не дозволялось ни после, ни тем паче – до, включая серьёзные публикации о всё том же воскрешении мёртвых. Своеобразное богоискательство тоже имело место – после Революции были несмелые, но яркие попытки подверстать Иисуса Христа к коммунизму - туда следовало входить с чистым сердцем и «раздав имение своё». Тогда же Чекрыгин вступает в содружество "Маковец", названное так в честь холма, на коем Сергий Радонежский провозгласил основание лавры.

После эффектных безобразий в духе "Ослиного хвоста" и "Бубнового валета" это объединение казалось сборищем возвышенных ретроградов, пытавшихся синтезировать всё лучшее в культурной и общественной жизни. Ещё «маковцы» были чем-то, вроде почвенников и пугали наступлением тотального Метрополиса.

Тот же Чекрыгин утверждал: «Время познать человеку зло городов, зло скопления фабрик и заводов, истощающих лежащие в земле солнечные силы, уничтожающих леса, отравляющих и иссушающих реки, и тем вызывая голод, отравляя воздух смрадом и гниением. Будущему не нужны будут металлы, добываемые тяжелым трудом из глуби земной: их заменят металлы метеорического и космического происхождения, привлекаемые из небесного пространства регуляцией притягивательной силы земли и обрабатываемые в городах». Это было одно из популярнейших направлений общественной мысли и архитекторы 1920-х делились на урбанистов и дезурбанистов: последние предлагали города-сады и города-спутники, посёлки, малоэтажную застройку.

В этот период Чекрыгин много рисует и пишет – за год с небольшим он создал около 1400 рисунков! Выставка же, по сути, ограничена иллюстрациями к его "Собору Воскрешающего музея". Даже этот небольшой фрагмент его творчества даёт представление о его технике – торопливые и какие-то судорожные линии, тем не менее, выдают очень твёрдую руку. Глаза, рты, малейшие движения мускулов – тут всё находится в какой-то вихревой динамике.

Он торопился жить. Уникальный разум – Чекрыгин, видимо, знал, что умрёт молодым и не боялся этого. Он же осознавал жизнь вечную – то самое воскрешение по-фёдоровски. Всего 25 лет – многие в эти лета ещё думают, чем бы заняться, а тут пройдено всё – учёба, война, творчество, революция, философия веры. Незадолго до своей гибели он вещал: «Возрожденные, восставшие силы отпрянут от земли, возносясь в ширь вселенной, и одушевят небесные земли, сдвигая их с путей, установленных косным законом тяготения. В божественном танце-движении перестроит человек плоть свою, и новым светом возгорятся благоуханные тела вселенной — жилище разумных духов». Вечно молодой. Вечно устремлённый. Куда?