Аристократический блеск поэзии Ж. Барро с веками не потускнел: так смотрятся старинные монеты, чьё серебро, покрываясь патиной, не утрачивает своего достоинства, не теряет свойств красоты.
Но иными монетами платят за вечность – пусть условную, не подразумевающую человеческих множеств, но тех, кто, вслушиваясь в игру слов и вглядываясь в смысловые оттенки, развивает душу свою, читая…
Барро слыл эпикурейцем.
Он слыл эпикурейцем – но казнил себя: слова, выхлёстываясь тяжёлой лавой, свидетельствовали о неустанной работе сердца и души, и лабиринты самопознания, которыми проходил Барро, играли чёткими сонетными красками:
Всегда, Великий Бог, твой справедлив был суд,
Пусть к грешникам бывал ты милосерден очень,
Но знаю про себя - молитвы не спасут.
Меня нельзя простить, твой суд не опорочив.
Я всё успел познать: бесчестие и блуд,
И пред твои теперь, когда предстану очи,
Меня мои грехи на части разорвут,
Тем укрепив закон, что вечен, свят и прочен.
(пер. П. Арещенко)
Но красота жила во всем, что делал Барро, и, граня сонеты, он заряжал их таким блеском, что поражает и ныне.
Поражает – особенно во время, когда люди настолько погружены в блескучую суету и озёра соблазнов, что и не думают о высшем…
Не задумываются – некогда, как и вчитываться в строки.
Барро был однокурсником Декарта по иезуитскому колледжу: сложно представить их разговоры; впрочем, возможно носившие вполне легкомысленный оттенок.
Он вышел из колледжа скептиком: иезуитское воспитание двойственно.
Все в мире предстает в обманчивом обличье,
Не мудрость, а судьба нас за собой ведет,
Паденье тягостно, но тягостен и взлет,
При всех усилиях - лишь пустота в наличье.
Так и есть – и мы, проходя лабиринтами современности, убедимся в современности де Барро, ковавшего и чеканившего созвучия.
Он жил на полюсах: пессимизм и самопогружение, когда не самокопание – один из; другой – любовные мадригалы, посвящённые возлюбленной красавице Марион Делорм…
Мрачность?
Возможно – поэт предчувствовал финал: признанный еретиком, он был повешен в 1574 году…
Остались стихи, в которых Барро расшифровывал своё – нежное и мятежное – сердце.
