Меня навязчиво преследует «Южный горизонт» Дэвида Боуи. Я направляюсь от Театрального центра «На Страстном» прямиком на зюйд-вест, и новоджазовый саунд South Horizon сменяется незамысловатой попсой Sex and the Church с той же звуковой дорожки. В голове крутятся кадры из фильма The Buddha of Suburbia. Почему? Ведь за плечами у меня не ТВ-, а иной зрительский опыт – опыт общения с Хореографическими Миниатюрами шотландского балета и танцовщиками из Глазго.
Но я упорно вспоминаю очаровательный и пустой роман Ханифа Курейши «Будда из пригорода»…
На сцене сменяются картинки. Ничего необычного. Современные номера компании, слишком маленькой для «Лебединого озера» и слишком бедной для машинерии «Баядерки». Однако там, где классика берет изысканным эротизмом, утонченным до невидимости, балет из Глазго оглушает чувственностью и порывом. Мы еще ничего не поняли, а нас уже захватило действо, в котором на оси абсцисс – насилие, а на оси ординат – сексуальность.
Не перегруженное смыслами название дневной программы шотландцев скрывает прямую по воздействию серию номеров, каждый последующий из которых усиливает эффект предыдущего, уплотняет токи напряженной страсти, искровым разрядом нет-нет да и пробивающей пространство между сценой и местами партера. Так я думаю. И никто не помешает мне так считать. Ни один новатор. Ни один охранитель.
В «Будде из пригорода» есть терпкая и необузданная похоть, ненаправленная и всеобъемлющая; есть развратные красавицы-брюнетки с экзотической для метрополии внешностью; есть легкое отношение к случайным связям, опасно приближающимся порой к границе, где пол не имеет значения; есть районы, населенные ничуть не лордами.
И еще в романе есть театр.
Примерно такой, как мы увидели в Центре «На Страстном»: труппа без зала, перемещающийся праздник, фанатики без границ. Они не придумали ничего нового для подобного формата. Так работал экономный Дягилев, аскетичными были балеты Баланчина. Малая форма, минимум декора. Русские сезоны и в XXI веке учат прижимистости.
Чем нас удивишь?
Пожалуй, лишь чувственностью. Нам показывали современную хореографию, но. Во-первых, ее современность была хорошей выдержки, а во-вторых, нас никто не поучал со сцены, никто не оскорблял мнимыми сложностями бытия, такими же невыносимыми, как и его легкость, никто не испытывал наше чувство брезгливости. Мы видели красивых девушек и сильных парней. Они изображали то мятущегося креакла, то чоткого пацанчика с раёна, то героя рабочего класса. Все картинки были убедительны, в каждом персонаже хореографы нашли красивую линию, каждого участника шоу по имени жизнь правдоподобно раскрасили актеры.
Возвращение в юность с ее незамутненностью чувств, культом силы, идеалом физического и душевного здоровья; возвращение в простую радость черно-белого мира – вот что подарили мне шотландцы. Да, была попытка поиграть оттенками серого, но и в ней беловоротничковые проблемы не вышли за пределы допустимой жестокости и не превысили дозволенный градус ревности. Ну, мы увидели, что бывает с человеком, когда он начинает задумываться. Особенно над загадочной оппозицией мужское/женское. Простил легко, ибо нигде шотландцы не отступили от красоты.
Красивые тела сплетались в красивые узоры; ноги надежно упирались в землю, а когда надо – легко отталкивали ее ради неба; руки уверенно и резко жестикулировали с выразительностью речи; в позировках и их переменах была соразмерность и гармония современности. Той современности, которая дышит молодостью, а не кислородом из подушки.
«Когда воюют таблетки и нервные клетки, это шейк, бэби, шейк, это молодость, детка», – написал Иван Трофимов и спели «Запрещенные барабанщики», а я подумал, что эта песня хорошо бы дополнила саундтрек The Buddha of Suburbia. И двинулся строго на зюйд-вест.
Вечером в театре Моссовета давали вторую программу шотландского балета. Нас ожидали спектакли «Силуэт» Кристофера Хэмпсона и «Лунный Пьеро» Глена Тетли. Относительно новый «Силуэт» художественного руководителя труппы был решен в неоклассической технике. Пусть ему не хватало дворцовой изысканности опусов Баланчина – мальчика, который видел блеск самого яркого и самобытного двора Европы, все равно, Хэпсон – звезда вечера. Хореограф прошел по краю неоклассики, приблизившись вплотную к Джерому Роббинсу, но до клоунады последнего не дошел. Роббинс у Хэмпсона вышел по-британски сдержанным. И самобытным. Это с одной стороны. А с другой, чуть более грубым, что тоже характерно для Острова. Чередование высокого стиля со сниженной лексикой, причем обсценный хореографический слог подразумевался лишь намеком, стало для меня главной составляющей прелести «Силуэта». Спектакля ни о чем. Спектакля о красоте. И чуть-чуть о смехе. Кстати, тот же язык, что и Хэмпсон, использует у нас Слава Самодуров. Немудрено: триумфатор нынешней «Золотой маски» сложился как хореограф в Британии.
Знакомство с «Лунным Пьеро» началось у меня с музыки. Довольно давно, но, конечно, не в детстве. В нежном возрасте с наследием Шёнберга лучше не знакомиться. Стоит потерпеть, стоит научиться глотать сухую ость его музыки, не оцарапывая горло, чтобы когда-нибудь наткнуться на разукрашенного Шёнберга. Как некогда я наткнулся на балет Алексея Ратманского, который посмотрел не раз. Без раздражения и с интересом. Однако понять, что 21 песня Шёнберга не сложнее для восприятия, чем единственный и любой речитатив Рихарда Штрауса, мне довелось лишь сегодня. Маленький низкобюджетный оркестрик, сопрано по имени Элисон Белл, красивая и отрывистая немецкая речь, перекочевавшая к нам из последних лет LaBelle Époque, уже предчувствующих шрапнель мировой войны, – вот что такое «Лунный Пьеро» в исполнении труппы из Глазго.
Классическое ныне прочтение Тетли не зря считается шедевром – в отличие от Ратманского, американский хореограф рассказал внятную историю. Правда, тот, кого я, по незнанию языка и отсутствию интереса к тексту, принял за Скарамуччу, оказался в программке Бригеллой. Незадача, да. Но Пьеро остался собой, а Коломбина была настолько по-женски привлекательной, что на мелочи не осталось сил. Я пришел смотреть вымученную потугами на интеллект современную хореографию, но увидел бездумный триумф молодости и красоты – вечные ценности вечного танца.
Вечного мира и той внутренней Шотландии, которая отыскалась во мне, ибо и не Шотландия она вовсе – в компании из Глазго даже шотландец всего один.
Я ничего не знал об этой стране, кроме того, что написал Вальтер Скотт, да и то в пересказе Доницетти.
Сегодня я знаю, что Шотландия – не только страна великих игроков в снукер Стивена Хендри, Джона Хиггинса и Стивена Магвайра, но и край танцовщиков. Суровых настолько, что и без шотландцев их ношу спокойно тянут. Красивых настолько, что хочется, чтобы Шотландия была повсюду.
Страна, которая в танце путает шаблоны с баянами, но именно это позволяет ей простодушно не разбавлять скотч чувств водой рассудка.
Фото из спектакля «Лунный Пьеро» предоставлено МТФ им. А.П. Чехова
