Листья падают с берёз,
Лето провожая.
Дружно празднует колхоз
Праздник урожая.
Из «Родной речи» моего детства.
День работника сельского хозяйства и перерабатывающей промышленности у нас в Сальском районе отмечали почему-то на месяц позже общепринятого – 11 ноября. Может быть, потому, что Ростовская область – какой-никакой, а юг, оттого и сельскохозяйственный сезон – подлиннее, чем в Центре, вот и дают хозяйствам с гарантией завершить все работы, а там уж – гульнуть. Гульнуть вдумчиво и прочувствованно – с пятницы до воскресенья включительно.
Районные будни посреди степей
Пятничным утром погрузились в машину и двинули в Сальск – в райцентр. Сначала зашли в районную администрацию поздороваться с главой района. Имя у главы – нарочно не придумаешь: Березовский Владимир Ильич. Просто для комедии классицизма – смесь советской классики с необуржуазной жуликоватой новизной. Глава – местный, коренной. Говорят, его «посадил на царство» предшественник; есть мнение, что он, бывший глава, реально и правит, а новый пока осваивает непростое начальственное ремесло. Впрочем, мало ли что говорят… К тому же не всё равно, кто и как рулит, – лишь бы дело было на плаву.
В том, что наша жизнь ещё не пошла окончательно ко дну, – большая заслуга таких вот районных начальников, со всеми их недостатками и даже пороками. Они не мытьём так катаньем поддерживают в рабочем состоянии инфраструктуру, заставляют хозяйства участвовать в этой работе, латают тришкин кафтан социалки, ухитряются даже как-то украшать окружающую среду. Они не чужды разного рода манёвров, наверняка что-то прикарманивают, но – телега так-сяк едет. И за это им низкий поклон, как любит выражаться районная пресса.
Сидеть внутри МКАД и строчить инвективы власти – неизмеримо легче, чем делать что-то реальное. Как-то воздействовать на жизнь, ежедневно преодолевая сопротивление материала, – труднейшее дело. Насколько трудное, понимаешь только тогда, когда сам пробуешь этим заниматься. Когда-то люди это понимали, а теперь понимание словно испарилось, и любой гуманитарный шибздик, начитавшийся экономикса, позволяет себе брезгливо кривиться, глядя на жизнь, не соответствующую прогрессивным прописям, угнездившимся в его голове. И немудрено: в прежнее время люди хоть на картошку и в стройотряды ездили, а теперь можно век прожить, не соприкоснувшись с реальностью, а за МКАД выезжать лишь по дороге в аэропорт. И стать вполне авторитетным опиньон мейкером, аналитиком, прости, Господи…
Признаюсь, что лет 30 назад, в разгар перестроечных разоблачений таких вот внутримкадовских витий, я тоже, помнится, негодовала на неустройства нашей жизни, то есть была типичной гуманитарной интеллигенткой. Ровно до той поры, пока не начала заниматься бизнесом. Удивительно, как прочищает мозги собственное дело и попытки руководить людьми! Просто другим человеком становишься. И на жизнь вокруг смотришь совершенно другими глазами. Уже не требуешь идеала, а восхищаешься теми, кто создал и поддерживает хоть как-то работающую структуру. Большинству ведь этого не удаётся. Впрочем, я отвлеклась.
Поскольку мы (то есть наше хозяйство) – районные передовики, глава района расцеловался с моим мужем и даже сфотографировался, а потом мы все пошли в районный Дом культуры на торжественное заседание. В Сальске ходят пешком: дистанции – сотни метров. Главная улица – красивый бульвар, с которого ещё не облетели все листья. Всё как полагается: магазины, Дом культуры, политехникум, поликлиника, почему-то глазной специализации, книжный магазин, картинная галерея. В Доме культуры, носящем черты послевоенного сталинского ампира, объявлены два спектакля гастролирующих московских театров: «Лебединое озеро» и «Собачье сердце». Интересно: ходит народ в театр? Среди моих собеседников мне не удалось выявить ни одного театрала. Баня с грушевым самогоном и дальнейшими прыжками в Маныч – это более естественный способ проведения досуга.
Сальск приятен глазу тем, что в нём нет высотных и даже просто многоэтажных зданий, а ближе к окраинам – так и вовсе преобладают маленькие домики-сундучки с садиками вокруг. В сущности, не город, а разросшаяся станица. Так, наверное, и надо жить человеку: ближе к земле, но с городской культурой и промышленностью. Те многоэтажные монстры, что плотно стоят сегодня на бывших полях, глядя окна в окна, вокруг Москвы, действуют угнетающе на психику человека. Совершенно неудивительно, что депрессия становится рядовым, самым распространённым заболеванием. Я где-то читала, что в ХХI веке она станет самой главной причиной нетрудоспособности. Среда обитания, уверена, вносит существенный вклад в эту саму общую депрессию.
В ДК – картины местных художников по стенам, фотографии, изображающие природу и сельский труд. Тут же музей боевой славы. Открыт, там дежурят ветераны. Музей небольшой, но собран с любовью. Роскоши в ДК особой нет, но явно был ремонт, работают кружки и студии. Того упадка, что был в домах культуры сразу после введения капитализма, – нет. Зал – так и вовсе приличный. Оформление даже со спецэффектами: огни разноцветные, кадры кинохроники на заднике, местный певец исполняет что-то трогательное про родную степь… В зале горьковато пахнет хризантемами – сейчас их время; у нас в станице они тоже цветут, особенно мелкие, в народе называемые «дубками».
«Судьбы скрещения»
Глава района сделал вполне толковый доклад. Сельское хозяйство он знает: несколько лет проработал замом главы по сельскому хозяйству.
Хвалил молочный комплекс. В нашей местности производить молоко – трудно: жарко, естественных пастбищ для коров нет, надо сеять кормовые культуры, лучше бы на поливе, а это дорого… Местная степная порода – малопроизводительная, а более производительные плохо переносят здешний климат. Но глаза боятся, а руки делают. Кто-то взялся и – получается. Директриса нашего хозяйства, животновод по профессии, мечтает о «коровках». Эдак мечтательно: «Коро-о-овки…». Она прежде работала директором молочных хозяйств в Подмосковье.
Похвалил полеводов. У лучшего хозяйства урожайность 54 центнеров с гектара, у нас (мы на втором месте) – 37, а средний показатель – 27 центнеров с гектара. Величины не грандиозные, поскольку местность засушливая, влаги хронически не хватает. В одном хозяйстве выращивали на поливе пшеницу твёрдых сортов – урожай сразу получился впечатляющим.
В СМИ любят попрекать российских хлеборобов высокими урожаями в велемудрой Европе: и 70, и чуть ли не 100. А объясняется это просто: там гораздо влажнее, морской климат. Наш агроном когда-то научил меня определять возможный урожай в данной местности: берёшь сумму годовых осадков, и первые две цифры – это максимальный урожай, что здесь можно получить. Осадков, к примеру, 350 мм – урожай будет 35 ц /га. Поэтому, скажем, в Белоруссии, где почвы бедные, урожаи зерновых высокие, ведь естественное плодородие почвы сегодня можно поправить удобрениями.
А вот они-то по-прежнему остаются малодоступными нашим хлеборобам. Россия является третьим в мире производителем минеральных удобрений. И первым экспортёром. При этом она находится – внимание! – на 107-м месте в мире по уровню внесения этих удобрений в почву. Мы – сегодня! – находимся по этому показателю на уровне 1964 года. Мы не возвращаем нашей землице-матушке даже тех питательных веществ, которые растения выносят из почвы. Первый в мире экспортёр минеральных удобрений вносит их в 30–50 раз меньше высших показателей развитых стран. При этом производство минеральных удобрений вплоть до последнего времени не уменьшалось, а даже росло. Но громадная часть уходила на экспорт, оставляя на родине выпаханные поля и экологическое загрязнение от химического производства. Почему так происходит? Понятно почему: нашим крестьянам удобрения не по карману. Прелестная картинка: наши крестьяне в свободной рыночной конкуренции за удобрения проигрывают иностранному субсидированному фермеру. Впрочем, об этом глава не сказал – это и так все знают.
Похвалил глава местную потребкооперацию – какой-то «Малахит», что-то они скупают по хозяйствам, что-то продают. Нужное дело. А как бы хорошо было, если бы были кооперативные скупщики произведённой продукции, и мы бы не зависели от этнических группировок, которые этим занимаются. Позапрошлой осенью государство вроде обещало какие-то таинственные «логистические центры», да воз и ныне там. Единственный логистический центр, появившийся с тех пор в нашей местности, который я видела, принадлежит сети супермаркетов «Пятёрочка», но это совсем другая история.
Рассказал глава о хороших, хоть и немногочисленных, новостях. Пришёл, наконец, газ в одну из станиц. А вот в нашу станицу всё никак не придёт. Буквально накануне окончания советской власти вели к нам трубу, уж и деньги собрали на разводку по домам – и не довели. Такая вышла разводка. Но на будущий год, говорят, точно будет. А пока – баллоны. Надо сказать, это работает. Но всё равно магистральный – удобнее.
С газом вышла презабавная история. Проводили социологический опрос селян касательно разных сторон их жизни, в том числе с точки зрения довольства-недовольства. Так вот, огромный процент сёл, где нет магистрального газа, ответили: довольны газоснабжением. То ли не читали, что их спрашивают, то ли довольны подвозом баллонов. Вот и верь опросам!
Опять что-то пели, плясали дети, девушки – довольно мастеровито, а затем стали награждать отличившихся тружеников.
Ощущение такое, что ты в СССР. И знаете – приятно. Любопытно, что тогда я, в согласии с духом времени, всё это презирала, считала, что главный стимул – это деньги, а все эти грамоты – чушь собачья. Потом – опять же из собственного опыта – поняла: очень много значат моральные стимулы. В моей торговой компании мы завели и почётные звания, и соответствующие значки – и это всё нравится и вдохновляет. А в Советском Союзе это изобрели значительно раньше и широко использовали. Зачем же отказываться от того, что работает?
Оказывается, продолжает жить и социалистическое соревнование. Только теперь оно политкорректно именуется «трудовое соперничество». Так и говорят: «Награждается такой-то, занявший такое-то место в трудовом соперничестве». И грамоту вручают вместе с конвертиком с несколькими пятитысячными бумажками – в зависимости от успехов, чтоб было на что выпить-закусить. Женщинам – плюс букет хризантем, местных, с огорода. Грамота предусмотрительно вставлена в рамочку: приходи и вешай, только гвоздь вбить. Это усовершенствование постсоветского времени, при советской власти давали только бумажку.
Народу нравится, хлопают охотно. Вот на сцену поднимается здоровенный бритоголовый краснолицый мужик – старший чабан. Я так себе и представляла старшего чабана. А вот – городского вида худенькая девушка в обтяжных джинсах – лучшая телятница. Каких только номинаций не придумали: например, водитель, перевезший больше всего груза на автомобиле такой-то марки. Хорошо бы, если без перегруза грузовика, с которым в последнее время борются власти. А то из экономии ухитрялись запихивать в 20-тонную фуру чуть ли не 50 тонн. Дороги от такой езды разбиваются за сезон в прах. Вот с такими проявлениями с этого года стали бороться. Поддерживаю такую инициативу, хоть и пришлось нам в связи с этим потратиться – закупить пару лишних грузовиков.
А вот выходит представитель ЛПХ, сдавший больше всех молока. К ЛПХ (личному подсобному хозяйству) у меня отношение – ох, неоднозначное… За каждым коммерчески успешным ЛПХ стоит мелкое жульничество: никакое это не ЛПХ, а вполне деловое предприятие, бизнес то есть. Но регистрироваться и, понятно, платить налоги они не хотят, вот и изображают из себя личное подсобное хозяйство. Несколько месяцев назад выдвинули такую правительственную инициативу – ограничить количество скота на подворье, то есть в этом самом ЛПХ. Но поднялся такой ор, что предпочли эту инициативу задвинуть. А, между прочим, напрасно: у ЛПХ нет достаточной земли для выпаса, а потому они либо нелегально пасут на чужих землях, либо попросту воруют корма у больших хозяйств. «Что же им остаётся делать?» – всхлипнет городской интеллигент. Это каждому известно, что делать: арендовать землю, пасти на ней скот или выращивать корма. Но тогда маленькое хозяйство станет коммерчески неоправданным. Оно превратится именно в то, чем задумано: в домашнее подсобное хозяйство, направленное на личное потребление. Так что инициатива была, в сущности, очень правильная, только вот разъяснить народу и реализовать её не сумели.
Но сегодня, наверное, не до того. Потому делают вид, что проблемы нет. Я не утверждаю, что это самая главная проблема, я просто рассказала, как обстоит дело в реальности.
А вот умилительная картина. На сцену поднимается старушка с палочкой, поддерживаемая мальчиком-подростком – вероятно, внуком. Её наградили за активное участие в ярмарках индивидуальных предпринимателей. Что уж там продавала бабуля – бог весть, но ведь заметили, отметили. Это очень ценно, это сплачивает народ, превращает его в единый коллектив.
Потом был ещё один тур награждений – от имени областного совета профсоюза работников сельского хозяйства и перерабатывающей промышленности. Оказывается, такой профсоюз – есть и понемногу работает: пытается улучшать условия труда, содержит какие-никакие дома отдыха, даёт в них льготные путёвки. То есть делает – в урезанном виде – то, чем занимались советские профсоюзы.
Номинации профсоюзных награждений – примерно те же самые. Кого только нет: и сельские пекари, и доярки-дагестанки с завязанными назад платками!
Дежавю
А прямо вслед за дояркой поднялся на сцену гендиректор одного из крупнейших агрохолдингов области. «Гордый взгляд иноплеменный» при этой картине непременно впал бы в долго не проходящий когнитивный диссонанс: он же цепной пёс капитала – за что его профсоюз-то награждает? Профсоюз ведь должен с ним бороться от имени трудящихся! А его – награждают.
Но у нас дело обстоит радикально иначе. С советских времён. Роль профсоюза у нас совершенно иная, чем на Западе, хоть слово вроде как одно. (Когда-то я даже писала-говорила, что нам надо поаккуратнее пользоваться западной терминологией, чтобы не навлекать на себя всякий раз упрёки в «неправильности» нашей жизни; но, к сожалению, услышана не была.)
Так вот о профсоюзах. На Западе профсоюз – инструмент борьбы труда с капиталом. А у нас… по-другому. У нас роль профессиональных объединений трудящихся должна быть иной – в согласии с нашими традициями, психологией, историей. Какой именно другой? Об этом надо думать, искать формы, вспоминать прошлое.
Когда-то давно, ещё студенткой, мне приходилось работать в качестве переводчицы с делегациями иностранных профсоюзов, которые приезжали в СССР знакомиться с деятельностью наших отраслевых профсоюзов. Тогда о роли советских профсоюзов говорили примерно так. У нас, в СССР, профсоюзы – это инструмент улучшения общей работы. Профсоюзы заботятся и об охране труда, и об отдыхе трудящихся, окорачивают зарвавшихся начальников. Заметьте: не борются с ними, а скорее воспитывают. Тем более что членом одного профсоюза был тогда и директор фабрики, и её рабочий.
Мне вообще кажется, что внутренняя борьба – та самая легендарная классовая борьба – это что-то не наше, даже чуждое нам. Нашему народу всегда хватало внешней борьбы, чтобы тратить силы на борьбу внутри себя. Она была – борьба, но она, на мой взгляд, не соответствует духу нашего народа. Классовая борьба, социальный аналог межвидовой борьбы за кормовой ресурс, это в химически чистом виде – англосаксонское явление. Неслучайно, Маркс и Энгельс базировали свои умопостроения относительно капитализма почти единственно на английском материале, считая немецкую жизнь – недоразвитой и вообще неправильной. (Совершенно как наши прогрессисты.) Хочу быть верно понятой: внутренняя борьба есть и у нас, и везде, но у нас она не отвечает живущему в народной душе идеалу праведной жизни. Ну пусть не праведной – правильной. Идеал правильной жизни живёт в коллективном бессознательном любого народа. Так вот у нас, как мне видится, это скорее соединение всех русских людей для общего дела, общей жизни, а не борьба каждого против всех. Иными словами, идеал – это не победа в борьбе, а достижение такого положения, когда борьба не нужна.
В свете этой мысли у нас профсоюз – это инструмент скорее объединения, чем борьбы людей, стоящих на разных общественных позициях. Так, собственно, и сложилось при советской власти. Тогда профсоюзы назывались «школой коммунизма» (так когда-то назвал их Ленин). Определение это мало что объясняет, лучше смотреть, как это практически выглядело и насколько соответствовало реальным потребностям. Вообще, понять, какую роль играет то или иное общественное установление, не так-то просто. Одно дело – заявленные цели и задачи, и другое – роль в реальной жизни. Эта роль может быть совершенно иной, чем заявленная официально, и не по чьему-то злонамерению, а просто ходом вещей: сама жизнь обкатывает общественные институты, словно камушки в полосе прибоя.
Какова идеальная роль профсоюзов в нашем российском обществе? У нас это должно быть чем-то вроде средневекового цеха. Нам нужно организовывать общество как единство, а не как борьбу каждого против всех. В нашей холодной стране нет того избытка жизненных припасов, чтобы тратить их на внутреннюю распрю. Разумеется, люди безответственные или злонамеренные могут раскачать сознание людей до распри. Разительный пример – феминистки, которым удалось кое-кому внушить, что мужчины и женщины – враги, а вовсе не друзья и союзники в общей жизни.
Важно понимать, что внутреннюю распрю как образ жизни могут себе позволить только очень богатые и благополучные общества. Общества, где есть избыток ресурса. Не случайно во время войн и бедствий в любой стране запрещаются забастовки, демонстрации, массовые выступления и т. п. Почему? Да просто потому, что это огромная затрата ресурсов. Нам нужно соединение, а не волчья борьба за кусок мяса. Не случайно, видимо, рассказывают старики, как дружно жили люди в эпоху подлинных бедствий и как они перегрызлись, когда жизнь стала неизмеримо легче и сытнее. В моменты бедствий включается инстинкт выживания народа, повелевающий людям сплачиваться и помогать друг другу.
Любопытно, что слово «борьба» было одним из самых ходовых в советском политическом лексиконе. За что только не боролись! Колхозники вели битву за урожай, рабочие – за рост производительности труда, школьники – за повышение успеваемости. Но вот что интересно: вся эта борьба (словесная и истинная) была за, а не против кого-то. Это стратегически важное отличие. Подлинная, конструктивная борьба и должна быть всегда борьбой за, а не против.
Глядя на профсоюзные награждения, не перестаёшь удивляться советскому стилю, который так и вылезает изо всех пор нынешнего хозяйственного и общественного быта. И это не просто стиль как что-то внешнее и поверхностное. Это – глубинное и сущностное. Современная жизнь усвоила, переварила советскую жизнь и сделала из неё что-то иное. Это ещё не третий член гегелевской триады, но уже на пути к «синтезу». Когда-то таким манером принятое Русью христианство вобрало в себя и переварило древнее язычество.
Какова роль предпринимателя в этой конструкции? Вот лично моя роль в сельском хозяйстве – какая? Об этом я размышляла на банкете.
После торжественной части особо заслуженные труженики сельского хозяйства были приглашены отобедать в лучший ресторан города, названный почему-то по-французски – DÉJÀ VU. Почему уж угнездилось это название «посреди степей» – сказать трудно, но поразителен его символизм: правда ведь – дежавю. В жизни вообще часто встречаются удивительные символы, надо их только увидеть, а мы, замороченные, пробегаем мимо.
В «Дежавю» произносили не речи – тосты. И вот один из деятелей одного из довольно крепких хозяйств сказал: «Двадцать лет назад наше хозяйство лежало на боку, была сплошная разруха, денег не было ни копейки. И тут пришёл – инвестор. Благодаря его деньгам хозяйство поднялось, и теперь мы имеем приличные урожаи, люди имеют работу, зарплату, как это было прежде, во времена совхоза». Поразительное дело! Этот самый «инвестор», ведь он – новый собственник, хозяин. Он – владелец всего. Согласно учению о классовой борьбе – эксплуататор. А ощущается – как спаситель. Вполне возможно, потому, что «эксплуататор» в первые годы своей деятельности вряд ли что-то существенное получает от хозяйства. Вернее так: если положение улучшилось – почти наверняка не получает, а продолжает вкладывать; это мне известно по опыту. Что будет потом? Ну, до этого ещё дожить надо – до «потом»…
Какова в принципе роль предпринимателя в нашей стране? В принципе как это должно быть?
Если обратиться к нашей собственной российской же истории, мы видим интересную картину: практически вся промышленность была у нас создана либо старообрядцами, либо иностранцами. О. Сергей Булгаков считал, что роль старообрядцев в русской промышленности сродни роли протестантских сект в западной. Мне эта мысль кажется несколько односторонней. Впрочем, мне пока не удалось найти удовлетворительных фактических материалов на эту интересную тему, но похоже, что было тут и сходство, и различие.
Предприниматель-старообрядец играл роль своего рода отца, который берёт на себя руководство жизнью общины: он и к делу приставит, и накормит, и наградит, и сурово накажет при провинности, и по возможности позаботится о каждом. Не случайно Морозовы, Прохоровы строили приличные по тем временам жилища для рабочих, ремесленные училища, больницы. Я, кстати, видела в Твери один из таких домов, где были даже современные удобства. Это не была благотворительность в западном смысле – это была забота о семье.
Русская предпринимательская психология отличается от западной. Русский не смотрит на работника как на «говорящее орудие», как на инструмент производства, который пока не удалось заменить машиной. Вообще, отношение предпринимателя и работника у нас имеют выраженный патриархальный привкус. Предприниматель вроде как берёт на себя моральную ответственность за того, кого нанял. Я помню, когда только начала свой торговый бизнес – и тут тебе кризис 1998 года. Помню свою первую, самую непосредственную, реакцию на известие о повышении доллара втрое: «Как же я им зарплату-то буду платить?» «Им» – это двум моим сотрудникам. Что можно «их» просто выгнать – как-то в первый момент не подумалось. Думалось словами отца, советского директора: «Завалить работу, подвести коллектив – нет, это никак невозможно допустить!» – в моменты стресса человек возвращается к архетипам, живущим в коллективном подсознательном, вот я и вернулась к патриархально-советскому архетипу.
Не случайно у нас предприниматели очень не любят увольнять трудящихся. Западный бизнесмен при любом спаде конъюнктуры тут же реагирует увольнениями. Наш – терпит до последнего. Уж и денег нет, а не увольняет. Бывает, конечно, по-разному, но тенденция такая – есть.
Разумеется, все мои рассуждения о предпринимательской психологии касаются тех бизнесменов, что создали свои бизнесы сами и деньги заработали сами, а не получили по приватизации. Тех, кто приватизировал задаром советские сырьевые, металлургические и подобные предприятия, – этих людей я не знаю и в рассмотрение не беру. Это не мой круг и не мой уровень, а рассуждать о том, чего не знаю предметно, стараюсь избегать. Хотя в принципе приватизация советского наследства, а паче того – минеральных ресурсов кажется мне, как, наверное, и всем, гигантской несправедливостью, не разобравшись с которой, невозможно двигаться вперёд.
Нам нужно государство-семья, где всем есть место и все вместе: и предприниматель, и рабочий, и торговец. Это близко к концепции корпоративного государства. Вернее так: государство-корпорация, где все заняты единым делом, каждый на своём месте, – это лишь одна из сторон подходящей для нашего народа модели правильной жизни. Кстати, Ленин где-то говорил: надо превратить всю страну в единую фабрику. Но это, повторюсь, лишь одна часть дела. Нам нужно государство-семья, где один за всех, все за одного. Где во главе – мудрый отец, где все заботятся обо всех просто потому, что они – свои. Забота состоит в том, чтобы всех выучить, к делу приставить, обеспечить пропитанием, строго спросить за исполнение, пресечь недостойное поведение и при надобности наказать за него. То, что пытаются насаждать сегодня, это государство-рынок, где каждый за себя и каждый норовит надуть другого. Наш народ от такой жизни – звереет. И то общее озверение именно и коренится в том гигантском насилии над народной душой, каким был и есть насаждаемый у нас чуждый образ жизни и образ мысли. На празднике урожая в Сальске я увидела, как сама народная жизнь пытается перерабатывать этот чуждый образ жизни, делая сносным и отвечающим народному естеству.
Вот такие мысли пришли мне в голову в степном захолустье в ресторане с французским именем «Дежавю».
