В мае 1712 года, триста лет назад, Петр Великий перенёс столицу России в только что построенный «Санкт-Питербурх». С тех пор отсчитывают так называемый «петербургский период» отечественной истории. Отголоски «споров о Петербурге» звучат и сегодня.
«Виною Пётр», — провозглашали славянофилы, говоря о таких действительных или мнимых бедах русской жизни, как крепостничество, засилие бюрократии, неправый суд… Им вторили — уже слева — народники. О том, что именно с Петра начинается «романо-германское иго», писали евразийцы.
С другой стороны, Пётр — почти демиург, создатель России: от Ломоносова и Пушкина до известного «сталинского» фильма 1937–38 гг …
Между тем, всегда существовала и «третья» точка зрения Она отчетливо заявлена В.О. Ключевским, в «Курсе Русской истории», в лекциях LIX-LXIX. Великий историк не считал т. н. реформы целью политики Петра. Основным побудительным моментом «реформ» Ключевский полагал внешнеполитическую ситуацию, фактически — военные потребности страны: «Война привела его и до конца жизни толкала к реформе», которая «не имела своей прямой целью перестраивать ни политического, ни общественного, ни нравственного порядка, не направлялась задачей поставить русскую жизнь на непривычные ей западноевропейские основы, ввести в нее новые заимствованные начала, а ограничивалась стремлением вооружить Русское государство и народ готовыми западноевропейскими средствами». Ключевский отмечает, что «потрясение было непредвиденным следствием реформы, но не было её обдуманной целью». А подходя к вопросу, который Ключевский назвал «приёмы реформы», он обобщает: «Петр взял из старой Руси государственные силы, верховную власть, право, сословия, а у Запада заимствовал технические средства для устройства армии, флота, государственного и народного хозяйства, правительственных учреждений. Где же тут, спросите вы, коренной переворот, обновивший или исказивший русскую жизнь сверху донизу, давший ей не только новые формы, но и новые начала? »
Петр нисколько не изменил природу «тяглового строя», при котором, говоря словами того же Ключевского, «каждый был обязан или оборонять государство, или кормить тех, кто его обороняет». Собственно, только на этой основе была вполне легитимна многовековая крестьянская «крепость» земле, которой «крепок» был также и барин, только иначе: но проливал кровь на поле боя, а его мужики проливали пот на поле жатвы. Ситуация изменилась только после «Указа о дворянской вольности» 1762 г., за которым должен был последовать и «Указ о крестьянской вольности», но так и не последовал. «Крепостничество» в его негативном смысле — не многовековой спутник России, а не более чем столетняя аномалия.
Не при Петре произошел разрыв с русской стариной, но полустолетьем ранее, когда на разбойничьем т. н. «Большом Московском соборе» 1666–67 гг. было наложео проклятье на многовековое русское благочестие, на древнее двуперстие, по сути дела, на сложившиеся формы русской святости и на самих святых: от св. апостола Андрея до преп. Сергия, а деяния и решения канонически безупречного Стоглавого Собора 1551 г. были объявлены «бабьими бреднями» Почти всё высшее духовенство состояло из выходцев из Западной Руси, с детства впитавших в себя западное влияние и мечты об унии. При этом сам царь глубоко почитал и при жизни советовался с такими сохранившими верность православию святителями, как св. Митрофан Воронежский, сам одновременно безупречно православный и сторонник преобразований. В ХХ веке об абсолютном православии Петра Великого свидетельствовали такие исповедники веры, как старец иеросхимонах Сампсон (граф Сиверс), говоривший, что без созданной Петром армии и флота России бы не было, что он берёг православие, «а его личная нравственность нас не касается».
Был, впрочем, в деяниях этого государя и некий ущерб. Именно он и послужил тому, что потом на Петра сваливали все последующие недуги — крепостной, например, и чиновный произвол. Лучше всех написал об этом, пожалуй, Лев Тихомиров : «Самодержавный инстинкт Петра поистине велик, но повсюду, где требуется самодержавное сознание, он совершает иногда поразительные подрывы своего собственного принципа. Инстинкт редко обманывает Петра в чисто личном вопросе: как он должен поступить, как монарх? Но когда ему приходилось намечать действия монарха вообще, т. е. в виде постоянных учредительных мер, Петр почти всегда умел решить вопрос только посредством увековечения своей временной частной меры». Это касалось прежде всего наследования престола.
Во многом таким «увековечением частной меры» стал и перенос столицы. Был ли нужен Петербург? Без сомнения — город стоял строго на месте древеславянского порта Водин. Без сомнения, стать обеими ногами на северных морях было давней геополитической целью Русского государства. Это было целью Ливонской войны (1552–1583) Иоанна Грозного. Но столица?
Тем не менее, уже в 1727 г. столица была официально вновь перенесена в Москву, и все Императорские коронации с тех пор проходили в Кремле. Кремль оставался сердцем Русского Царства.
Петербург продолжил дело Москвы. Потом, уже в двадцатом веке, снова — Москва — дело Петербурга.
Будущая Россия не будет в строгом смысле ни «московской», ни «петербургской», ни «советской». Она вберет в себя черты всех этих трех великих эпох и явит сквозь них свой подлинный, древнейший лик.
