Реакция британского государства
Сущность Ост-Индской компании как политии отражалась не только в том, что она накопила некоммерческие черты и в середине XVIII в. пустила их в ход ради рывка во власть в Индии. Отражалась она и в том, что британское государство остро почувствовало в компании властного конкурента. Став правителем Бенгалии, компания, по сути, трансформировала дарованное ей короной и парламентом самоуправление (уже имеющуюся власть над собственными служащими) в политическую власть над населением целой азиатской страны. Население Англии и Уэльса в 1771 г. составляло 7 млн человек, Бенгалии значительно больше – около 30 млн. Армия Британии в 1764 г. насчитывала 45 тыс. человек, «туземная» часть бенгальской армии Ост-Индской компании к 1768 г. сопоставимо – 25 тыс. сипаев. В середине XVIII в. Ост-Индская компания – британский подданный – стала неподвластной собственному государству в своем индийском качестве. У Британии имелся механизм контроля компании как корпорации лондонских купцов (продление хартии на торговую монополию), но не было механизма контроля ее же как индийского правителя. На аномалию, при которой торговая фирма безраздельно правит целой азиатской страной (Бенгалией), британские правящие круги обратили внимание довольно быстро. К тому же выходцы из компании стали угрожать политическим позициям земельной аристократии в самой Британии. В 1760-е годы сказочно разбогатевшие в Индии служащие компании стали возвращаться на родину; в британском обществе их издевательски величали «набобами» (искаж. от «наваб»). Многие из них перекупали места в палате общин, оттесняя представителей знати и вызывая у них раздражение. В 1784–90 гг. таких депутатов-нуворишей набралось уже 45 человек (при общей численности палаты в 558 членов). Более того, в британском обществе стали опасаться, что такие люди и вообще Ост-Индская компания могут «заразить» страну восточными методами управления и попрать ее свободы. К тому же политические партии Британии стремились сами получить доступ к индийским ресурсам. Ко всем этим противоречиям добавлялось геополитическое: став бенгальским правителем, компания выступила как континентальная держава внутри Британской морской империи.
Предлогом для начала вмешательства парламенту послужили экономические злоупотребления компании. Весть о приобретении ею дивани Бенгалии вызвала скачок стоимости акций со 164 пунктов в 1766 г. до 273 в 1767 г., и акционеры проголосовали за повышение дивиденда с 6 до 10, а вскоре и до 12,5%. Это безответственное, выгодное спекулянтам решение ударило по репутации компании в финансовых кругах. Сначала, в 1767 г., парламент по акту канцлера казначейства (1766–1767) Ч. Тауншенда обязал компанию ежегодно платить 400 тыс. ф. ст. Эти выплаты были четко увязаны с ее правом на Бенгалию, т.е. государство, по сути, обложило компанию данью. Казначейство намеревалось за ее счет поправить свои дела после Семилетней войны, которая ввергла Британию в самую длительную в XVIII в. экономическую депрессию 1765–69 гг. Затем, в 1773 г., правительство провело Акт о регулировании премьер-министра (1770–1782) Ф. Норта, по которому государство создало рычаги воздействия на компанию: директора должны были выбираться не на один, а на четыре года, был вдвое повышен избирательный ценз акционеров, а Бомбейское и Мадрасское президентства были подчинены генерал-губернатору в Калькутте. Им становился действующий губернатор Бенгалии Хейстингс, но и он, и четыре его советника были назначены не директорами, а короной. Высший судебный орган Британской Индии был выведен из-под юрисдикции компании вовсе: вместо муниципального суда в Калькутте учреждался королевский «Верховный суд правосудия в форте Уильям». Кроме того, государство приступило к разъединению торговых и административных функций компании: ее налоговым и судебным чиновникам и их агентам запрещалась купля-продажа товаров. Акт о регулировании был половинчатой мерой. Его следствием стала борьба в Калькутте сторонников компании (генерал-губернатор У. Хейстингс и один из его советников) и государства (Ф. Фрэнсис и два других советника). Хейстингс победил, но против компании работало время. Смирившись в 1783 г. с потерей североамериканских колоний, Британия уже в следующем году компенсировала ее себе контролем над азиатской империей своей Ост-Индской компании. В 1784 г. парламент принял Индийский акт премьер-министра (1784–1801) У. Питта-младшего. Над советом директоров компании был надстроен правительственный орган – Контрольный совет, задачей которого было надзирать за всей некоммерческой деятельностью компании на Востоке: налоговой, административной, военной, дипломатической. Совет директоров обязывался «следовать тем приказам и предписаниям, которые он будет время от времени получать от упомянутого совета относительно гражданского или военного управления и налогообложения территориями и владениями упомянутой Объединенной компании в Ост-Индии». Король получил право смещать генерал-губернатора, губернаторов Бомбея и Мадраса и их советников, а собрание акционеров не могло отменять или изменять приказы совета директоров после их одобрения королем (на практике – Контрольным советом). У директоров сохранялись торговля и патронаж – право назначать всех служащих компании (это служило директорам источником основного дохода).
Так, в 1784 г. в управлении Британской Индией установилась система диархии (двоевластия): государство и Ост-Индская компания стали партнерами в управлении Индией, причем неравноправными. Следует оговориться, что смотреть на акт Питта как на попытку Уайтхолла контролировать компанию в интересах государства будет нескольким упрощением, осовремениванием ситуации. Политика XVIII в. не знала таких вещей, как беспристрастный контроль со стороны гражданской службы или четкое разделение государственных и частных интересов. И в компании, и в палате общин существовало много групп интересов, боровшихся за должности и патронаж. И все же, особенно в ретроспективе, акт Питта утвердил верховенство государства над компанией. Он определил принципы управления Индией до его перехода непосредственно к короне в 1858 г. В истории капитализма британская Ост-Индская компания стала первым частным предприятием с государственным регулированием. Поставив компанию как политию под государственный контроль, парламент «подсластил пилюлю», приняв еще один закон для нее уже как торговой организации. Это был Акт о замене (Commutation Act) 1784 г., который вдесятеро (со 119 до 12,5%) сократил пошлину на ввозимый компанией китайский чай*.
*Этот закон имел всемирно-экономическое значение. В торговле Британии с Азией он привел к резкому росту британского импорта чая. Поскольку Ост-Индская компания закупала чай на средства от сбыта в том же Китае бенгальского опиума и гуджаратского хлопка-сырца, получило импульс и их производство. Это, в свою очередь, толкнуло развитие Бомбея и военную экспансию компании в Индии. Потребность в перевалочном пункте на пути в Китай заставила компанию арендовать у султанов Малайи острова Пинанг в 1786 г. и Сингапур в 1819 г. В довершение всего, увеличив предложение чая, Акт о замене вызвал рост спроса на сахар: стимулировал его производство в Вест-Индии, а значит и вывоз рабов из Африки.
Конец XVIII – первая половина XIX в. ознаменовались в истории компании одновременно ее неуклонным наступлением в Индии и отступлением в Британии. В Индии происходило качественное (через реформы управления) и количественное (через территориальную экспансию) усиление контроля компании над местными обществами. В Британии же государство посредством регулярных актов парламента поэтапно присваивало административные полномочия компании. Получалось, что империю в Индии компания объективно строила не для себя. (Правда, юридически она выступала правителем индийских территорий вовсе не по милости британского парламента, а согласно пожалованиям могольских шахов, пусть и вырванным под ее давлением.) Так, по Акту о хартии компании 1813 г. назначение директорами генерал-губернатора, губернаторов и главнокомандующих войсками президентств стало подлежать одобрению короной, а Контрольный совет получил право надзирать за учебными заведениями компании. По акту 1833 г. парламент наделил себя правом издавать законы для Индии и отменять акты генерал-губернатора. В 1853 г. число директоров компании было сокращено вдвое (до 12), зато к нему добавили шесть директоров, которые назначались и смещались короной. Также у директоров забрали гражданский патронаж: замещение постов в индийской администрации должно было происходить на основе неограниченной конкуренции выпускников университетов, а не назначений среди выпускников колледжа компании в Хейлибери. Споры по вопросам управления Индией при генерал-губернаторе (1848–1856) маркизе Далхузи фактически были уже спорами между правительством и его служащими в Индии через голову директоров. Параллельно парламент под влиянием крепнущей промышленной буржуазии вел наступление на экономические привилегии компании: в 1793 г. обязал ее выделять часть тоннажа своих судов для перевозки на Восток британской фабричной продукции (что вредило интересам компании, так как опиралась она, напротив, на сбыт в Европе индийских тканей); в 1813 г. в условиях тяжелой континентальной блокады Наполеона отменил монополию компании на торговлю с Индией; в 1833 г. сделал то же с ее монополией на торговлю с Китаем, а в Индии вообще запретил компании торговать, т.е. заниматься исконным делом. В Индии компания осталась исключительно административной структурой
Сделочную позицию компании ослабляли ее ухудшавшиеся финансы. Развитие промышленной революции в Британии и вытеснение продуктов индийского ремесла с европейских рынков, высокие расходы на управление и войны в Индии, трудности перевода индийского долга компании в Европу – все это било по торговой составляющей ее деятельности. Если до 1770-х годов компания была кредитором правительства, то с конца XVIII в. ей самой пришлось брать у него займы. Так, в 1810 и 1812 гг. они составили 1,5 млн и 2,5 млн ф. ст. соответственно. Власть Ост-Индской компании над Индией парламент отменил в 1858 г. Предлогом послужило мощное антибританское восстание в Хиндустане (Северной и Центральной Индии) 1857–59 гг., ударную силу которого составили сипайские части армии компании. В реальности компанию сделали в Британии козлом отпущения, так как индийскую политику она давно уже не определяла. Функции совета директоров и Контрольного совета были переданы министерству по делам Индии (India Office). Реверансом в сторону компании было учреждение при министре совета в составе 15 пожизненных советников, семь из которых должны были выбрать директора (в дальнейшем – сам совет). Ост-Индская компания просуществовала до 1874 г. как обычное акционерное общество, но дивиденды ей выплачивались государством, причем из доходов некогда подвластной ей страны (это было предусмотрено еще актом 1833 г.).
Ост-Индская компания как квазигосударство?
Итак, на протяжении своей более чем 250-летней истории Ост-Индская компания была не только торговой корпорацией, которая весьма содействовала развитию капитализма у себя на родине, но и властной структурой, которая сто лет правила огромной страной Азии. Недаром генерал-губернатор (1844–1848) виконт Хардинг в 1845 г. гордо писал, что он и его сосед, император Поднебесной, вместе правят примерно половиной народов мира.
Сущностью державы-купца двойственность Ост-Индской компании не исчерпывалась. Она была не просто полуторговцем-полуправителем. В рамках своей ипостаси правителя компания имела черты принципиально разных категорий политии. С одной стороны, это были черты патримонии, патримониального княжества. К ним следует отнести автократический характер власти генерал-губернатора и губернаторов (период британского правления в Индии до реформ Монтегю – Челмсфорда 1919 г. и вошел в историю как период автократии), ориентацию князей и крупных землевладельцев на генерал-губернатора как на конкретный источник милостей (что поощряли сами британцы) и т.д. Неслучайно, по свидетельству английского путешественника виконта Валенсия (1770–1844), побывавшего в Индии в самом начале XIX в., индийцы считали Ост-Индскую компанию знатной пожилой дамой, а всех генерал-губернаторов – ее сыновьями. Одной из главных черт патримонии называют именно фокусирование лояльности подданных на личности правителя. Свои патримониальные черты компания усиливала, добиваясь от могольских шахов и навабов Карнатика и Бенгалии традиционных видов пожалований – титулов, должностей, джагиров (земельных держаний за службу). Врастание Кампани Бахадур («Почтенная компания» на языке урду) в индийскую политическую систему делало ее в глазах индийцев таким же центром силы, какими были в Индии остальные центры. Во многом заимствованные компанией у Моголов методы управления и восприятие ее индийцами как персонализованной патримонии позволяют говорить о некой однотипности политии компании другим индийским политиям.
С другой стороны, западное происхождение компании гарантировало ей наличие ряда черт государства. Как подчеркнул голландско-израильский политолог М. ван Кревелд, на протяжении большей части мировой истории существовало управление (government), но не государства (states). Государство – понятие абстрактное. Оно есть корпорация, которая не тождественна ни правителю, ни подданным и институционально отделена от всех прочих сфер общества. Будучи «всего лишь одной из многих форм постпервобытной социально-политической организации», возникло государство в Западной Европе в середине XVII в. как раз с рождением капитализма, т.е. с вычленением эксплуатации экономического типа, и с четким отделением понятия власти от ее носителя. Ост-Индскую компанию с государством роднят такие черты, как абстрактность понятия (недаром правителя Могольской империи первой половины XVII в. Шаха Джахана озадачивал термин «Ост-Индская компания») и наличие безличных правил функционирования бюрократической (в духе немецкого социолога М. Вебера) машины. В отношениях компании с индийцами эта двойственность внутри властной «половинки» природы компании, эта гибридность внутри гибридности обернулась плюсом. Патримониальные черты компании, маскировка под индийские политии сделали ее конкурентоспособной в борьбе за власть с ними и позволили в конечном счете подчинить все другие княжества. Государственные черты компании, такие как упор на верховенство закона (институционально-юридический фактор), привлекли к ней ключевые социальные группы индийского общества – часть князей, крупных землевладельцев, чиновничества и купечества. (В советской историографии их клеймили как национальных предателей, но это подход примитивен). Эти группы, например, в ходе конфликта компании с Майсуром, поняли, что она может предложить им более эффективную защиту их торговых и налоговых привилегий, чем их собственные правители. Так компания «взорвала» многие вражеские княжества (Майсур, Вадодару, Пуне, Панджаб) изнутри, выиграв у их правителей конкуренцию за лояльность названных групп.
Другой аспект «государственной» природы Ост-Индской компании – ее упомянутая абстрактность и безличность. Поэтому компания была неуязвима для обычного механизма образования патримониальных политий, который в исламском мире обозначали арабским словом фитна («мятеж»). Поскольку в отсутствие государства-нации суверенитет – лишь вопрос лояльностей, патримониальная полития, как правило, была структурой открытой, с размытыми, принципиально подвижными и меняющимися границами. Специалист по теории систем противопоставил бы патримониальную политию национальному государству как объединение – системе. Неслучайно для маратхов в ходе их войн с компанией большую проблему представляло то, что они не могли расколоть ряды британских командиров и резидентов так же, как в свое время – чиновников Могольской империи (играя на их противоречиях). Если индийские политии можно уподобить сложносоставным молекулам, которые относительно легко перетягивали друг у друга образующие их атомы (меняя свою конфигурацию подобно калейдоскопу), то компания представляла собой молекулу-монолит. Пытаться расколоть ее было бессмысленно. Однако в отношениях с государством (политией на родине) расщепленность властных черт компании на патримониальные и государственные оказалась минусом. Патримониальность привела в третьей четверти XVIII в. к неприятию в британском обществе (особенно правящем слое) «набобов» и давала аргументы тем, кто обвинял компанию в привнесении в британскую политическую жизнь пагубного восточного влияния. Что касается государственных черт компании (самоуправление, законодательная, исполнительная и судебная власть над своими служащими, право учреждать муниципалитеты и т.д.), то они сами исходили от английского / британского государства. В этом компания была лишь его эманацией, дочерним образованием, поэтому она была открыта для регулирования. Неслучайно веским аргументом сторонников реформ служил тот, что в 1773 г. озвучил член палаты общин Дж. Сент-Джон: есть существенное различие между правами, полученными компанией по хартии, и изначальными конституционными правами (которыми компания не обладает). Иными словами, парламент дал – парламент и взял. Правда, защитники компании – тоже резонно – настаивали, что все полученные от парламента хартии были по сути ей проданы (за крупные займы казначейству). Так, в 1730 г. парламент продлил ее торговую монополию на 36 лет, по сути, в обмен на разовую выплату 400 тыс. ф. ст.
Противоречия между компанией и государством не следует абсолютизировать. Два эти «организма» не были друг для друга непроницаемыми. Группы интересов нередко проходили сквозь их «границы». Так, фракции директоров и акционеров компании заключали неформальные союзы с той или другой из основных политических партий Британии – тори и вигов. Политические деятели покровительствовали деятелям компании, а те в обмен оказывали им разные услуги, в том числе голосовали как надо в парламенте и пристраивали их клиентов на доходные места в компании. А в 1785 г. даже такой поборник самостоятельности компании, как Хейстингс, назвал Британию «государством-родителем» ее бенгальских владений. Конечно, несмотря ни на какое давление со стороны правительства, чиновники компании в Индии не помышляли о сецессии наподобие североамериканских колоний. Когда Хейстингс в 1785 г. огорченно подал в отставку и у французского посла в Лондоне родился проект предложить ему стать независимым правителем Индии при поддержке Франции, этот проект был заведомо обречен на неудачу. Впрочем, французское правительство и не решилось его предлагать. Но все же в целом политическая конкуренция компании с государством – объективный факт. Неслучайно при любых предложениях правительства с целью ограничить самостоятельность компании совет директоров активно мобилизовывал «ост-индское лобби» в парламенте, особенно в моменты продления им ее хартии в 1793, 1813, 1833 и 1853 гг. Термин «продление хартии», что любопытно, применяли в то время уже больше к продлению власти компании в Индии, чем ее торговой монополии (которая в 1813 и 1833 гг. была демонтирована). Это лишний раз показывает переплетение коммерческих и властных аспектов деятельности компании.
Факт конкуренции государства и Ост-Индской компании очевиден и «с другой стороны» – в натиске государства с целью ограничить ее самостоятельность. На протяжении конца XVIII – первой половины XIX в. государство постепенно «заполняло» компанию собой, подминало ее, «выхолащивало» ее собственное политическое содержание. К середине XIX в., накануне лишения компании власти, от нее осталась «пустая скорлупа». (В такую же «скорлупу» сама она превращала индийские княжества, одновременно «залезая» внутрь них и поглощая.) Экономической подоплекой этого процесса была сдача компанией позиций в восточной торговле в связи с потерей индийскими тканями рынков в Европе. Так, в 1800–1809 гг. вывоз компанией тканей из Бенгалии упал с 1,4 млн ф. ст. до 0,3 млн. Уже при председателе Контрольного совета (1793–1801) Генри Дандасе правительство фактически отняло у компании право выдвигать кандидатуры на высшие посты в президентствах. Генерал-губернаторами с этих пор становились, как правило, государственные деятели, а не служащие компании. За всю ее историю кроме Хейстингса на этот пост попали лишь трое ее служащих, да и их назначение было бы невозможным без согласия правительства. Более того, и воспринимали генерал-губернаторы себя назначенцами правительства, а не директоров. Так, Корнуоллис в письме низаму (мусульманскому правителю) Хайдарабада в 1789 г. писал, что властью его наделили король и парламент Англии. Когда британское государство в третьей четверти XVIII в. спохватилось, что купеческая корпорация занимается не своим делом, и в несколько этапов «навело порядок», конечный исход конкуренции был предрешен. Наиболее воинственные в отношении компании политики были убеждены, что истинное занятие компании – торговля, и старались ставить ее директоров «на место». Так, принципом четырежды председателя Контрольного совета (между 1828 и 1858 гг.) графа Элленборо было: «Я никогда не дам этим людям считать себя стоящими во главе государства!». Правда, когда он поехал в Калькутту в качестве генерал-губернатора (1842–44) и оказался их подчиненным, такое его поведение заставило директоров единственный раз применить свое право отзывать генерал-губернатора.
Конечно, вступив во властную конкуренцию на родине, компания не имела перспектив стать полноценным государством. Она могла выступать лишь минигосударством для собственных служащих и патримониальной державой для своих индийских подданных. Это сближает Ост-Индскую компанию с другой организацией, которую называют в числе альтернативных государству структур, – Тевтонским орденом. Он тоже был корпорацией с жесткой иерархией и дисциплиной, которая «оседлала» большой регион (Восточную Пруссию и Прибалтику) и долго им правила. Однако и Ост-Индской компании, и Тевтонскому ордену конкуренция с государством или сильной патримонией (соответственно с Британией и объединенными после Кревской унии 1385 г. Польшей и Литвой) оказалась не по зубам.
Британская Ост-Индская компания исходно обладала политическим потенциалом, так как для успешного ведения бизнеса английское государство делегировало ей часть суверенитета над своими подданными – ее служащими. Однако в течение первых полутора веков существования компании этот потенциал пребывал в «спящем состоянии». В середине XVIII в. благодаря сложившимся благоприятным условиям – распаду Могольской империи и англо-французским войнам – потенциал раскрылся. Случай помог реализации подготовленных планов, и ради максимизации прибыли компания распространила власть над собственными служащими-британцами на население крупной азиатской страны (Бенгалии). В результате она стала почти государством в государстве в Британии и элементом системы патримониальных княжеств в постмогольской Индии. Данное обстоятельство объективно вывело компанию в конкуренты обоих типов политий – и в Европе, и в Азии.
Конкуренция протекала довольно остро и завершилась по-разному. К середине XIX в. в отношении индийских патримоний компания убедительно взяла верх, а вот конкуренцию британскому государству, напротив, проиграла полностью. И то и другое в конечном счете было обусловлено промышленной революцией как завершением процесса, который в современной историографии называют «великим расхождением» Запада и Востока. В Индии существовали несколько сильных политий, которые войны с компанией вели поначалу на равных, так как в духе Петра I создали «полки нового строя» и казенные военные мастерские (Майсур, некоторые княжества маратхов, Панджаб). Однако тягаться со страной – «мастерской мира» – они не смогли. Не смог с ней тягаться и их покоритель – Ост-Индская компания. Экономической основой ее благополучия был импорт в Европу продукции индийского ткачества. Подъем британской фабрики поставил на этом процессе крест, и хотя компания с конца XVIII в. переориентировалась на китайский чай, через несколько десятилетий британские частные купцы потеснили ее и в этой сфере. Если в XVII–XVIII вв. компания находилась «на гребне» развития капитализма в своей стране, то в долгосрочную его (развития) логику она не вписывалась. Говоря языком представителя мир-системного подхода, итальянско-американского историка Дж. Арриги, британская Ост-Индская компания типологически принадлежала к ведущим организациям голландского системного цикла накопления капитала (конец XVI – третья четверть XVIII в.). Поэтому когда началась первая (материальная) фаза следующего, британского, цикла (его относят к середине XVIII – началу XX в.), компании в нем делать было нечего.
Будучи формой организации торгового капитализма, Ост-Индская компания оказалась неадекватна капитализму промышленному. Неслучайно к эпохе фритрейдерства она лишилась последних торговых привилегий. А будучи носителем административных функций, которые в зрелом капиталистическом обществе суть монополия государства, компания стала параллельной ему бюрократической структурой. Показательно, что к обсуждению вопроса компании в парламенте в 1853 г. петицию с жалобой на ее плохое управление (невыполнение кодификации законов, дискриминация местных жителей на службе и т.д.) впервые подали сами индийцы – жители Мадраса и Бомбея. Показательно и то, что факт конкуренции государства со структурами типа Ост-Индской компании зафиксировал его первый теоретик Т. Гоббс (1588–1679) еще в середине XVII в., как только национальное государство начало формироваться в огне английской революции. Он назвал недугом «большое число корпораций, которые являются как бы множеством меньших государств (Commonwealths) в недрах одного большого» и даже сравнил их с «червями во внутренностях живого человека».
«Выполняя завет» Гоббса, государство по мере своего развития неуклонно сокращало число таких корпораций. Ост-Индская компания (вместе с Компанией Гудзонова залива, 1670–1870) оказалась среди них одной из наиболее живучих. Демонтирована она была, говоря языком другого представителя мир-системного подхода, американского историка И. Валлерстайна, лишь на пике британской гегемонии (1815–1873). В эту эпоху Британия больше не нуждалась в административных посредниках и могла руководить зависимыми территориями напрямую, разведя управление страной и управление бизнесом, что известно в социологии как «закон Лэйна». Недаром, выступая в парламенте в 1833 г., английский историк Т.Б. Маколей (1800–59) назвал компанию «политическим чудовищем двойственной природы», «подданным в одном полушарии и сувереном в другом». В изучении мировой экономической истории случай британской Ост-Индской компании важен как любопытный пример институциональной мутации. Он подчеркивает взаимозависимость и взаимопереход политической и экономической сфер жизни, что стало особенно очевидным в эпоху глобализации.
Фурсов Кирилл Андреевич — старший научный сотрудник Института стран Азии и Африки МГУ имени М.В. Ломоносова, кандидат исторических наук
Источник: журнал «Вопросы теоретической экономики» № 2 2018
