Врата МХАТа

«Любите ли вы театр так, как я люблю его?»

Виссарион Белинский устами Татьяны Дорониной.

У меня сложное отношение к новому формату, «лицу» МХАТа имени Максима Горького. Ещё совсем недавно театр назывался «доронинским». Однако 4 декабря 2018 года художественным руководителем театра назначили продюсера и театрального режиссёра Эдуарда Боякова, а замом по литературной части — аж Захара Прилепина — довольно колоритную фигуру патриотического мейнстрима 2010-х. Саму же Татьяну Васильевну перевели на специально введённую должность «президента театра». С точки зрения многих театралов это выглядит, как почётная ссылка, ибо Доронина — не просто великая (пожалуй, на сегодняшний день — самая великая) русская актриса, но и волевой руководитель, чей театр долгие годы выживал в состоянии информационной блокады — у Татьяны Дорониной есть железные убеждения, раздражающие либерально-западническую среду высокопоставленных гуманитариев. Безусловно, доронинский МХАТ последнее время всё больше напоминал осаждённую крепость, а стилистика постановок воссоздавалась, копировалась из раза в раз. Непреклонная архаичность, и она, кстати, нравилась завсегдатаям. Другое дело, что театр Дорониной игнорировала молодёжь — основной потребитель зрелищного контента в XXI столетии.

Так, выбор сделали в пользу Боякова и он решил ваять из МХАТа актуальное арт-пространство — привлекательное для юношества и стопроцентно в духе блогерской «урбанины» (от «урбанизм»). Нет-нет, сцена и репертуар — на месте, крыша тоже никуда не едет, а бывший-доронинский-МХАТ обрёл дополнительные «креативные» функции. Сейчас и библиотеки превращают в досугово-развлекательные центры. «В театре создается новый культурно-просветительский кластер для горожан, которые ищут живые смыслы и образы и верят в способность театра объединять творческие практики», - заявила пресс-служба МХАТа и 5 октября состоялась презентация проекта «Открытые сцены МХАТ». Это — лектории, книжный магазин, выставочные зальчики, уютные закуточки. Я — сказать откровенно — не поклонница этих, как нынче говорят, «интеллектуальных площадок» с их мастер-классами и поверхностной лекторской говорильней (не потому что докладчики — случайные неучи, а потому что сама форма — ознакомительно-дружеская, не располагающая к строгой академичности). Но времена — другие, и просвещение теперь носит характер «игры в бисер», интерактивности и общения с аудиторией. «Любите ли вы театр так, как я люблю его?» - вопрошала героиня Татьяны Дорониной в картине «Старшая сестра». Любят ли театр Бояков и Прилепин, как Татьяна Доронина? Вопрос не праздный, хотя, уже риторический. Перед нами по-новому раскрыли врата МХАТа. Наше право туда войти. Или — отказаться.

Хотя я готова признать главное — либерального реванш-переворота здесь не произошло, а МХАТ имени Горького остался тем, чем и был при королеве Татьяне - оплотом Русского Мира. Один только пунктик, что в качестве лекторов приглашены Александр Дугин и Егор Холмогоров говорит о многом и где-то примиряет с реальностью. В целом, невыразимо жаль доронинского МХАТа и его жёсткой линии, но тот факт, что в Москве появилась яркая «точка сборки» патриотических интеллигентских сил — это великолепно. Что-то сильное и явно противостоящее скандализированному Гоголь-центру.

Именно «Открытые сцены МХАТ» и представляют выставку одного из самых мощных европейских фотохудожников — Михаила Розанова. С его работами я знакома давно, причём то было фэшн-издание Vogue — единственный дамский журнал, который не стыдно листать за утренним кофе. Потом - экспозиция «Ясность цели» (2015), где Розанов обыгрывал эстетику загадочного предвоенного фильма «Строгий юноша» и - проект «Порядок» (2017), в коем фотохудожник выступал созерцателем храмовых руин в Пестуме — этой античной премудрости, воплощённой в камне.

Пламенная страсть Розанова — архитектура. Он с одинаковым трепетом фиксирует и дворцовый шик, и углы бетонных домов-коробок. Его фирменный стиль — предельная чёткость. Но это лишь одна грань. Выхватывая детали и фрагменты, Розанов любуется их предметной красотой: каменные виньетки, монументы и заводские трубы оказываются живыми. Это очеловечивание камня, металла, бетона — потрясающий приём Розанова. На его фотографиях вещи и постройки не кажутся пустыми, оставленными и одинокими, хотя, мастер крайне редко допускает в кадр хомо-сапиенса. Они — эти стены и фонари — самодостаточны, если, конечно, это определение применимо к неживой натуре.

На этот раз в эпицентре внимания МХАТ имени Горького — уникальное творение с весьма непростым «характером». Розанов исследует здание, выявляя всю его психологию и анатомию. Чтобы до конца понять логику выставки, названной «Последний шедевр», следует немного порассуждать об архитекторе, эпохе и брежневском «постмодернизме», которого вроде как не было, но, вместе с тем, он имелся. На ознакомительном стенде — краткая аннотация, позволяющая нам погрузиться в тему. Речь идёт о последнем шедевре советского зодчества и - самом ярком произведении архитектора Владимира Кубасова.

Его творческая судьба — интересна и показательна. Родившийся в 1930 году, он принадлежит к тому умному и противоречивому поколению, что с упоением приняло Оттепель и сделалось проводником идей модернизма в дизайне, художествах и градостроении. Молодые ребята, они мечтали перекраивать мир, вдруг оказавшийся искажённым и страшным после XX съезда. Знаменитый акт «Об устранении излишеств в проектировании и строительстве» - ещё один параграф анти-сталинской доктрины. Советский модернизм отличался от западного прежде всего тем, что его ввели в моду законодательным путём, как это часто бывает в России — это не плохо и не хорошо, просто веками затверженная культурологическая данность. Свежий, юношеский взгляд совпадал с настроением эпохи, а потому первым крупным сооружением этого типа стал Дворец пионеров на Ленинских горах (1958-1962 гг.). Прослеживался глубокий символизм: не отцы и деды возводят хоромы для своих «глупых» и мало что соображающих чад, но старшие братья — для младших.

Тут-то и началась карьера Владимира Кубасова, попавшего в группу молодых и воодушевлённых зодчих. Дворец не выглядел собственно дворцом — функционализм победил «бестолковую», а потому — дисгармоничную красивость, являя миру лапидарные параллелепипеды. Итог оказался настолько ошеломительным, что пионерский дворец впоследствии многажды повторяли — в самых разных вариациях. Но стеклянные галереи, плоский фасад и тонкие опоры, которые менее всего хочется называть колоннадой, быстро наскучили, что опять же совпало с переменой политического курса.

Вместо полуграмотного разрушителя, слона в посудной лавке — Никиты Хрущёва — явился Леонид Брежнев — хранитель стабильности. К излёту 1960-х потребовался иной способ художественного выражения — стиль, обращённый к вечности. На Западе тогда проклюнулся постмодерн — с литературно-историческим аллюзиями и стёбным пафосом. В советской традиции термин отсутствовал, считаясь едва ли не ругательным. Тем не менее, кубасовский театр на Тверском бульваре — чистый постмодернизм, пусть даже его и «не было» по документам. Это направление именовали завуалированно - «советским брутализмом», ещё как-то хитро — лишь бы не проговориться. Кубасов использовал в своих разработках узнаваемые формы Сецессиона (Ар нуво) 1910-х, а некоторые искусствоведы усматривают в облике театра лёгкое сходство с древне-американскими зиккуратами — из разряда стилизаторской экзотики, приемлемой в начале 1970-х.

Несмотря на всю лепоту, МХАТ выглядит нахальным чужаком на Тверском бульваре, никак не вписываясь в окружающий старомосковский лад. Это как раз тот случай, когда удачное — в чертежах и рисунках - здание обретает давящие контуры на местности, подчиняя себе весь пейзаж. Интересный силуэт теряет свою изюминку и выглядит, как платье смелого кутюрье-новатора среди турнюров и кринолинов. То есть — бешено и чужеродно. Надо отметить, что в позднем СССР мало беспокоились о целостности ансамблей и «втыкали» нужные городу сооружения без привязки к устоявшейся застройке. И всё равно это — шедевр. Он будоражит, привлекает внимание, иной раз — остро-негативное. К тому же, здесь огромную роль играет внутреннее содержание, а Кубасов — мастер пространств, что мы и наблюдаем, попадая в театр.

Фотографии Михаила Розанова демонстрируют свойства интерьера - от опытного взора не ускользает ничто — ни созвучие плоскостей, ни игра света. А свет у Кубасова играет одну из главных ролей — он изысканно рассеивается (прямо как в итальянском барокко) и даёт приглушённо-таинственный фон. Благодаря этому, низкий потолок и приземистость фойе никак не ощущается. Розанов умеет показать материал, при том нарочно эстетизирует его - дерево, камень металл обретают волшебные свойства. Мы видим и зал, освещённый огнями — в предвкушении встречи со зрителем. Тёмное закулистье. Часть лестницы. Фрагмент люстры. Фонтан и — сочная зелень растений. Вход в зрительный зал напоминает портал иномирье, что соответствует идее любого театра. Михаил Розанов тонко чувствует душу архитектуры, подстраиваясь под ритмы стен, окон, проёмов. На экспозиции встречаются два таланта — Кубасов и Розанов, причудливым образом дополняя друг друга. Фотограф ищет и — находит всё то, что выдумал архитектор, преподнося с неожиданной стороны. Розанов «объясняет» замыслы Кубасова. Ракурсы — изумляют. Плоское фото начинает — вопреки здравому смыслу - давать объём. После этой выставки смотришь иначе и — видишь ускользающие оттенки.

Но МХАТ — это не лишь фасад и даже не вешалка, с которой по идее «начинается театр». Это — люди. Драматурги, режиссёры, декораторы, артисты и — зрители. Станет ли осовремененный почерк МХАТа прорывом или всё потонет в словесах? Покажет время. А выставка Розанова и вправду чудесная.