24 августа в Усадьбе Захарово состоится четвёртый семейный фестиваль под открытым небом «Традиция». Идея «Традиции» принадлежит писателю, общественному деятелю Захару Прилепину и продюсеру, режиссёру, художественному руководителю МХАТ им. М.Горького Эдуарду Боякову. Они же — отцы-основатели Русского художественного союза.
Заметных культурных проектов, к которым Эдуард Бояков имел непосредственное отношение — десятки. От некоторых, вроде «Золотой маски», Бояков давно дистанцировался. А его пресловутая идейная трансформация из «прогрессистов» в консерваторы-традиционалисты — для Руси закономерная и нормальная история. Куда менее объяснимы зигзаги былых патриотов, осваивающих штампы уровня перестроечного «Огонька».
И выпады, что нынче звучат в адрес Боякова и соратников — практически с точностью до запятой повторяют, например, нападки на «Завтра» и её главного редактора в двухтысячные.
Про МХАТ поговорим отдельно и специально. Сегодня Эдуард Бояков размышляет на страницах «Завтра» о русском факторе, культурном суверенитете и идейной платформе «Традиции».
В Русском Художественном Союзе объединились очень разные люди, если говорить об идеологических предпочтениях. Есть левое, социалистическое крыло, есть правое, консервативно-традиционалистское. Важен общий знаменатель — противостояние прозападной либеральной культуре, нежелание мириться с отсутствием культурной политики.
Недавно мне довелось бывать на государственном заседании «по культуре» в Совете Федерации. Весь разговор, как правило, сводился к бюджету, к построенным ДК и отремонтированным музеям. Всё это хорошо и важно, но ни разу не прозвучало слово «ценности». А где, как не в Совете Федерации, говорить о содержании? Ещё в 2014 году возникли «Основы государственной культурной политики». Однако получилось, что документ принят, но отсутствуют механизмы реализации. Как быть, честно говоря, не знаю, да и нет у меня желания погружаться в законотворческое пространство. Всё-таки это не моя профессия.
Значит, надо самим действовать — создавать среду, менять идеологический климат в обществе. Я думаю, что Русский художественный союз возник как собрание людей, которые понимают важность, актуальность, остроту ситуации. Ибо сегодня русской культуры — словно вообще не существует.
До сих пор в названии нашей организации и чиновники, и люди из числа знакомых и даже сочувствующих, — регулярно делают ошибку, говоря «Российский художественный союз». Слово «русский» исчезло из позитивного контекста. Оно существует, когда нужно сказать про футбольных фанатов-националистов, про «мракобесов», протестующих против фильма «Матильда», про «Русский марш», или в новостях про Украину.
Получается, что на политическом, военном, дипломатическом уровне мы пытаемся противостоять глобальной культуре, а на содержательном, фундаментальном — пустота. Потому что российской культуры без русской культуры быть не может. Это будет симулякр, подделка, проекция глобалистской чепухи.
Вот министр иностранных дел Сергей Лавров встречается с директором Юнеско и президентом Якутии, и вместе они принимают принципиальное решение — строить Центр евразийского эпоса. Подразумевается не столько евразийский, сколько якутский. Всё очень серьёзно — речь идёт о многомиллиардных инвестициях и полноценной работе с наследием. Тем же самым занимаются и татары, и тувинцы, у последних просто денег меньше, но логика та же — изучать и сохранять.
Но если 80% в нашей стране считают себя русскими, значит и нам должна быть предоставлена возможность знать и понимать свои корни. Я не против Центра якутского эпоса, я однозначно «за». Но если параллельно мы не построим центры русского эпоса, центры русского фольклора, центры русской традиции, то рано или поздно что-то плохое будет и с якутами. И в свободное плавание никто им не даст уйти — придётся встраиваться в чужой проект: китайский или американский.
Есть якутская или грузинская культура, но не существует якутской или грузинской цивилизации. Я не говорю сейчас об истории, о глубине, я имею в виду политико-демографический аспект, мировое влияние. Русская цивилизация есть — это очевидно политикам, экономистам, идеологам. Да, долгое время полуартикулированная, полуживая, но всё-таки есть. А культуры русской при этом у нас как бы нет — она не маркирована, не позиционирована.
***
Враг бьёт по главному. Основы России, как известно — это православие, самодержавие, народность. Все три части знаменитой формулы середины XIX века, части уваровской триады подвергаются сегодня дикой атаке со стороны врага рода человеческого. Я себя не называю монархистом, тем более не собираюсь идеализировать дореволюционное общество, но не могу не видеть, не понимать и не отстаивать идею централизованной власти, идею иерархии, идею здорового патриархального общества.
Если говорить о культурной иерархии, то государство должно создавать эту иерархию, строить. Но не единолично. Функция государства — менеджерская, модераторская, операционно-настраивающая. Без государства эту иерархию не построишь.
Если за деревом не ухаживать, то оно превратится в некрасивый куст. Но если у дерева постоянно отрубать ветки, то оно в лучшем случае будет похоже на столб с небольшой кроной. Всё это не имеет отношения к цветущей сложности, о которой говорил Константин Леонтьев.
Ведь цветущая сложность — это не постмодернизм, это иерархия. Это красота и кроны, и боковых веток, которые поддерживают ствол. Но ствол незыблем: это русская культура, основанная на русском православии, на русском языке, как языке, который возник из перевода греческой библии на русский, и развивался уже изначально, содержа в себе ген церковно-мистического языка. И у нас нет иной культуры, если говорить о стволовой.
Но есть огромные ответвления, частично связанные с нашими соотечественниками, с народами, населяющими Россию, а частично и с европейцами, от которых мы всегда брали лучшее, и если перестанем так делать, то можем многое потерять. Мы, русские обладаем невероятной, а может вообще самой развитой способностью к адаптации среди больших народов. Мы впитываем не автоматически, мы всегда делаем всё по-своему. Порой, чтобы создать русский балет, нужно позвать француза, а чтобы построить красивый русский город, надо пригласить итальянца. Но всё это неизбежно становится русским. Сегодня в Европе огромное количество творческих сил, которые сочувствуют России, это факт. И в националистическо-консервативном лагере, и в левацком. И нужно с ними вести диалог, обмениваться опытом, создавать современные сюжеты.
***
Мы делаем фестиваль «Традиция» в Захарово, в местечке, где была усадьба Марии Алексеевны Ганнибал. Маленький Пушкин приезжал в Захарово и проводил с бабушкой всё лето. Здесь он научился говорить по-русски, здесь встретился с Ариной Родионовной, сюда возвращался в конце жизни, во время своего серьёзнейшего кризиса. В Захарово он услышал русскую песню, и русский мелос вошёл в его мир. Слава Богу, что дворяне, разговаривая на французском, вкушая пищу с иноземных столовых приборов, при этом понимали, что их дети должны получить прививку русского культурного гена. Именно няня выполняла эту статусную функцию. Это была не просто нянечка, а настоящий, как бы сказали сегодня, топ-менеджер над прислугой. И была своего рода послом русской культуры в нерусском дворянском пространстве.И эта русская прививка сыграла свою важнейшую роль во взрослой жизни Пушкина.
Ведь Россия катилась в европейскую пропасть с XVIII века. Петербуржский европеизм разрушал русскую культурную матрицу. Люди, которые рассуждают о 1917-м как о внезапной катастрофе, прощу прощения, люди невзрослые. Говорить, что была прекрасная Россиюшка, но пришли большевики и надругались — это глупость. Шли очень сложные процессы.
Да, были великие русские святые XIX века, но и возникли-то они, в том числе, как реакция на синодально-бюрократический застой, который поглощал русскую церковь. И Оптинские старцы, и Серафим Саровский —антропологически и биографически типажи, противостоящие синодальным начальникам. Конечно, они не противопоставляли себя государству как таковому, но разница очевидна. Именно поэтому Оптина пустынь и вызвала такой невероятный отклик, именно поэтому она была столь любима народом.
А Пушкин не то что не встречался с Серафимом Саровским, с которым они являются прямыми современниками, Саровского просто не было в пространстве Пушкина. Осознайте этот факт: в «Евгении Онегине», в тексте, о котором Белинский и Лотман говорят как об энциклопедии русской жизни, тексте, в котором сказано действительно про всё — и про пуговицы, и про лошадей, и про дамские ножки — в этом тексте нет ничего про церковь.
Показательно: Пушкин начал как Толстой, но закончили они невероятно по-разному. Пушкин, оставаясь европейским щёголем, стал русским государственником, человеком, которого Николай Первый не просто помиловал, но позвал за собой, и великий поэт последовал за Императором. Почитайте, с какой любовью Пушкин пишет Николаю — это текст человека, который пережил удивительную трансформацию.
И абсолютно обратный пример — Толстой, который десятилетия проходил в сапогах и рубахе, отказавшись от всего внешне западного, однако остался абсолютным эгоцентриком, анти-государственником, совершенно непримиримым борцом и с государственной идеей, и православием, всем тем, за что я сейчас готов сражаться.
***
Я знаю, что многих — и друзей, и недругов — беспокоит вопрос моей идеологической трансформации. Хотя недруги, конечно, иначе формулируют…
На самом деле, я всегда был патриотом, никогда в жизни не хотел жить где-то, кроме России, близкие подтвердят. Я любил ездить по миру, но моё открытие иных стран помогло моему русского осознанию.
Впервые я оказался в Нью-Йорке в начале девяностых — и очень хорошо помню почти щенячий восторг по поводу того, как это сильно, красиво и мощно. Но помню я и грязь, активность уличных торговцев наркотиками, невероятное количество дешёвых латиноамериканских проституток. Я сразу зафиксировал, что не так всё и глянцево. И за 90-е годы восторг открытия был пройден.
Большой жирный крест на западной истории был поставлен двадцать лет назад, после бомбардировок Белграда. Стало ясно, что Западом управляют враги, люди, которые объявили войну цивилизации, которой и я принадлежу.
Уже в девяностых я понял, что Азия мне интереснее, нежели Европа. Я месяцами жил во всяких общинах — и мусульманских, и даже в таких, можно сказать, варварских — например, африканских.
Это мой путь, я им дорожу. Вероятно, он кому-то покажется слишком сложным, слишком витиеватым, но это моя жизнь, ни от чего не отказываюсь. И если бы не было обжигающих опытов, я бы и к православию не пришёл. В моём детстве дома у нас не было ни одной иконы.Понятно, что и в той же Индии православных икон нет, но я видел уклад жизни, который подчинён религиозному смыслу, подчинён сакральному. И оказалось, что это очень красивая и очень здоровая матрица — здоровые семьи, счастливые дети, которые любят родителей. И наблюдая за этим миром, я понимал, что и я могу жить такой жизнью, но через своё, родное.
***
Пять лет всего прошло, когда у страны вообще возникли вопросы по отношению к себе. Ответы рождаются трудно, но до Крыма-то и вопросов не было. Понятно, что были интеллектуалы, говорившие слова, схожие с теми, что звучат сегодня, были Лимонов, Проханов, тот же Прилепин, но повестки не было, она только-только возникает.
И проблема влияния либералов — не в политике. Всё намного серьёзнее, глубже и опаснее. Либералами напрочь захвачена культурная инфраструктура. Всю символическую среду, дизайн, рекламу, концерты создают люди, воспитанные, условно говоря, журналом «Афиша». И Путин зависит от них, и Первый канал зависит от них. Нужен хороший ролик — значит надо позвать хорошего режиссёра монтажа. А хороший режиссёр — это тот, кто читал журнал «Афиша», а не «Литературную Россию».
Нам надо потихонечку всё это отбивать. Надо отвоёвывать свои территории. И давить, давить. Должна прийти новая, агрессивная, в хорошем смысле этого слова, глобальная, в хорошем смысле этого слова, современная русская культура. Надо учиться тактике у либералов, но продвигать наши ценности. Государство должно увидеть потенциал русской культуры, который поможет и самому государству.
Если это удалось сделать в военной сфере, то и в гуманитарной должно получиться. Правильно, что сначала нужно было просто решить вопрос безопасности страны, поэтому произошла колоссальная реформа армии. Но следующий шаг — это процессы, которые должны заработать на гуманитарном уровне. Чиновники не понимают всей опасности. Они не понимают, что добрая половина подростковой поп-музыки сделана в Киеве и там «зашито» всё, что можно «зашить» в отношении либерализма, эгоизма, эмансипации и пропаганды сексуальных и прочих меньшинств. Надо кричать, надо воевать, надо спасать, потому что речь идёт о суверенитете России.
***
Без своей поп-музыки — нет суверенитета. Есть хорошие примеры, например, «Любэ» или «Чайф» — не западная калька. Но таких примеров нужен хотя бы десяток, и чтобы они были связаны не с мужиками, которым сегодня по пятьдесят с лишним лет, а с 20-летними. Для полноценного возрождения русской популярной музыки должно быть несколько векторов. Безусловно, требуются продюсеры, промоутеры, которые готовы раскручивать условную Инну Желанную или Таисию Краснопевцеву. Надо получить деньги от государства или же от патриотических бизнесменов, которые должны быть в этом заинтересованы. А потом на этом стартапе выйти в рынок, и уже перестать использовать чужие средства, как произошло с тем же «Любэ», которые соберут свои пять-шесть тысяч зрителей в любом городе.
Но обязательно должно быть и желание у артистов. Проблема Инны Желанной, горячо мною любимой, уникальной певицы, в том, что, долго находясь фактически в подполье, она уже перестала хотеть выбраться из него. Похожая кстати ситуация и с драматургией, мы во МХАТе много об этом думаем. Наш театр очень зависим от западных калек — и продюсерских, и режиссёрских, и драматургических.
Как профессиональный продюсер-эксперт, я способен оценить артиста, музыканта. Увы, в нашем идеологическом лагере нет сегодня той энергии, которая есть у Земфиры, Шнура или Скриптонита. Это чуждая мне музыка, если говорить про идеологию, но это очень качественный продукт. Я понимаю, почему Земфира собирала 30 тысяч в «Олимпийском».
А в эпоху глобального интернета, YouTube, достаточно сделать хорошую песню, которую начнёт петь вся страна. У нас этой песни нет. Меня очень заботит этот вопрос. Сделай клип, который на ютубе посмотрит десяток миллионов человек, и я сам к тебе приползу, буду умолять выступить на фестиваль «Традиция». И дело не во мне: страна жаждет. Миллионы наших сограждан готовы перестать потреблять масскультовский трэш. Всем понятно, что Шнур и «Бессмертный полк» — не сочетаются. А «Бессмертный полк» собирает миллионы человек. Им что, не нужна эстрада? А мы фактически заставляем их слушать Шнура, ибо нет настоящей альтернативы. Нужно просыпаться.
