«Святое око дня, тоскующий гигант!
Я сам в своей груди носил твой пламень пленный,
Пронизан зрением, как белый бриллиант,
В багровой тьме рождавшейся вселенной».
Максимилиан Волошин «Солнце».
Понятие «импрессионизм» для большинства связано с Францией — с Монмартром, абсентом и той невероятной печалью парижского буржуа, которую так умел подчеркнуть Эмиль Золя — современник и бытописатель. Однако мода на «впечатленческую» живопись (от impression — впечатление) распространилась по всей Европе и достигла берегов Америки, но более иных импрессионизмом увлекался русский мир — неслучайно тороватые купцы активно скупали Моне и Ренуара, да и художники не отставали в постижении. Серов и Коровин явно склонялись к этой смелой манере, а Поленов искал колористические решения совершенно в духе французских коллег. Завзятый соцреалист Юрий Пименов — этот певец хрущёвских новостроек — тоже был не чужд стилистики мсье импрессионистов. В России любой общемировой тренд перестаёт быть набором штампов и обретает смысловое наполнение. Становится либо идеологией, либо очередной «философией» для образованных людей. Преломляется. Импрессионизм в России — это целая Вселенная, где смешиваются краски, мысли, эмоции, до которых французам, признаться, далеко.
В Москве есть Музей Русского Импрессионизма, одна из задач которого - популяризация забытых имён, а выставка «Место под солнцем», посвящённая Николаю Фешину (1881–1955) и Павлу Бенькову (1879–1949) интересна не только самими экспонатами, но и переплетением творческих судеб и вечным соперничеством двух талантов.
Оба — родом из Казани. Оба — учились у Репина, точнее, аккуратный Фешин — у самого мастера, а шалопай Беньков — у Дмитрия Кардовского, одного из «птенцов» репинского гнезда. Оба — следуя наставлениям педагогов, выпустились крепкими реалистами, но вошли в историю, как импрессионисты. Напомню, что Репин люто не выносил «парижскую мазню» и считал её надувательством публики, но, по воспоминаниям Фешина: «Репин никогда не подавлял своим мнением индивидуальности студента, напротив, как большой художник, он всегда ценил в нём более или менее оригинальное. Он никогда не пытался «учить», считая это ненужным для людей с техническим опытом и типом мышления, которыми студенты уже были, поступая в Академию. Его советы как мастера всегда имели исключительную ценность и силу логики. Казалось, что он видит не только работу, но и душу художника». Беньков мог бы сказать то же самое — он посещал репинские уроки на вольных началах и с благословения Кардовского.
Часто бывали за границей, обучаясь и представляя свои работы. Имели успех в Европе, но вернулись в Казань, дабы просвещать и — быстро полюбились ученикам. Будучи харизматичными натурами, Беньков и Фешин женились на своих же студентках — восторженных девах из интеллигентной среды. Стоит подчеркнуть, что Казань в конце XIX - начале XX века слыла одним из интеллектуальных центров Империи — наряду с Москвой и Петербургом, и поэтому не считывалась, как унылая провинция. В казанских вузах было чуть больше свободы для самовыражения, и отказ от догм не преследовался руководством. Вот — новый поворот. Революция. Оба художника — и сдержанный красавец Фешин, и простоватый балагур, дамский любимец Беньков попытались выстроить свои отношения с «красной стихией» - Советской Властью и оба в этом не особенно преуспели. Они растерялись в том вихре, не приняв толком ни одну из враждующих сторон.
Но, пройдя через испытания, нашли — уже вторично - своё место под Солнцем. Николай Фешин эмигрировал, заделавшись одним из великолепнейших арт-авторитетов Америки; он даже написал мега-звезду Лилиан Гиш, что для среднего американца, воспитанного на масс-культуре, почти уровень Олимпа. Судьба Павла Бенькова оказалась менее пышной — он обосновался в Узбекистане и сосредоточился на постижении местного колорита, получив со временем «титул» Заслуженного деятеля искусств Узбекской ССР. Кто из них был прав? Оба. Кто — выиграл гонку? Никто. Это классическая ничья, где оба — что-то взяли, а что-то — выпустили из рук. Они были немолоды и аполитичны — кинуться в обновление и почувствовать ритм «бучи — боевой, кипучей» (по словам Маяковского) — что-то не позволило. Бранить Фешина за меркантильность и «преклонение перед западом» столь же бессмысленно, сколь ругать Бенькова за общественную пассивность и «восточный» эскапизм. Выставка даёт возможность увидеть то лучшее, что было у этих представителей русского мира - на Западе и Востоке.
Оформление — в тон самому названию проекта. Здесь - токи направленного света и полное погружение в солнечные энергии. Место под солнцем — это не лишь поиски себя в искусстве или искусства — в себе, но и сам лик Солнца, которого очень много и у Бенькова, и у Фешина. Встречают нас портреты мастеров — это что-то, вроде знакомства, и нам поначалу кажется, что всё должно было произойти с точностью до наоборот: авантюрный весельчак Беньков гораздо лучше монтируется с побегом в Америку, тогда как Фешина хочется поместить на Востоке — в роли трудолюбивого служителя муз. Но судьба играет человеком, а человек играет пьесу под названием «Жизнь».
Особая страница - изображения детей — своих, чужих — неважно, а потому одна из самых очаровательных картин выставки — «Катенька» (1912) работы Фешина. Это - портрет дочери казанского школьного сторожа. Растрёпанная, глазастая девочка чудо как хороша, и главное тут — выражение лица: интерес к действу смешан с типично-детским нежеланием позировать дольше пяти минут. Фешин часто писал свою дочь Ию — она станет хранителем его наследия, а ещё — балериной и арт-терапевтом. Занятно - сравнивать беньковские и фешинские картины, созданные примерно в одни и те же годы и с единым настроем, но — в разных частях планеты. Вот - «Портрет девочки из племени Таос» (1930) Фешина и «Девушка-хивинка» (1931) Бенькова. Два полюса экзотики — индейская и узбекская, поданные европейцами. В индейском Таосе — штат Нью-Мексико — семья Фешиных оказалась после того, как у художника обнаружился туберкулёз и срочно потребовалась перемена климата. Индейская тема сделалась для него одной из важнейших в творчестве и — в какой-то мере фактором вдохновения, излечения. Во всяком случае, Фешин дожил до преклонных лет.
Портрет жены художника — классический поджанр, мимо которого ни один женатый мастер пройти не в состоянии (да и не дадут ведь пройти!). На выставке мы видим два диаметрально противоположных взгляда. Образы Александры — супруги Фешина — созданы уже за границей (1925 - 1926). Дама выглядит вполне довольной. На одном из полотен она одета по моде 1920-х — в вечернем платье с «плоской» грудью и в украшениях из бирюзы. Она же с дочерью: чаепитие у самовара. Увы, этот брак распался на чужбине. В середине 1930-х Ильф и Петров, путешествуя по Америке, случайно познакомились с экс-женой Фешина. Вот как они описывали эту парадоксальную встречу: «Когда мы были уже в антикварном отделении ресторана и рассматривали там замшевых индейских кукол и ярко раскрашенных богов с зелеными и красными носами, к нам снова подошел дон Фернандо. Он сказал, что с нами хотела бы поговорить миссис Фешина, русская дама, которая давно уже живет в Таосе. Увидеть русского, живущего на индейской территории, было очень интересно. Через минуту к нам подошла, нервно улыбаясь, дама, сидевшая в ресторане». Далее она им выложила свои горести и сомнения, а от предложения вернуться на родину мягко, но категорично отказалась — там же всё чужое и новое. Куда там?
А вот Ольга Бенькова (1925) смотрит на нас и — на мужа с печалью и некоторой укоризной. Репинский почерк (в духе портрета актрисы Стрепетовой) и внутренний надрыв. Это не вздорное недовольство, а многолетнее претерпевание. И — любовь. Физиономия историка П.В. Траубенберга (1926) — тестя художника — тоже реалистична. Суровость и боль в глазах этого человека, не принявшего революцию. А с чего принимать-то? Видный деятель народного просвещения, он считался одним из столпов казанского общества. А что — теперь? И как выразился уже Николай Фешин: «Люди, вдохновлённые идеалами, взялись перестраивать страну, торопясь разрушить старое, не имея ни физических сил, ни необходимых знаний для изменения старого ради незнаемого нового».
Вот — фешинская работа, принесшая ему «социальные дивиденды» и ставшая визитной карточкой в Америке - «Портрет Уильяма Дж. Уотта» (1924) – мастера ксилографии, гравировавшего фешинские произведения для американских изданий. В те годы Америка догнала и перегнала весь Старый Свет по разнообразию печатной продукции и — качеству иллюстраций. То была нация, беспрестанно читавшая богато иллюстрированные журналы. Фешин раскрутился. Он много и — за приличные деньги писал пышно-салонную лепоту. Вот чудесный портрет Дуэйн ван Вехтен (ок.1926) – художницы и меценатки; причудницы, рисовавшей дилетантские, но милые натюрморты и называвшей свой дом «Ранчо бабочек». Госпожа ван Вехтен показана сидящей в своей мастерской, но при том она роскошно одета, как на светский раут. Подобных изображений тут несколько — это заказные работы, где к подлинному искусству примешиваелся коммерческий расчёт. Павел Беньков при том, что жил куда как более скромно и его моделями были не миллионерши, а дехкане, всё же находил радость в повседневном творчестве. Кроме того, Бенькову не приходилось быть сервильным, улыбаться господам-клинтам и думать о хлебе насущном, а потому он мог развиваться, как профессионал в «тоталитарном» сталинском СССР. Неслучайно самой зрелой картиной на выставке является «Ударник» (1940) — здесь репинская манера доведена Беньковым до возможного идеала, а реализм смешан с импрессионизмом в самой изысканной пропорции. Герой сюжета — пожилой дехканин, окружённый и - пронизанный светом, с добрыми глазами мудреца. Фешин же — при том, что обладал несколько бóльшими способностями, чем его товарищ, будто бы застыл, повторяя одни и те же, понравившиеся публике приёмы. Для души он писал индейский народ и даже оформил свой дом самодельной мебелью в этническом стиле.
Немаловажную роль в жизни Бенькова и Фешина играли пейзажи — дореволюционные и написанные уже после расставания с Россией. Многочисленные усадьбы, террасы, берёзки сменяются «Старой Бухарой» и «Калифорнией». Бывшие друзья и соперники даже умерли в одну и ту же эпоху — с разницей в шесть лет. Фешин скончался в 1955 году, в городе Санта-Моника; Беньков — в Самарканде, в 1949-м. Это очень далеко от родных берёз, и выставка, несмотря на мажорный лад, оставляет грустное послевкусие. Но времена не выбирают — выбрать можно только место под Солнцем.
Илл. Павел Беньков. Водоносы. 1929
двойной клик - редактировать галерею
