Он выламывается из любых рамок, страшно не терпит должностных и прочих ограничений, из которых, собственно, по большей части и состоит «практическая» церковная жизнь. Видно, как в глубине души они просто бесят его. И не из-за гордыни вовсе, как многих из нас. Просто потому, что мешают работать. Можно ли это назвать несистемностью? В каком-то смысле, наверно, да. Как говаривал один серьезный сотрудник ЖМП (Журнала Московской Патриархии), существовавшего в рамках Издательского отдела (где мы и познакомились с ним в начале 1990-х), «в нашем Отделе есть два отдела – само ведомство и Гоша».
Сказать, что инок Георгий (как он именовался до пострига) - личность незаурядная – значит, ничего не сказать. То есть оно, конечно, верно. Но никак нельзя, говоря о нем, ограничиться столь штампованной фразой. Ибо никакого колорита этой самой личности она не передает. То есть вот совсем-совсем! С ним надо соприкасаться, за версту ощущая его энергию, буквально бьющую через край.
В то время, на излёте СССР, мы, группа молодёжи, придя в редакцию (некоторые и не без полуподпольного церковно-диссидентского опыта), стремились как-то оживить работу еще "советских церковников" (как между собой их ласково называли). Протолкнуть пару статей, своей претензией на свободное высказывание так пугавших тогда еще вполне прочно сидевших в своих креслах «богословов в штатском», как-то постепенно поменять лицо официозного журнала – на большее мы и не рассчитывали. Все наши потуги «штатскими» успешно разрушались. Один из них как-то спросил меня, сумрачно глядя: «Это вы там… пишете?» И, по-простому так, по-партийному перейдя на «ты», вдруг: «Ты на кого работаешь?» «На Русскую Православную Церковь», - имея уже немалый опыт общения с разнообразными властями, не задумываясь, ответил я. «Вот и выполняй мои указания». Если бы этот богослов не изрёк ничего больше, следовало бы навсегда запомнить его как незаурядный в своем роде кадр.
В отличие от нас, наивных интеллигентов, Георгий не заморачивался такой утопией, как борьба с системой. Он просто создавал свою, естественно, не без поддержки сверху. И «штатские» в глубине души понимали: этот им не по зубам, такой орешек так просто не разгрызть. Вот именно такая «несистемность» - и есть его «фирменная» черта. Сторонники теории заговора, которых, увы, немало, склонны объяснять такое качество наличием покровителей везде, где можно и где нельзя – от КГБ и олигархов до прямо уже "воров в законе". Самое интересное, что сами конспирологи, особенно либерального разлива, весьма часто не гнушаются «пилить» средства, получаемые через всякие грантоедские, связанные с Западом, фонды. (В чём нынешний владыка не был замечен никогда).
За что бы он ни брался – во всем вскоре случался у него небывалый прорыв. Поначалу, уже после пострига, став насельником Донского монастыря, он прославился в церковной среде, буквально ворвавшись на книжный рынок и быстро став лидером того сегмента его, который относится к православной тематике, чутко уловив веяние времени, своим неподражаемым чутьем прозрев не просто совершенно особую тогда востребованность православной книги, но и тот неповторимый момент, когда система уже все разрешила, но не все ещё это поняли. Когда он вскоре стал наместником возрождаемого Сретенского монастыря, то церковный книжный рынок был быстро поделен на две части: «его» издательство – и все остальные. В оказавшиеся недолгими времена начавшегося книжного бума многие стремились зарабатывать за счет издания книг; но получалось далеко не у всех. У него – лучше, чем у прочих. И когда за счет заработанных немалых сумм монастырь стал возрождаться буквально на глазах, в мутноватой среде сотрапезников в рясах и их мирянской «обслуги» поползли характерные слухи насчет «патриархийной мафии». Если бы хоть кто-то из распространителей этих слухов попробовал поработать с такой же отдачей и напряжением, как он, думается мне, что желание посплетничать быстро бы поубавилось.
Как профессиональный и многолетний работник книгоиздательской сферы, могу со знанием дела сказать: если бы все работали здесь так, как он, мы бы давно достигли несоизмеримо большего на ниве миссии через книгу. И до сих пор, когда книжный бум, увы, давно позади, когда «Клондайк кончился», издательство Сретенского монастыря (которое он, несмотря на занятость, успевает лично курировать и определять издательские планы) остается эталонным: на него равняются все, и каждый почитает за честь с ним сотрудничать.
Но, разумеется, не только издательство стало делом его жизни. Возродить монастырь, построить для него загородный скит, создать образцовую семинарию, спасти гибнущий колхоз, превратив его в современное передовое предприятие – во всем он первый, во всем его энергия, адекватность и трудолюбие, вкупе с недюжинным организаторским талантом довольно быстро и с отличным качеством обеспечивают успех, решают исход очередного трудного дела, что на церковном языке зовется послушанием, в его (а значит, церковную) пользу. Это как раз тот случай, когда даже злобные ненавистники, сочиняющие о нем небылицы, не решаются вынуть из рукава известную краплёную карту: «дворец себе построил» и проч. Да и беснуются-то они так потому, что понимают: всё, что он делает – реально существует для Церкви. А такого либеральная страта стерпеть никак не может!
До его назначения в Сретенский монастырь, в условиях порядочной неразберихи 90-х, то, что от монастыря оставалось, было седалищем квазицерковной группировки известного модерниста, неообновленца, ныне заштатного клирика Московской епархии Георгия Кочеткова. Кочетковская эпопея – отдельная песня, что по ряду причин, о которых не теперь, до сих пор не допета. Когда до священноначалия стало доходить, что столь древняя и почитаемая святыня оккупирована людьми, довольно далеко отстоящими от Православия, но при этом действующими, ловко маскируясь, в рамках канонической Церкви, дело зашло уже довольно далеко. Издать указ о возобновлении монастыря было нетрудно. Куда как сложнее было этот указ исполнить, выселив оттуда новоявленных «реформаторов». На прорыв был брошен самый дееспособный, кто раньше не раз уже проявлял себя. А дело было весьма деликатное. Ибо кочетковские «братчики» - люди со связями, в том числе и на Западе, и вопрос мнимого «преследования передовой общины» обсуждался порой на таком высоком международном уровне, о котором молодой иеромонах, лишь вчера возведенный в сан игумена, и помыслить не мог! «Крови» было пролито немало, или, как писали в советских учебниках, имели место «жестокие классовые битвы». Православная общественность, тогда еще достаточно бойкая, оказала отцу Тихону посильную помощь, и вскоре началось возрождение монастыря.
Сретенский сразу стал консервативным центром, скрепляющим порой разрозненные силы людей православной Традиции, при прочной поддержке Патриарха Алексия и людей из его ближайшего окружения.
Но монастырь в современном мегаполисе, каковым является Москва – непростое дело. Особенно если иметь в виду главную цель монашества, то есть молитвенное делание. Поэтому в «один прекрасный момент» естественным образом встал вопрос о том, что нужен загородный скит, где монахи могли бы спокойно, вдали от городской суеты предаваться своим молитвенным трудам. Он и начал возводиться в Рязанской области.
Однако каждый, кто когда-либо отъезжал от Москвы не в ближнее Подмосковье, а хотя бы несколько подальше сакраментального 101-го километра, знает, что нынешний «загород» в Центральной России (впрочем, не только в центральной) являет собой зрелище порой не из приглядных. И здесь, как и везде, оказалась настоятельно востребованной его неисчерпаемая энергия, его недюжинный талант и подкрепленное молитвой трудолюбие. Придя в совершенно развалившийся, депрессивный колхоз, где местные жили «от получки до опохмела», он за несколько лет буквально завалил окрестности, да и саму Москву высококачественной продукцией, которую здесь в таком количестве и на таком уровне давно не производили – овощами, «молочкой» и т.п.
Помнится, как-то он горячо делился со мной за чаем: «Вот, представь. Сельское хозяйство монастырю нужно? Само собой! И вот, скажем, теплица. Тянется километра на полтора. Я могу взять одного китайца и платить ему, скажем, 15 000. Или десять наших. И платить им по 18 000. Результат будет примерно один и тот же». «Что, много употребляют?» - поинтересовался я. «Да какое там! Они, может, и хотели бы, да у нас за это сразу выгоняют». «Так в чем же дело?» «А просто – у наших утерян навык крестьянского труда. Китаец встал и пошел, как трактор, с получасовым перерывом на обед. А нашим надо отдохнуть, покурить, за трапезой посидеть. Иначе не могут. А начни их подгонять – опять ведь сорвутся! И что прикажешь делать? Всех выгнать и китайцев набрать?»
Этот бесхитростный рассказ председателя передового колхоза в Рязанской области, настоящего монаха и близкого друга ведущих писателей-«деревенщиков», лучше любой статистики и аналитических работ иллюстрирует тот факт, что возрождение крестьянства дается ныне поистине кровавым трудовым потом. И без тихой, сокровенной молитвы сретенских монахов, насельников скита, было бы совсем невозможным. «Трудна работа Господня». Или, в другом, простонародном варианте: «Терпение и труд все перетрут». А то, что управлять этим процессом в данном конкретном месте приходится выпускнику сценарного факультета ВГИКа, которого отец Иоанн Крестьянкин благословил на монашество – так на то он и есть Промысел. На все воля Божия.
По мере того, как слух о новом передовом колхозе распространялся все шире «по всей Руси Великой», далекие от реальной, то есть трудовой жизни околоцерковные тусовщики начинали все больше неуклюже шутить на тему о том, что «Тихон теперь коровам хвосты вяжет». И вновь были посрамлены. Поскольку перед будущим митрополитом открылась новая стезя – развивать и укреплять церковное образование. Для подготовки тех самых кадров, которые, по слову известного политического лидера, «решают все». И здесь он преуспел, как и во всем, ибо Сретенская семинария за короткий срок стала одной из образцовых, всерьез соперничая с флагманом нашего конфессионального образования – Свято-Тихоновским университетом.
Еще одним блестящим деянием нашего владыки стало весьма символичное возведение на Большой Лубянке, на территории Сретенского монастыря великолепного Собора во имя Святых Новомучеников и Исповедников Российских, по праву считающегося ныне одним из шедевров современной нашей церковной архитектуры. И всем глубокомысленным критикам можно посоветовать лишь одно: пусто кто-нибудь возьмёт и сделает лучше.
Но плох был бы владыка Тихон, не был бы самим собой, если бы, в уже весьма зрелом возрасте, достигнув немалых успехов в собственно церковном служении, не вспомнил, что происходит он из среды той самой творческой интеллигенции, у которой с Церковью весьма часто непросто складываются отношения, и не занялся бы творчеством. И здесь, в своем обычном стиле, быстро показал, как надо работать. Сегодня, когда весьма многие только и делают, что рассуждают о миссии, он вдруг взял, да и сделал, бесспорно, лучший миссионерский проект за всю новейшую, постсоветскую историю нашей Церкви. Его книгу «Несвятые святые» - простую и вместе с тем по-хорошему возвышенную апологию его монашеской alma mater, не прочёл, наверно, только самый ленивый читатель, кого и читателем-то назвать язык не повернётся. Мой более чем далекий от Церкви родственник, глубокий пенсионер, давно уже бóльшую часть времени философически проводящий в своем деревенском коттедже, как-то вдруг подарил за трапезой: «А интересно пишет твой друг Шевкунов про этих… как их… ну, подвижников». А фильм «Византия. Гибель империи» как-то сразу и неожиданно был воспринят как серьезный фактор политической жизни.
На этом деянии владыки стоит, наверно, остановиться чуть подробнее. Сам он, вопреки тому, что о нем упорно распространяют, в общем, чужд «политики», всех этих пустопорожних разговоров о высоком, о том, как «Россию спасать», как нам двигать глобальные мировые процессы (к чему как раз очень склонна наша диванная патриотическая тусовка). Но тема Византии его всерьез волнует. Можно сказать, что он как-то по-особому неравнодушно буквально зациклен на византийских темах. Это касается и истории, и искусства, и всего остального. Думается мне, это оттого, что не может здравомыслящий православный человек не видеть всей актуальности византийской темы именно для нашей сегодняшней российской жизни. Великая империя, существовавшая, считай, тысячу лет, изначально была альтернативой Западу, строила свою, параллельную христианскую цивилизацию. Ее падению как государства предшествовало падение моральное, духовное, когда при последних Палеологах она, в лице своих церковных и светских элит, по сути, предала свою основу – святое Православие, предала свою веру, приняв унию с Римом. Этому сопутствовало и то разложение «элит», которое сегодня бездумно-привычно мы именуем «коррупцией». Об этом и снят фильм, который по привычке поторопились объявить «заказом Кремля». Да не заказ это, а живая боль о всех нас, о том, что нас ждет, если не усвоим уроки нашей предшественницы, Второго Рима, великой православной империи! Византия – это для нас не далекая история. Это, в общем-то, прямо про наше сегодня!
Прямым, на сей раз позитивным, продолжением историко-документального фильма про Византию стал последний просветительский проект владыки Тихона, о котором нельзя не упомянуть, – серия интерактивных выставок «Россия: моя история», слава Богу, поддержанный светской и церковной властью. И это элементарное и такое естественное, абсолютно не ангажированное стремление к восстановлению исторической памяти, к просвещению молодежи в отношении хрестоматийных сведений о нашей собственной истории – вызвало в либеральных кругах (впрочем, не только в них) такой всплеск ярости, что пришлось в очередной раз убедиться: как бы не кривились знатоки и прочие заинтересованные лица, попадание снова в десятку. К проекту предъявлялись претензии с самых разных сторон. Люди с неосоветским сознанием возмущались, что в разделе «после 1917-го года» слишком много негатива. «Зачем говорить о мучениках, о репрессиях?!» – сетовали они. Другие же, напротив, остались недовольны слишком сильным, на их взгляд, «выпячиванием» достижений советского периода. Были и те, кто остался до крайности недовольным «педалированием монархической темы». (Интересно, как можно рассказывать об истории России, на протяжении многих столетий создававшейся Церковью и Царями, не упоминая о ведущей роли самодержавия, православной монархии?) И мало кто (сейчас не о массовом посетителе речь) был согласен на представленное на выставках адекватное постижение реальной истории – со всеми ее ужасами, подвигами и свершениями, со всеми героями, предателями и святыми. Это лишний раз убеждает: духовная трезвость, эта столь типическая черта истинного Православия – весьма редкая добродетель для наших современников, чье сознание серьезно травмировано историческими катаклизмами последних десятилетий.
Много еще можно рассказывать о владыке Тихоне, и не только на материале личного общения, но никак нельзя обойти вниманием весьма важный вопрос. Пожалуй, ни о ком из наших церковных иерархов не распространяется столько мифов и небылиц, причем как в собственно церковной, так и во «внешней» среде – от «духовника Президента» и воинствующего антисемита до «главы всей патриархийной мафии, у которого башкирская группировка на коротком поводке». Всякие пошлости вроде «митрополита всея Лубянки» и «ставленника КГБ» и повторять не хочется. В чем же здесь дело? Почему человеку, который больше жизни любит монашество и монастырь, как непонятный внешним жизненный феномен, сделавшему всё, чтобы избежать мешающих делать реальное дело высоких назначений, упорно приписывается интриганство, моральная нечистоплотность, некие «подкрепленные Кремлем» претензии на власть? Должна же быть какая-то разгадка, причем довольно простая?
Думается, что в нашем простом и правдивом рассказе нам отчасти удалось как-то ее наметить. Новопоставленный митрополит – человек дела, и как таковой он как раз более чем далек от сферы, так сказать, «чистой» политики, понятой как пронырливое, грязное и себялюбивое политиканство. Но он не просто человек дела. Он ещё просто хороший монах. В чем, собственно, сколь бы странным это кому-то ни казалось, и заключается простое и понятное объяснение его постоянных успехов и незаурядных деловых качеств. А это по нынешним временам немалая редкость.
Это именно то, что недоступно тем, кто никогда не соприкасался с монастырем, с реальностью монашеской жизни, где феномен Православия только и постигается во всей полноте. Я, как паломник, прожил в монастыре очень недолго, всего несколько недель. Но если я имею какие-то жалкие крупицы подлинной веры и опытного постижения феномена Церкви, то это именно благодаря этим благословенным дням. И потому всей душой я понимаю владыку, который, в отличие от нас, погруженных в мирскую суету, является человеком монастыря в собственном смысле: чем бы он ни занимался, какое бы дело ни делал, всегда ощущает себя в этой сокровенной духовной реальности, а ее – в себе, что удесятеряет силы, делает возможным любые свершения:
«Этот мир, полный радости и света, жил по своим, совершенно особым законам. Здесь помощь Божия являлась именно тогда, когда это становилось действительно необходимым. Богатство было смешно, а смирение – прекрасно. Здесь великие праведники искренне признавали себя ниже и хуже всякого человека. Здесь самыми почитаемыми были те, кто убегал от человеческой славы. А самыми могущественными – кто от всего сердца осознал свое человеческое бессилие. Здесь сила таилась в немощных старцах, и иногда быть старым и больным было лучше, чем молодым и здоровым. Здесь юные без сожаления оставляли обычные для их сверстников удовольствия, чтобы только не покидать этот мир, без которого они уже не могли жить. Здесь смерть каждого становилась уроком для всех, а конец земной жизни – только началом» («Несвятые святые»).
Кто-то понимает успех по-мирски и думает, что его исток – чисто человеческое умение и интрига. А для человека Церкви исток подлинного «успеха», то есть преуспеяния перед Лицом Божиим – смирение и послушание, предание своей воли духовному отцу, по вере, что через него, умудренного искусством духовной жизни, пребывания в Боге и с Богом – Сам Господь преподает Свою неизреченную волю. О каком успехе в каких мирских делах думал инок Георгий, когда, всей душой желая стать монахом, терпел до пострига, беспрекословно слушаясь своего духовного наставника – отца Иоанна (Крестьянкина), говорившего, что «еще не время»? И сегодня, когда традиция поставления на архиерейскую должность людей, совсем не знающих монашеской жизни, не прошедших монастырь, необходимый круг послушаний, у нас, к сожалению, доминирует, продвижение в митрополиты ученика Псково-Печерских старцев следует признать весьма мудрым решением!
В нашей сегодняшней Церкви достаточно ну, о-очень благочестивых людей, в глубине души почитающих любое практическое дело недостойной их, таких высоких молитвенников, скверной. Польза от этих молитвенников, вместо реального духовного подвига ищущих везде всякие страшные заговоры, весьма сомнительна. Есть и прожженные, сугубо «деловые» отцы и, конечно, миряне, совсем далекие от какого-либо духовного настроя, подлинно молитвенного духа. Есть, конечно, и настоящие подвижники, для которых высокая, углубленная молитва – их сугубое призвание. Есть незаурядные администраторы. Но, по мере отрыва весьма многих от подлинной духовной традиции, по мере недопустимого обмiрщения церковных институтов, все меньше людей гармоничных, в которых то, что, апеллируя к известному эпизоду в Евангелии, называют служением Марфы и Марии, находилось бы в состоянии разумного равновесия, причем одно подкрепляло бы другое. Владыка Тихон – один из таких людей. Враги Церкви порой лучше нас понимают все значение этого редкостного типа, понимают, что если он начнет доминировать в Церкви, это может стать основой ее подлинного возрождения, а за ней – и всей не раз уже заочно похороненной ими России. А это для них совершенно страшное дело.
Его недавнее назначение на Псковскую митрополию вновь, в привычном уже для нас ключе, породило море всевозможных слухов и предположений. Одни поторопились объявить, что «вопрос о преемнике ныне действующего Патриарха практически решен». Другие, напротив, восприняли кадровое решение Синода как почетную ссылку для владыки. Думается, однако, что и те и другие неправы, ибо совершенно не церковно воспринимают ситуацию в привычных для себя терминах политиканства, низкопробной политической интриги. А церковная жизнь (вот неожиданность!) к ней вовсе не сводится. Скажу еще проще (для особо одаренных): это не интрига, это – жизнь. Вы думаете, что в Церкви всеми руководит борьба за власть? Чаще всего все гораздо прозаичнее. Его снова кинули в «узкое место», кинули на прорыв, в довольно-таки депрессивную митрополию. Почти как тот колхоз. Быть может, в надежде, что все будет, как всегда. И откуда-то странно-волшебным образом вдруг, в условиях очередного кризиса, возьмутся люди, деньги, техника и подвижники. И, на фоне бегающих по поверхности истории интриганов, Человек Дела вновь проявит себя. Оправдаются ли эти надежды, теперь зависит от него и от Бога. Ну и от нас, от нашей молитвы, конечно. Ибо каждый человек Церкви знает: Бог откликается на наш зов не после, а в тот самый момент, когда мы с чистой душой и открытым сердцем взываем к Нему за помощью. И тогда наши силы умножаются многократно, чтобы сделать Его, Божье дело. И вновь более чем уместно вспоминаются очень точные слова из самой популярной православной книги, написанной нашим современником:
«В часы, когда тягучее уныние подкрадывается и хочет заполнить душу, когда то же происходит с близкими мне людьми, я вспоминаю события, связанные с чудным Промыслом Божиим. Один подвижник как-то сказал, что всякий православный христианин может поведать свое Евангелие, свою радостную Весть о встрече с Богом. Конечно, никто не сравнивает такие свидетельства с книгами апостолов, своими глазами видевших Сына Божия, жившего на Земле. И все же мы, хоть и немощные, грешные, но Его ученики, и нет на свете ничего более прекрасного, чем созерцание поразительных действий Промысла Спасителя о нашем мире» («Несвятые святые»).
Благословите, владыко святый[1]! В добрый путь!
***
[1] Общепринятая в церковной среде форма обращения к архиерею. С самочинной канонизацией при жизни не имеет ничего общего – прим. авт.
