Когда говорят о русской философии, то обязательно отмечают ее такую черту как философский литературоцентризм. Тезис о единстве философии и литературе, об их не просто взаимовлиянии, но о глубочайшей близости и родстве, почти до полного растворения друг в друге, находит в русской традиции свое наивысшее проявление и выражение. Все литературы мира имеют философские идеи, но только русская философия становится литературой и русская литература – философией. Таинство этого тождества непостижимо и необъяснимо, но оно определяет вершинные проявления русской культуры.
Лев Николаевич Толстой в этом процессе, в этом неслиянно-неразрывном сочленении, союзе и синтезе литературы и философии занимает самое видное и почетное место. Как ничтожна вся эта критика «слабого» мыслителя и превозношение «сильного» писателя. Чтобы увидеть силу и мощь мысли Толстого надо быть именно философом, прежде всего русским философом. Она как метеор, вулкан и землетрясение все сносит на своем пути, не оставляя никакого шанса ни церкви, ни Шекспиру, ни армии, вообще ничему, что отклоняется от истины, от истинного пути жизни, по которому и должен идти человек, руководствуясь высшими законами совести и справедливости.
Такое вселенское правдолюбие и правдоискательство Толстого может показаться наивным, особенно нынешнему утилитарному и прагматичному человеку. Да и современники часто приходили в ужас и негодование от толстовского радикализма, анархизма, нигилизма, и в тоже время невероятного панморализма. У Толстого Добро есть истинный Бог, и жизнь по законам добра является признаком истинной человечности и религиозности, а не наоборот. Эта принципиальная позиция Толстого многих раздражала и вызывала негодования и сейчас продолжает, особенно со стороны казенной религиозности. В этом смысле мысль Толстого обладает ни с чем не сравнимой очистительной силой, которая разгонят демонов всякой нравственной нечестности, давая дорогу самым высоким помыслам в человеке.
И еще Толстой велик своей мыслью о смерти, своим страхом и ужасом перед ней. Он здесь явил чистейший опыт одновременного переживания, осмысления и преодоления смерти. Все его творчество предлагает и множественную рефлексию над смертью, и практический путь жизни, в котором достигнуто духовное преодоление страха и ужаса. Но все же полного «освобождения» не произошло; но так и должно быть, поскольку лишь в этом случае человек остается человеком. И отсюда непреходящий скепсис, и пессимизм Толстого, и понятный его восторг перед Шопенгауэром. Да и самого яснополянского мудреца, нисколько не умаляя его значения, хочется порой назвать русским Шопенгауэром.
Путь жизни и путь смерти Толстого – это и есть путь русской философии, в которой мысль совпадает с жизнью и литературой. И Толстой – самый яркий пример и образец, и вдохновитель на собственное философское делание.
