Продолжая размышлять над феноменом “северокорейского чуда”, считаю необходимым обратить внимание читателя на следующие факторы, придающее государственной конструкции КНДР поразительную устойчивость. В сущности, они лежат на поверхности и должны быть очевидны всякому, кто бывал Северной Корее лично или хотя бы проявлял серьёзный интерес к данной стране. Удивляет другое: при всей доступности необходимой для анализа информации почти никто не стремиться выходить за навязываемые пропагандистами рамки. Сладострастное раздувание либо эмоциональное неприятие того монструозного образа Северной Кореи, который сформирован мировыми, да и отчасти российскими СМИ - вот, в сущности, и всё содержание дискуссии по теме, иногда возникающей у нас после очередного запуска спутника или ракеты в КНДР. Мало кто пытается поразмыслить над по-своему уникальным явлением в истории всерьёз, или хотя бы по достоинству оценить способствовавшие его возникновению факторы.
Об одном – самобытном учении Чучхе (которое в действительности гораздо масштабнее, чем политическая идеология) – речь шла в моей предыдущей статье (http://zavtra.ru/blogs/chuchhe_bol_she_chem_ideologiya).
Теперь необходимо сказать и о других.
Первым и основным фактором, обеспечивающим неукоснительную последовательность внутри- и особенно внешнеполитического курса КНДР, является подчёркнутая и по-восточному строгая преемственность власти. По видимому, ещё в 60-70-х годах XX в. руководивший тогда страной Ким Ир Сен начал всерьёз обдумывать проблему политической преемственности (благо одиозный пример “развенчания культа личности” в СССР стоял перед глазами). Однако найденное решение – передача высшего поста в государстве по наследству, от отца к сыну – не следует однозначно отождествлять с банальной монархией. То, что внешне выглядит как монархия, отнюдь не сводимо к ней по своему внутреннему содержанию. Возглавившего страну в 2012 году Ким Чен Ына - внука основателя КНДР Ким Ир Сена - в действительности следует воспринимать не только и не столько как представителя правящей династии, стремящегося, подобно многим иным монархам, поцарствовать в удовольствие, сколько олицетворением сакрального, хранителем “скрижали завета”. Такая роль де-факто продиктована ему учением Чучхе, задающим идейно-ценностные константы в северокорейской картине мира.
Рискну предположить, что верность социализму в КНДР тоже отчасти рассматривается как верность завету, который в своё время дал великий вождь. Корейцы понимают, что глубоко впитавший национальные традиции социализм в гораздо большей степени способствует обретению духа национального единения, столь высоко ценимого в учении Чучхе, нежели капитализм с его магистральным принципом конкуренции.
Одна из главных угроз делу социализма – гипотетический переход власти в руки дурака или подлеца, соблазнённого чуждыми идеалами - северокорейским руководством была в своё время определена верно. Принятое Ким Ир Сеном решение передать власть прямому наследнику, как мы можем убедиться, с блеском оправдало себя в исторической перспективе. Побывав в КНДР лично, могу лишь снисходительной усмешкой ответить тем, кто до сих пор надеется разглядеть в молодом Ким Чен Ыне черты местного Горбачёва. Феномен Горбачёва с его “новым мышлением” и перестройкой (равно как и исторически связанный с ним более ранний феномен хрущёвской “оттепели”) в реалиях современной КНДР попросту невозможен.
Доподлинно неизвестно, сам ли Ким Ир Сен в своё время разработал “чучхейскую модель” наследования, или прислушался вовремя к мудрому совету, но заслон на пути разрушительной “революции сверху” был воздвигнут очень надёжный. Не стоит забывать, что одним из обязательных условий, обеспечивших победу перестроечного курса в СССР, было растаптывание стержневой государственной идеи и надругательство над памятью тех государственных деятелей, которые её в массовом сознании олицетворяли. Как мы помним, растаптывание идеи и надругательство над памятью осуществлялось нарочито публично, и в этом отношении Горбачёв с Яковлевым логически завершили начатый ещё Хрущёвым процесс. Да в сущности, иных способов слома самих основ советского общества у перестройщиков и не было. Без подрыва идеологии, без десакрализации образов и смыслов добиться успеха в таком деле было бы попросту невозможно.
Судя по всему, руководство КНДР в своё время хорошо осознало источник угрозы и сделало всё, чтобы исключить в будущем саму возможность проведения местных аналогов XX и XXII съездов. Ведь нельзя же всерьёз предполагать, что, к примеру, Ким Чен Ын, глубоко впечатлённый присуждением ему журналом “Тайм” звания “Человек года”, развернёт разнузданную кампанию по разоблачению преступлений “эпохи тоталитаризма”, да ещё вдобавок на очередном пленуме ТПК продавит решение о выносе из Кымсусанского дворца тел родного отца и деда. Такое было бы не только не по-восточному, но и просто не по-человечьи.
Существующая в КНДР система власти, впрочем, не превращает экономическую модель страны в нечто закостенелое. Возможности для реформирования сохранены, и экономические реформы, направленные на развитие принципа хозрасчёта на предприятиях, проводятся. Но такая система власти сводит риск злонамеренного разрушения государственных основ фактически к нулю.
Изучая уникальный северокорейский опыт сохранения социализма, не будем, однако, впадать в крайности и заниматься извечным русским самоедством. Наши предки не были глупцами, но общество, в котором они жили, обладало принципиально иными чертами. В СССР даже в период полновластного правления Сталина северокорейский вариант был невозможен. Наше общество, прошедшее в начале XX в. сначала через антимонархическую революцию, а затем и через глубинную ломку традиционного аграрного уклада (в рамках которого фигура “батюшки-царя” только и может обладать подлинной, а не бутафорской сакральностью), вряд ли приняло бы кого-нибудь из сыновей генсека в качества руководителя страны. В КНДР же изначально были иные условия. Находившаяся на протяжении нескольких веков в вассальной зависимости от цинского Китая, а затем попавшая под колониальное иго японцев Корея не знала в своей истории ни свержения правящих династий, ни казни королей. Видимо в силу этого обстоятельства выбранный Ким Ир Сеном принцип передачи власти, внешне сходный с монархическим, и не вызвал в обществе КНДР сколько-нибудь ощутимого неприятия. Общественный климат не был тому препятствием.
Однако помимо преемственности власти другой подпоркой социалистического строя в КНДР (причём, как показало время, подпоркой очень прочной) явилась та самая метафизика Чучхе, придавшая экономическому укладу совершенно иное, духовно-смысловое измерение. Размышляя о том историческом пути, что проделало северокорейское государство с момента своего образования в 1948 г., невольно приходишь к выводу, что Ким Ир Сен с соратниками почувствовали, что СССР постепенно сворачивает “не туда” задолго до горбачёвских реформ. Начав ещё в 60-х годах XX века усиленно насыщать свой проект чучхейской метафизикой, имеющей подчёркнуто национальное выражение, они постепенно привили своей общественно-политической конструкции очень сильный иммунитет.
Видимо, в КНДР ощутили, что тот опошленный, де-факто лишённый духовного наполнения вариант социализма, который предложили Хрущёв и Брежнев, в исторической перспективе обречён столкнуться с сильнейшим системным кризисом. И действительно, оглядываясь назад, представляется странным, на что в принципе могли рассчитывать руководители и идеологи СССР, уже к 70-м выхолостив либо омертвив стержневое учение, низведя вдохновлявшую на подвиги мечту о коммунистическом обществе к тривиальному, по сути, стремлению неуклонно повышать потребление материальных благ на душу населения. При фактическом исчезновении из советской идеологической конструкции идеалистического начала, отчётливо наметившееся ещё за 10-15 лет до перестройки обмещанивание советского общества не могло не привести к формированию стабильно крепнущего социального запроса на реставрацию капитализма. Сумев со временем добиться устойчивого роста материального благосостояния граждан, руководство СССР не смогло, однако, изыскать действенного способа придать советской общественно-политической модели обоснования, опиравшегося на глубинные, относящиеся к категории вечных смыслы. Быть может, оно даже и не осознавало в полной мере, что такая проблема перед страной действительно стоит.
Понимаю, в нашем случае задача одухотворения “развитого социализма” опять-таки была на порядок сложнее, чем в случае с КНДР. Чтобы там ни утверждали некоторые современные деятели, дух православного христианства очень трудно сочетается с подчёркнуто атеистическим марксизмом. Изыскать же в условиях России источники иной, нехристианской и неправославной метафизики представлялось крайне проблематичным, если это вообще было возможно в принципе. Проблема в том, что правители СССР послесталинского периода, по сути, и не предприняли никаких видимых усилий для того, чтобы сохранить хотя бы ту ощутимо “обрусевшую” модель социализма, которую оставил после себя вождь народов. С течением времени всё более утверждаешься в мысли, что в её развитии и укреплении, в усилении элементов именно русского традиционализма и заключался наш уникальный исторический шанс.
Увы, мы тот свой шанс упустили. Зато в Корее с её многовековой традицией восточных философских учений синтез марксизма и одного из них оказался и живительным, и успешным. Результаты подобного синтеза впечатляющи. КНДР не просто выстояла в эпоху, когда мировая социалистическая система рассыпалась под ударами разрушительного шторма. КНДР значительно укрепила свою государственную и военную мощь. Глядя на Северную Корею сегодня нельзя отделаться от ощущения, что её упорный, терпеливый, умеющий преодолевать невзгоды народ рано или поздно осуществит сокровенную мечту – добьётся воссоединения разделённой Холодной войной корейской нации. Как следует из официальных материалов прошедшего в мае этого года VII съезда правящей Трудовой Партии, подобная историческая задача поставлена в КНДР на самом высоком государственном уровне.
О перспективах корейского воссоединения, впрочем, стоит повести речь уже в другой статье…
