фото Илья КИРЯКОВ
Сто лет или один миг – сколько я прожил в тот фантастический вечер, когда в который уж раз, как в волшебном сне, слушал дуэт Максим Федотов-Галина Петрова в Глазуновском зале Консерватории? Это магическое свойство управления временем, которое то останавливается пронзительной ферматой, кажущейся бесконечной, а то века мелькают радужным калейдоскопом в стремительных барочных секвенциях трелей Тартини – может быть, одна из главных тайн этих музыкантов…
Каждый приезд народного артиста России Максима Федотова в родной город, будь то в качестве дирижера или, как в этот раз, в качестве солиста дуэта Максим Федотов-Галина Петрова – огромное музыкальное событие.
Нынешний концерт 18 февраля в Глазуновском зале СПб Консерватории не стал исключением из этого общего замечательного правила.
Я не знаю, многие ли обратили внимание на тот факт, что Максим и Галина на протяжении многих лет, приезжая в город на Неве, никогда не повторяют дословно программы своих концертов, как это принято у некоторых мастеров «чёса», бесцеремонно рассчитывающих на безотказного старика Вивальди. В сочетании с глубокой продуманностью и блестящей подготовкой – это знак глубочайшего уважения к своим постоянным слушателям.
К слову, чего стоит бренд «Максим Федотов», красноречиво говорит такая, совсем недавняя, история. В прошлом году, когда маэстро Федотов приезжал в Петербург в качестве дирижера, из-за того, что все билеты на его концерт были раскуплены загодя, Большому залу Филармонии пришлось пойти на невиданный шаг: предложить маэстро сделать еще один вечер с той же самой программой. В результате – два аншлага за два дня. Я что-то не припомню подобной ситуации за последние годы ни с кем из дирижеров или солистов! Помню совсем другую – как один очень именитый дирижер отменил дважды свои концерты из-за… не полностью проданного зала.
…На этот раз Первое отделение начиналось с «разогрева» Дьявольскими трелями Тартини-Крайслера, затем шла Вторая скрипичная соната Прокофьева op. 94 bis и завершала его «Смерть Изольды» в переложении для скрипки и ф-но Аиды Исаковой. Второе отделение было полностью посвящено бессмертным хитам Модеста Мусоргского (опять же в транскрипциях Исаковой), куда вошли переложения прославленные симфонических вещей («Ночь на Лысой горе» и «Рассвет на Москва-реке») и шесть фрагментов из «Картинок». Потом публика не отпускала музыкантов, пока они не отыграли три биса.
Когда слушаешь музыкантов такого уровня, как Максим Федотов и Галина Петрова, помимо непосредственного эстетического наслаждения звуком, мелосом, гармоническими красками, рельефной лепкой образов, задумываешься и о той музыке, которую ты сейчас слышишь и открываешь для себя много нового и очень четко уясняешь некоторые очень важные вещи.
Тартини рассказывал, что «вытащил» Дьявольские трели из собственного сновидения, в котором ему играл на скрипке никто иной как сам Сатана… Красивая легенда, красивая музыка, у Максима и Галины она звучит так, как будто была написана ими самими и не далее, как вчера – столько свежести, непосредственности, так много этого неуемного авантюрного духа Барокко с его Казановами и Калиостро,- человеческая душа, нараспашку открытая миру путешествий и приключений… Прекрасное синее небо Тосканы и зеленоватая вода венецианских каналов – всё это чудесно оживает и живет в руках Максима и Галины.
Что касается Второй скрипичной сонаты Прокофьева, здесь, как мне кажется, совсем другая история. Я бы назвал эту музыку потрясающим слепком своего времени, эпохи не открытий и откровений, но блужданий и заблуждений. Я отношу себя к той категории меломанов, кто считает Прокофьева безусловным музыкальным гением, советским Моцартом или Моцартом Советской эпохи, если хотите. Но и у него есть спорные произведения. В музыке Второй скрипичной сонаты (премьера 17 июня 1944 года, исполнители – Ойстрах и Оборин) много знаков эпохи, много, чему можно подивиться, чем полюбоваться, пресловутый «эзопов язык», криптограммы, но, в общем и целом, эта музыка, на мой взгляд – в отличие от Тартини, Вагнера и Мусоргского – осталась жить в том времени, в котором она была написана.
Пусть я буду проклят частью тех, кто прочтет этот текст, но я всё-таки хочу отметить некоторое положительное влияние «Постановления Политбюро ЦК ВКП(б) Об опере «Великая дружба» В. Мурадели» от 10 февраля 1948 г. Во-первых, никто из именитых советских мэтров, слава Тебе, Господи, не был отправлен в ГУЛАГ или к праотцам, а во-вторых, руководство Советского государства, каким бы там они ни было, имело некоторое скромное право спросить что-то в обмен на имущественные блага и социальные регалии, которыми оно щедро осыпало товарищей сов. композиторов. Если быть конкретнее, попросить уважаемых товарищей композиторов быть более понятными и доступными – в хорошем смысле этого слова – для их основной аудитории – рабочих, крестьян, военнослужащих, интеллигенции и т.д.
Не знаю, повлияла ли как-то та критика на Прокофьева, но в своем, быть может, самом великом и пронзительном прощальном произведении – Седьмой симфонии – он очень сильно «опростился», и, не потеряв ничего существенного, приобрел миллионы и миллионы благодарных слушателей…
Но я отвлекся. Давайте вернемся в Глазуновский зал, а там начинается «Смерть Изольды». Вступление со знаменитым «Тристан-аккордом» – потрясающим «коктейлем» из двух аффектов – любви и предательства – играет Галина Петрова, и – о чудо! – я совсем не замечаю почему-то, что первые ноты произносит не привычный английский рожок, а рояль… Это очень дорогого стоит! И дальше во время крещендо я совсем не чувствовал, чтобы мне не хватало роскошного вагнеровского оркестра с квартетом туб в апофеозе крещендо… У меня было полное ощущение, что Вагнер так и написал этот гениальный вальс о терпком союзе Любви и Смерти для дуэта Скрипки и Фортепиано.
…Ну а Мусоргского во Втором отделении слушать было просто жутко. Безумный разгул демонических сил, вызванный гением композитора, Максим и Галина транслировали в зал напрямую. Я недавно изучал документы, связанные с ранней смертью Мусоргского. Внешне очевидно, что великий русский композитор умер в свои 42 года от пьянства вообще и в ходе конкретного запоя – в феврале-марте 1881 года – в частности. Но если всерьез и в таком достойном исполнении, как дуэт Федотов-Петрова, послушать его музыку, понимаешь, что запои Мусоргского – это только следствия глубочайшего его погружения в вакханалию народного демонизма. Гоголь, вдохновитель Мусоргского, к слову, умер в таком же примерно возрасте (43 года) и в таком же мало вменяемом состоянии.
На бис, чтобы успокоить и умиротворить филармоническую публику, Максим и Галина сыграли божественной красоты миниатюру Дебюсси. Но публика не отпускала, и музыкантам пришлось сыграть еще один танец из Щелкунчика и прелюдию Шостаковича, после чего под грохот оваций и крики «брависсимо!!!» этот незабываемый вечер был, к всеобщему сожалению, закончен.
P.S. Обычно у публики на филармонических концертах бывает одно из двух полярных ощущений – «скорее бы уж конец!» или напротив – гётевское «остановись, мгновенье!». Здесь было, кроме второго, еще и третье – пусть бы этот концерт продолжался и всю ночь, и утро, и далее…
Со мной на концерт пришел один известный питерский фотограф. Он не реже раза в месяц ходит на концерты академической музыки, но у него нет такого слушательского опыта, как, скажем, у меня. После концерта он сказал мне:
- Они – живые! Если бы все так играли классическую музыку, она, наверное, могла легко собирать стадионы…
