1. «Подвиг» Зорьки
В первые дни оккупации немцы переловили у нас всех кур. Дело дошло и до коровы Зорьки. Она была у нас «доморощенная», была очень умная, хитрая и большая озорница. Зорьке не нужно было даже владеть речью – она все могла выразить и без слов. Кроме мамы, не слушалась никого. Во дворе у нас был сарай, в одной половине которого находилась корова, а во второй – амбар. В нем у стены стояло огромное деревянное корыто для рубки капусты, а все остальное пространство занимало сено. Мама спрятала от немцев Зорьку за это сено. Сама же пролезала к ней под этим корытом, чтобы напоить и подоить ее. Днем немцы куда-то уезжали, а утром и вечером каждый день брали сено для своих лошадей. Это происходило ежедневно. Наша корова ни разу ничем себя не выдала. Она не издала ни единого звука за все время своего «подполья».
Однако сено уже подходило к концу, и Зорьку могли обнаружить. Нужно было как-то ее спасать. За нашей улицей была улица Кольцова (бывшая Плетеневка). Зимой она была труднопроходимой из-за снега, а все остальное время года – из-за грязи. По этой причине фашистов там почти не было.
На этой улице жила семья Виноградовых. Две их дочери учились у мамы (она была школьным учителем). Вот мама и попросила их спрятать Зорьку у них в сарае. Хозяева согласились.
Не помню, сколько дней прошло, - прибегает одна из девочек и говорит маме: «Мария Васильевна, вашу Зорьку немцы забирают – что делать?» - «Если успеешь, то обрежь, пожалуйста, веревку, которой она была привязана».
Это было уже массовое отступление немцев. Через несколько дней они начали жечь дома. Выгоняли всех автоматами на улицу, мужчин отделяли в одну сторону, а стариков, женщин и детей – в другую. Мужчин забрали в плен, а нас всех загнали в подвал под поселковым Советом. Все 140 человек, как сельди в бочке, неделю простояли там без свежего воздуха в зловонии. Вши буквально «сыпались» с нас. Они были везде – в валенках, в шапках, под воротниками пальто. Через неделю фашисты подожгли над нами дом. Мы выползали из подвала по узенькой каменной лестнице: больные дети, парализованные старики. Кругом все горело и взрывалось. Над нами летели снаряды, горящие головешки, свистели пули.
И вот мы выползаем на площадь, а навстречу нам бежит Зорька с обрывками толстой веревки на рогах. С каким ревом упрека она бросилась к маме – этого не описать. Молоко у нее, конечно, за это время перегорело, но в марте она отелилась, и нам уже стыдно было умирать от голода. Так наша кормилица спасла нам жизнь.
2. Однажды, во время оккупации, отец, придя домой, подозвал меня и попросил пригласить к нам мою подругу Нину Лупыреву. Я удивилась: почему именно Нину?! Позже я все поняла. Нина была на 2-3 года старше меня, отличалась от других девчонок своей смелостью, и ее свобода не была особо «обременена» родительской опекой.
Отец рассказал нам, что во дворе одного из домов нашего поселка (он назвал дом именем бывшего владельца), окруженного высоким деревянным забором, находятся наши военнопленные. Нам нужно будет дойти по улице Кольцова до этого забора, отсчитать двенадцатую доску, которая держалась только на верхнем гвозде, отвести ее в сторону и в образовавшуюся щель передавать то, что нам приготовит бабушка.
Ходить туда нужно было через день, т.к. в это время пленных конвоировал антифашист (гражданин Чехословакии или Австрии – точно не помню). С ним уже была договоренность.
Бабушка варила огромный чугун крутой каши, резала ее на куски и укладывала нам в кошелку. Мы с этой кашей проходили по указанной улице, к нужному забору, отодвигали заветную доску и передавали куски каши этим красноармейцам.
В первый день образовалась огромная давка, а потом конвоир стал выстраивать всех в очередь. Когда у бабушки закончились крупы, она стала насыпать нам в мешочек гороху. Мы раздавали его кружечкой, а пленные подставляли нам шапки или подол рубахи.
Так продолжалось до тех пор, пока пленных не угнали дальше.
Мне тогда было 10 лет, а Нине лет 12-13. Мне кажется, мы не только не испытывали страха, а чувствовали настоящее удовлетворение и гордость. Только будучи взрослой, я осознала: а что, если бы график дежурства конвоиров поменялся?! Одного нажатия на курок автомата нам хватило бы на двоих.
3. Еще одно воспоминание, касающееся периода оккупации, имевшее печальный конец.
У нас был большой дом, стоявший на углу центральной улицы и переулка. Основная масса немцев рассеялась, в основном, на этой улице. Не знаю почему, но к нам всегда вселяли эсэсовцев. Они занимали весь дом, кроме кухни. Мы – дети, спали на русской печке, родители за печкой, а бабушка, к тому времени уже парализованная, в своем уголке. Парализовало ее таким образом. К нам в дом зашли немцы (не из тех, которые жили у нас) и что-то стали у нее требовать. Она, не понимая языка, стояла и пожимала плечами. Они зашли на кухню, где на столе стояли крынки с молоком. Выпив молоко, они надевали крынки на руку и, уходя, каждый наносил бабушке удар по голове. Бабушка потеряла сознание, а после этого ее парализовало.
В одну из темных осенних ночей к нам со двора кто-то постучал. Отец открыл дверь – там оказался племянник моей мамы – москвич, который выбирался из окружения. Мы сняли с него военную форму, накормили и спрятали в подпол. Буквально через неделю таким же образом появился младший брат мамы. (Его семья была эвакуирована из Смоленска на Урал.) Его часть тоже попала в окружение. Пришлось и его отправлять к родному племяннику «на подселение».
Над подполом у нас располагалась столовая, где за большим столом эсэсовцы шумно завтракали и ужинали, не подозревая, что у них под ногами прячутся два красноармейца. Днем немцы всегда куда-то уезжали. И так продолжалось каждый день. На наше счастье, за это время наши «подпольщики» не чихнули и не кашлянули – ничем не выдали себя.
Наступили последние дни оккупации. Немцы поспешно отступали. Уходя, они жгли все населенные пункты. Дошла очередь и до нашего поселка. Заходят к нам фашисты и выгоняют всех на улицу, чтобы поджечь дом. Пришлось выпускать наших красноармейцев, чтобы они не сгорели. Так они вместе с другими мужчинами попали уже не в окружение, а в плен. Со всех пленных сразу сняли валенки. По дороге двоюродный брат отморозил ноги и умер от гангрены, а дядя после плена вновь попал в армию и погиб в конце войны.
Война унесла у нас десять человек родственников, родных и двоюродных. Пятеро вернулись живыми.
4. 42-ой год. Наш поселок Полотняный Завод дотла сожжен отступающими немцами. Наша семья жила на пепелище в подвале, где вместо потолка и крыши были наброшены листы горелого кровельного железа. На всей улице не осталось никого, кроме нас. Вдруг, в один прекрасный день, к нам заглядывает молодой солдат. Ему за боевой подвиг дали отпуск домой, в Москву. Вокруг разруха, никакого транспорта. До дома ему пешком надо было пройти около 200 км. У нас осталась корова Зорька (немцы забрали ее в последние дни оккупации, но она от них сбежала и дней через 10 нашла нас). Мама попросила солдата отнести баночку масла родственникам в Москву. Он согласился. Каково же было наше удивление, когда через какое-то время этот солдат появился у нас с большим узлом, в котором была крайне необходимая нам тогда одежда и обувь, переданная родственниками из Москвы. Ведь мы тогда были босы и голы, т.к. немцы, сжигая дома, выгоняли нас в том, в чем мы были. К сожалению, мы даже не догадались записать его данные. Только представьте себе – голодный, измученный войной и дорогой солдат даже не подумал съесть масло или променять вещи в любой деревне на хлеб! Как сложилась судьба этого замечательного человека? Может быть, он еще жив, либо его родственники знают об этом факте. Нам бы очень хотелось выразить ему нашу большую благодарность.
5. Летом в 44 году с нами случилась беда - потерялись хлебные карточки на всю семью. Идем с мамой, убитые горем, тащим за собой двухколесную тележку, взятую у кого-то, чтобы привезти из леса дров. Идем по маленькой улочке в несколько домов, которая проходила по берегу грязной речушки, протекающей через фабрику.
Идем и молчим, погруженные в свои грустные мысли. Смотрим – а посреди дороги лежит огромная буханка свежеиспеченного домашнего полубелого хлеба. Мы постояли, подождали – никого. Взяли этот хлеб, положили на тележку, надеясь, что потерявший вернется за ним и увидит. Но хозяин хлеба так и не появился.
Дома дети визжали от радости. Я до сих пор помню вкус этого хлеба. Все это было похоже на эпизод из библейского сюжета.
6. Еще одно воспоминание, которое не относится уже к эпизоду войны, но является ее последствием.
Наша семья после войны состояла из четырех детей (15-ти, 12-ти, 10-ти и 4-х лет) и мамы – маленькой, худенькой женщины.
Был 46 год. Отменили хлебные карточки, но хлеба давали по 2 килограмма. В первый день мы четыре раза бегали за хлебом и съели его 8 кг! Как же мы были голодны! Правда, в последующие несколько дней нам уже хватало 6 кг. Потом перешли на 4, а вскоре нам стало достаточно уже двух .
Очень хотелось бы рассказать о подпольной деятельности отца, но это был бы уже целый большой рассказ, работа для профессионала-писателя.
