«…В сплошном дыму,
В разворочённом бурей быте
С того и мучаюсь, что не пойму -
Куда несет нас рок событий».
Сергей Есенин
Некоторое время назад на канале СТС демонстрировался второй сезон сериала «Восьмидесятые». Обсуждать художественные особенности этого произведения бессмысленно, ибо не для того он, собственно, и создавался. В целом же получился нормальный, рядовой и даже не вполне бездарный медиа-продукт, задуманный с одной великой целью - привлечь к экрану сорокалетних юрисконсультов, до сих пор помнящих, как выглядели три девушки из группы 'Arabesque', зачем был нужен кубик Рубика и что обозначал термин «поехать на картошку». Ностальгия – сладкая вещь и, как всё сладкое, она всем желанна. Поэтому ностальгия хорошо продаётся и охотно покупается. Так было во всем времена и создатели сериала «Восьмидесятые» не изобрели никакого «велосипеда».
Не буду пересказывать сюжет – он не настолько увлекателен, чтобы на нём останавливаться. Интерес представляют нюансы, частности, ибо они тут – самое главное. Ради них создавалась картина, они «управляют» сюжетом. Радость узнавания и вопрос: «А ты помнишь…?» - это притягивает и даже, более того, затягивает. Конечно же, многие детали представлены грубо и карикатурно – именно для того, чтобы показать «ужасный совок» и «эту страну», с которой мы «без сожаления» когда-то расстались. Так, в первой же серии фоном звучит голос главного героя – нам доверительно сообщают, что «…дядя Коля привёз папе новый одеколон, и папа полгода душился дезодорантом для туалета».
Тут же в памяти всплывает глуповатая байка о неких офицерских жёнах, которые, якобы, накупили не то в Венгрии, не то в ГДР кружевных ночнушек и, приняв их за вечерние туалеты, потом «блистали» на гарнизонных приёмах. Нам в очередной раз, в ненавязчиво-шутливой форме, дают понять, что человек системы «совок», в принципе, не знал, чем отличаются одеколоны от сортирных дезодорантов. Но таковы уж правила хорошего тона у современных кинематографистов – состряпать фильм об СССР и не высмеять хомо-советикуса – это прямо-таки выпадение из жанра получится!
Но главный герой любит времена своей юности, и каждый раз с удовольствием повторяет фразу: «Это были мои восьмидесятые!». Так какими же они были, мои и ваши восьмидесятые? Вот с девяностыми – проще. Они видятся провальными, жестокими, неприличными, безнадёжными, бандитскими, но при этом – блескуче-яркими и карамельно-попсовыми. Их принято ругать за стрельбу и «Сникерсы», за распродажу совести и за моду на тотальный цинизм, за леопардовые лосины и за малиновые пиджаки. С восьмидесятыми – гораздо сложнее. Попробуем разобраться, чем же они были.
…Большинство людей, живших в ту эпоху, вспоминают восьмидесятые, как невероятно «длинное» десятилетие. Действительно, до 1985 мы жили в одной стране, а потом – совершенно в другой. Начало 1980-х – это благостное пятилетие, безмятежность которого нарушалась только постоянными похоронами генсеков. От Олимпиады-80 и до Фестиваля-85 – приятное ощущение остановившегося времени; мира, окрашенного в сиренево-розовые, чуть позолоченные тона. В моде – штаны - «бананы», заколки – тоже…«бананы», сумки - «батоны». Во всём какая-то сладкая расслабленность, мечтательность и «Миллион алых роз».
Алла Пугачёва летает на качелях под куполом цирка - вся в блёстках, а по ТВ идёт «Мэри Поппинс, до свидания!» - феерия про английскую Леди Совершенство. Помните? «Завтра ветер переменится, завтра прошлому взамен. Он придёт, он будет добрый, ласковый, ветер перемен...». Тогда ещё никто не знал, что через пару лет он действительно переменится и подует столь желанный wind of change. Ласковым он уж точно не будет, но пока это не уж так важно.
Итак, начало десятилетия. Человек окончательно ушёл в частную жизнь, причём, в отличие от духовно-интеллектуальных 1970-х, в первой половине 1980-х царила атмосфера мещанского комфорта - с непременным телевизором «Шилялис» на кухне, с тортом «Птичье молоко» и с иноземным каталогом мод на журнальном столике. Каталог – как и торт, для смакования, а не для заказа вещей. Японская стереосистема, мебель фасона «стенка», а в этой самой «стенке» - специальная дверца под названием «бар»... Золотая эра непуганых «мажоров».
Какой фильм наилучшим образом рисует картину быта, моды и вообще - нравов первой половины 1980-х? Разумеется, это «Самая обаятельная и привлекательная». Если смотреть эту проходную и весьма средненькую картину внимательно, то можно понять, что же привело людей к Перестройке-85, плавно переходящей в перестрелку-90.
Персонажи работают в довольно серьёзном учреждении. Лестницы, коридоры, кульманы и много-много людей, обременённых высшим техническим образованием. Часть из них прилежно трудится, другая часть - листает на рабочем месте журналы мод или вообще ничего не делает. Смысл их деятельности (равно как и бездеятельности - неясен). Если герои 1950-х были совершенно чётко обозначенными монтажниками-высотниками, а герои 1960-х - вполне определёнными физиками-ядерщиками, то жители предперестроечного Эдема могли себе позволить делать отсутствие дела. Оно как бы есть, но его как бы нет. Все что-то чертят, а что - неясно. Но главное, что никому особо не интересно.
Общественное - выше личного, говорите? Только на плакатах и в отчётах. Да. Главная героиня занимается общественной работой, можно сказать - горит и полыхает. Но между делом подчёркивается, что всё это рвение - во многом результат (а может и причина!) неудач в личной жизни. Тогда зачем, собственно? Для большинства «нормальных людей» личное становится apriori выше общественного. К общественному относятся снисходительно. Гораздо важнее – приятные и модные хобби, аутотренинг и хождение за Карденом к фарцовщику. Замечу, что в этом фильме спекулянт показан не врагом социализма, а этаким расслабленным философом, знающим, что почём в этом сложном мире.
И главное, что все эти люди не просто нормальные, они даже - хорошие. Просто когда им предложили вместо надоевшего месткома и невнятного черчения - жизнь «по коттону и по лейблу», они тут же согласились. Цинизм девяностых ковался именно там и именно тогда - в НИИ-шных курилках и на квартирах бывалых фарцовщиков.
Почему большинство людей так исступлённо бросились «перестраиваться» в памятном 1985 году? Да. Кому-то жаждалось свободы слова и свободы чтения. Кого-то раздражал бессменный лозунг «Слава КПСС!». Кто-то задыхался без некоей свободы творчества (вот сейчас она есть, а творчества – куда как меньше!). Но очень многим, как раз-таки, хотелось приобщиться к вожделенно-заграничной дольче-вита. Заграница – это было в прямом смысле «за гранью». Помните закрытие магазинов сети «Берёзка» в 1988 году? Их упразднили не просто так, а под лозунгом борьбы с привилегиями. К середине 1980-х понятие «начальник» подразумевало вкусный спец-паёк из закрытого спец-распределителя, а вовсе не круглосуточную ответственность за порученное дело.
И вот вам вторая половина 1980-х – совершенный антипод первой половины! Это бесконечный поиск правды, развенчание давно надоевших кумиров и разрушение стереотипов, ещё вчера казавшихся незыблемыми. А что же молодёжь? Разделившись на металлистов, люберов, брейкеров, панков и фанатов «Спартака» (ЦСКА...) юные неформалы бились за правое дело, вернее, друг с другом.
Артемий Троицкий в своей книге «Рок в СССР» отмечал: «Теперь от журналистов стали требовать остроты, проблемности и сенсационности, поэтому неформальные молодёжные группировки оказались одной из излюбленных тем, наряду с частным предпринимательством и разоблачением бюрократов».
С середины 1980-х годов вся молодёжь кинулась пополнять ряды неформальных, то есть яростно противопоставленных комсомолу, объединений. Кем быть? А без разницы. Молодой человек рассуждал нехитрым образом: «Пойду прибьюсь к кому-нибудь - авось полегчает». Герой Перестройки, независимо от пола и даже возраста, яростно противопоставлял себя умирающей на глазах Системе. Но Система была всё ещё многолика и многорука - её воплощали мещане-родители, бюстик Ленина, ордена цековских старцев, серый пиджак комсомольского чинуши. На роль раздражителя тогда годилось всё, что угодно, вплоть до утренней радио-физзарядки – оказалось, что новомодный, точнее, ново-открытый Оруэлл об этом кошмаре уже писал! Ату их всех!
В те годы понятия «формальность», «формализм», «для проформы» сделались почти ругательными, это были синонимы антиперестроечной политики, а тут появляются некие свободные ребята, которых называют неформалами. Между невыразительным костюмчиком райкомовского «мажора» и проклёпанной косухой металлиста общество однозначно выбирало второе, хотя бы, потому что это было новым, свежим и – неформальным.
В моде было отрицание и разрушение, а также – молодёжная жестокость. Девчонки дрались друг с другом на дискотеках, ярко красились и более всего боялись прослыть сентиментальными. В середине 1980-х девушки сделались нарочито агрессивными - у них появилась потребность быть яркими и злыми. Безумные цвета пиджаков, мужские повадки, спортивные штаны и фуксиево-сине-зелёные треугольники-клипсы. Брови стали густыми, рты - сочными, румяна - сумасшедшими. Девочки моего поколения - это малиново-перламутровые губы, это глаза, подведённые будто бы углём, это – агрессия в каждом слове и в каждом движении. В моде - противоестественные сочетания цветов, фосфоресцирующие ткани, широченные плечи. Эта злая энергия, напор и жёсткость были актуальны во всём мире, просто у нас они совпали с Перестройкой и тотальным отрицанием.
Кино-хит эпохи Гласности - «Авария - дочь мента». Само прозвище девочки-металлистки звучит, как приговор, а точнее, как клеймо. Авария, крах, пропасть, а вовсе не Ускорение, о котором кричали новые лозунги. А если и ускорение, то – свободного падения, как в школьном учебнике физики. Ускорение, которое привело к Аварии. В фильме нам показано полное недоверие поколений друг к другу. Одинокие дети и одинокие родители. Дети разбрелись по волчьим стаям, лишь бы не быть дома.
…А между тем, полки магазинов стремительно пустели, зато журналы и телепрограммы наполнялись новыми смыслами. «Вы не знаете, ругать Ленина уже можно или ещё нет? А эротика – это порнография или не совсем? А в вашей школе уже был конкурс красоты? Нет? Отстаёте от жизни! Не ускоряетесь!».
В конце 1980-х появились первые робкие публикации, говорящие о том, что перестраивать-то, собственно, бесполезно и, возможно, придётся ломать. «Верхи» сопротивляются и кричат об идеалах социализма. «Низы» танцуют под «Ласковый май», читают кооперативного Булгакова, изданного наспех в гадкой обложке, и скупают на Рижском рынке модные «варёнки».
Постепенно многое из того, что раньше считалось гнусным, табуированным или же второсортным, становилось нормой, а иной раз – эталоном. У людей в тот момент срабатывал рефлекс, как у секретарши Верочки из культовой кинокомедии: «Значит, хорошие сапоги! Надо брать!». И брали, забывая о том, что не всё возбранённое – это обязательно достойное!
Итак, срочно достали с «полок» запрещённое советской цензурой кино, издали Фрейда, подсунули набоковскую «Лолиту», поп-музыку приравняли к искусству, а рок-музыкантов – этих молодёжных гуру - пригласили на ТВ и даже попросили дать экспертную оценку очередному съезду народных депутатов. Не слишком ли у нас буксует Перестройка?!
Да, если Сталина следовало красиво и буйно ненавидеть, то над Брежневым всё больше хохотали. Только ленивый или же – тактичный тогда не издевался над немощью и плохой дикцией покойного Леонида Ильича. Писатели-сатирики и эстрадники-юмористы наперебой соревновались в издевательствах над «совковостью», с которой следовало поскорее расстаться.
Молодёжные кумиры с электрогитарами говорили о том же, но гораздо более изысканно. «Перемен! Требуют наши сердца!» - подпевали и взрослые, и дети. Взрослые бегали на митинги в Лужники, а дети – на рок-концерты в Горбушку.
А ещё нас учили любить Америку, причём, не так как мы привыкли её тайно, втихаря любить, а – открыто и официально. Помните все эти песенки про «Американ бой - американ джой»? Или, скажем, «Это Сан-Франциско, город в стиле диско, это Сан-Франциско, тысячи огней...». Нам говорили, что там – цивилизация, а здесь – путь в никуда. Известный рок-идол даже проникновенно пел на эту тему: «Этот поезд в огне и нам не на что больше жать». Что делать? Следовало вырулить на широкий, электрифицированный большак, ведущий в мир небоскрёбов и роскошных вилл.
А потом яркий, неистовый праздник непослушания закончился – пародии на Брежнева стали раздражать, конкурсы красоты приелись, а «Бурда-Моден» оказалась скучным журналом для небогатых домохозяек. На смену откровенным- восьмидесятым пришли стреляющие-девяностые… Надгробные памятники с датами 1970-1995 или даже 1973-1992-й ещё долго будут напоминанием о криминальных войнах, пришедших на смену перестроечной вольницы.Но, как сказал поэт, «большое видится на расстоянии». Очень просто быть умными и зрелыми постфактум. А тогда? Тогда мы полагали, что всё идёт так, как нужно – читали в «Новом мире» очередное разоблачение сталинизма, тусовались на Арбате и хотели иметь на прилавках разрекламированные 150 сортов сыра. Но… Это были годы нашей юности и, как приговаривал герой сериала: «Это были мои восьмидесятые». Ни убавить, ни прибавить. Надо жить.
