Об Алексее Шорохове напишу…
Во-первых, он мой друг. Поэтому здесь не критическая статья, не разбор творчества. Это именно – «слово о друге».
Мы познакомились на первых «Липках» (2000 или 2001 год). Я был записан в семинар Леонида Бородина. Мой земляк Андрей Наугольный в семинар Олега Павлова.
Мы только что познакомились, разговорились с Андреем, и тут вошёл этот высокий, прямой, в длинном пальто, длинноволосый, показалось, что высокомерный… В общем, Алексей Шорохов и был это. Сразу как-то и разговорились (не знаю, случилось ли бы это без Наугольного)… Это ещё в каком-то московском офисе было. Потом переезд в Липки. И там уже сложилась наша четвёрка: Андрей Наугольный, Алексей Шорохов, Олег Селедцов, я. Мы ещё и не читали толком друг друга, но уже чувствовали…
После Липок наше с Алексеем знакомство продолжилось. Я поступал в Литинститут и совсем недолго учился там, жил в общаге на Добролюбова/Шота Руставели, на четвёртом этаже, а Лёша (уже, кажется, аспирант) жил на седьмом. Он приезжал ко мне в гости в Вологду и один, и с Борисом Лукиным, и с Олегом Павловым. Я ездил к нему в Москву и один, и с женой… Переписывались, перезванивались, ссорились и мирились, неудачно рыбачили на северной речке… В общем, дружили. А друзей, я убеждён, как и родню, человек не выбирает, они даруются ему судьбой…
Постепенно мы узнавали друг друга (хотя поняли друг о друге всё почти сразу – иначе бы и не было дружбы) – читали.
Конечно, Алексей Шорохов – поэт (если отвлечься от личного – «для меня он, прежде всего друг», то, безусловно, и во-первых, и в восьмых – он поэт).
А поэты – это же совсем особые люди, и каждый из них особ по-своему. Вот и Алексей… Эта особость и в его поэзии, и в его жизни, в отношении к событиям, к людям. Эта особость и в его прозе, и в его критике, и в его литературоведении, и в его публицистике.
Он философ, но он и страстный боец, он пристрастен, но он и великодушен… Он русский.
Мне очень нравится вот это его стихотворение:
«…Осеннее счастье, так остро пахнувшее далью!
Раздвинуть кусты – и выйти к ночному костру
Простых рыбарей, с неизменной и долгой печалью
Глядящих в огонь, удлиненный в мерцании струй…»
Простых рыбарей когда-то первыми позвал за собой Он. И они пошли…
Дружба наша, с пусть и не частыми встречами и разговорами продолжается. Я узнаю про его Орёл и Отраду, про его детей, отца, про рыбалку…
Вспоминаю, как мы выпивали на могиле Рубцова и молча стояли в окружении монастырских стен над могилой Батюшкова… Как дрогли от холода на берегу речки в Вологодской глубинке, когда самый удачливый из нас – Олег Павлов – за всю ту ночь и утро вытащил единственного ерша. И долго Лёша вспоминал мне «северные реки, где рыба сама на берег выпрыгивает». Но это всё внешнее, а внутри те стихи «о рыбарях» (не о рыбаках!) или вот это:
* * *
Я человек, и в этом одинок.
Вода в реке, и поле, и деревья –
Весь этот мир, летящий из-под ног,
Всё меньше чувствую своим теперь я.
И что с того, что ветра свист в ушах,
Что умный луч пронзил моря и стены,
Когда я собственный хочу замедлить шаг,
И не могу – один во всей Вселенной!
А его глубокая работа о Лескове «Великорусский Гоголь»; «Долгие крики на берегу Коцита» о Юрии Казакове, его размышления о Рубцове, о поэтах и прозаиках нашего поколения…
Эти работы собраны и после долгих издательских мытарств изданы в книге «Россия в предстоянии Богу». И кое-что я сейчас из этой книги выпишу… Вот к моим мыслям о «деревенской прозе»: «… живые крестьяне впервые заговорили в русской прозе только на страницах «Записок охотника». До этого: помещики, чиновники, максимум – лакеи и пасторальные «поселянки».
В этом было немало и отрицательных сторон – хотя бы то, что особый тип орловского крестьянина, наиболее искажённый неправдами крепостничества, стал пониматься как универсальный, то есть по преимуществу русский народный тип. Между тем известно, что доля крепостных в русском крестьянстве не достигала и 30 % от общего числа. А следовательно, и русский Север, и Урал, и Сибирь-матушка да и вообще подавляющая и корневая масса русского крестьянства до ХХ века оставалась неузнанной. До Абрамова, Шукшина, Распутина, Астафьева, Белова…» Верно, Алексей Алексеевич, очень верно!.
Или в другом эссе одна фраза: «Не знай мы сегодня о жертвенном труде сотен и тысяч смиренных сельских учителей и библиотекарей по всей России, как бы звучало великое русское: «Правда выше солнца»?..» В последнее время мне особенно много приходится встречаться с сельскими учителями и библиотекарями – я подтверждаю слова Шорохова!
И очень хочу привести здесь ещё его слова из статьи о поэзии, которую он неожиданно заканчивает вот таким «обращением к родителям»: «Не запрещайте своим детям мечтать! Не встраивайте их сызмальства в свою подлую «респектабельную» действительность! Ведь именно авантюристам и мечтателям принадлежат все новые, открываемы ими – в жизни и в слове – миры, именно Ермакам Тимофеевичам и Колумбам, Блокам и Есениным. И хотя редко кому из них удаётся воспользоваться плодами своих открытий – потому что следом уже идут «респектабельные» приватизаторы с нефтяными вышками и многотомными диссертациями, - но именно мечтателям и авантюристам по праву принадлежит всё самое светлое и чистое. И вряд ли кто будет спорить, что на фоне сотен и тысяч разномастных дирижёров, жиреющих на его музыке, строящих особняки и разъезжающих по миру на «мерседесах» - в конце концов, оказывается прав именно Моцарт, умерший в нищете. Прав – перед Богом и людьми».
Вот какую публицистику пишет Алексей Шорохов!
И вот новая книга прозы… Помню поразивший меня рассказ «Колыбельная мгла», другие рассказы. Или недавно прочитанная (хотя, оказывается, давно написанная) «Повесть о нерождённом» («Младенца Георгия»), обжигающая своей правдой, которую каждой бы девушке прочитать…
И всё же, для меня он, во-первых – друг. Друг, написавший стихотворение, посвящённое ещё одному моему другу – Борису Лукину:
Б. Лукину
Как время-то тянется долго!
Как медленно зреет трава!
Пока меж сомнений и долга
Цветут золотые слова.
Как хочется жить! И дождаться!
До края судьбы добрести…
И хоть бы на миг задержаться
У щедрого мира в горсти!
Ещё побредём, друзья мои! Ещё задержимся! Обязательно…
