Сегодня критика Хрущева в патриотическом медиа-пространстве является прямо-таки модным трендом. Никите Сергеичу «прилетает» за все, что можно – за экономику, за политику, за искусство, за репрессии, за армию и даже за развал СССР. Куда ни плюнь – он везде виноватый. С другой стороны, у нас есть непоколебимый авторитет Сталин, который везде молодец. Соответственно, идея такая – товарищ Сталин оставил великую страну, а товарищ Хрущев все загубил. Самое смешное, что товарищ Брежнев при этом раскладе вообще оказывается «за кадром», то есть, он тоже вроде молодец.
Все обвинения критиков Хрущева, в итоге, скатываются к одному, в различных вариациях, тезису «товарищ Сталин создал экономическую базу коммунизма, а Никита Сергеич эту самую базу своим поганым волюнтаризмом разбазарил». Возможно, так все и было – я не экономист, спорить не буду. На самом деле, нас больше волнуют претензии по идеологической составляющей. И вот здесь – уже все намного интереснее. Оказывается, никакой единой позиции по этой теме у «критиков» нет, более того – тут, по сути, совсем нет никакой внятной позиции.
По этому вопросу даже уважаемые люди, в большинстве своем, начинают говорить совершенно иррациональные вещи: «При Сталине была великая идея, люди верили, все нас боялись, все были, как одна семья, не было преступности, была справедливость», – и так далее и в том же духе. После вопроса «А в чем, собственно, заключалась идея и что такого сделал Хрущев, чтобы эта идея пропала и почему после Хрущева перестали верить?» – обычно наступает полный ступор, человек вообще ничего не может сказать. То есть по вопросу различения сталинской идеологии и идеологии времен Хрущева у большинства населения – тотальное слепое пятно.
Этот показательный факт нас, честно говоря, заинтриговал. Действительно, чем глобальный коммунистический проект Сталина отличался от глобального коммунистического проекта Хрущева и как связано это отличие (если оно есть) с проблемой краха советского строя в нашей стране?
Чтобы разобраться с этим, попробуем сравнить тезисы Сталина о коммунизме из его работы «Экономические проблемы социализма в СССР» образца 1952 года и Хрущевскую программу КПСС (более известную, как «программа построения коммунистического общества») образца 1961 года.
Принципиальные различия между этими программами нашлись довольно быстро. И если чисто «экономические блоки» стратегически совпадают, то «идейные» приоритеты действительно разные.
Помимо очевидных показателей «роста и потребления» товарищ Сталин выделяет следующий принципиальный критерий: «Необходимо, в-третьих, добиться такого культурного роста общества, который бы обеспечил всем членам общества всестороннее развитие их физических и умственных способностей, чтобы они имели возможность свободно выбирать профессию, а не быть прикованными на всю жизнь, в силу существующего разделения труда, к одной какой-либо профессии…. только после выполнения всех этих предварительных условий, взятых вместе, можно будет надеяться, что труд будет превращен в глазах членов общества из обузы “в первую жизненную потребность” (Маркс), что “труд из тяжелого бремени превратится в наслаждение” (Энгельс)».
Соответственно, в хрущевской программе о возможности свободно менять вид профессиональной деятельности не сказано ни слова, ни полслова. И это, действительно, принципиальный момент. Почему? Потому что свободный выбор профессии предполагает отказ от мобилизационного типа экономики, который только и может обеспечивать непрерывный рост. Проще говоря, тотальное «освобождение труда» несовместимо с эффективным планированием в производстве, что с необходимостью влечет падение темпов экономического роста, а значит и потребления.
Надо признать, что Сталин никакого практического решения для этого ключевого противоречия нам не оставил. Вернее, решение на теоретическом уровне, конечно, было – это «стирание разницы между физическим и умственным трудом и стирание разницы между городом и деревней». Но как это осуществлять, как это можно планировать, ставить сроки, учитывая задним числом, что даже в 2015 году, несмотря на многократный скачок технологий, никакого «стирания» и близко нет?
В итоге, в суровой реальности 50-ых, чем-то надо было жертвовать – либо «освобождением труда», либо ростом потребления. Это мы даже не говорим про необходимость обеспечения безопасности СССР в условиях империалистического окружения.
Таким образом, имеем ли мы право обвинять Хрущева в том, что он выбрал для народа именно рост потребления? Представьте, что в 1955 году провели бы всенародный референдум, на котором поставили следующий вопрос: «Что выбираете – свободный труд или повышение реального уровня потребления в три раза?» Как видится, ответ был бы очевиден. Действительно, большинство людей устраивал их собственный трудовой и социальный статус, а вот материальное положение, очевидно, оставляло желать лучшего.
А теперь вернемся к главному вопросу – как повлияла ставка Хрущева на рост потребления на развал советского строя? Для этого, сначала, все-таки попробуем замахнуться на определение Коммунизма.
Во–первых, это свободный труд на благо общества и при этом, чем больше твой личный вклад в общее благо, тем выше твой социальный статус (видный животновод, знатный пчеловод, герой труда, народный артист и т.д.).
Во-вторых, это равноправный доступ каждого члена общества к общим благам, которые за счет увеличения производительных сил постоянно возрастают.
Соответственно, мы видим проблему в том, что Хрущев, поставив в приоритет количественную «гонку потребления», упустил из виду более важные вопросы «распределения благ», «свободного труда» и социальной дифференциации.
В итоге, средний уровень потребления действительно значительно повысился, а вот механизм перераспределения благ дал сбой. То есть, получилось так, что Система не смогла «обеспечить равноправный доступ каждого члена общества к общим благам». Именно поэтому, как это ни странно, сталинские «голодные годы» за счет более ли менее равномерного распределения благ были намного более счастливыми, чем «сытые 70-ые», когда обозначился явный и несправедливый разрыв в уровне потребления различных социальных групп.
Соответственно, разрыв в уровне потребления запустил процесс (капиталистической по сути) социальной дифференциации, когда на более высокой ступени иерархии оказались не знатные пчеловоды и ударники-шахтеры, а люди, которые банально больше потребляют. А самое страшное, что на самой вершине социальной пирамиды оказались и закрепились люди, которые занимались перераспределением общественного богатства.
Таким образом, был нарушен основной коммунистический принцип – принцип равноправия и справедливости. С другой стороны, вторичный признак коммунистического общества (и первичный – капиталистического) – экономический рост и рост потребления – был возведен в абсолют.
Так, что к середине 80-ых годов сложилась устойчиво кризисная ситуация, когда советская система управления уже не устраивала никого – ни элиту, которая мечтала о передаче своих «хлебных мест» по наследству, ни широкие массы народа, которые мечтали о возврате справедливого принципа распределения социальных статусов.
Подводя итоги, все-таки хочется сказать, что считать крах коммунистической идеи личным провалом Хрущева было бы не совсем правильно. Надеемся, что тут наивных людей нет, и все понимают, что Хрущев не был теоретиком марксизма. Так, что, в первую очередь, это провал нашей интеллектуальной элиты, которая так и не смогла найти выход из теоретического тупика, предпочтя более простой путь «экономики, как судьбы».
