110 лет назад, в декабре 1904 г., состоялся нашумевший в свое время рейд отряда Мищенко по тылам японцев. Но мало кому известно, что эта боевая операция откликнулась эхом в народном творчестве. Родилась знаменитая песня. Причем история самой песни тоже оказалась весьма любопытной и запутанной. Она прославилась совершенно не в той редакции, в которой появилась на свет.
Кстати, здесь стоит отметить, что в старинные времена народные песни были не только художественными произведениями. Они играли еще и роль «устной летописи». Например, в XIX веке на Русском Севере были записаны циклы песен о Смутном времени. В них переданы истории самозванцев, рассказывается о победах и гибели прославленного воеводы Михаила Васильевича Скопина-Шуйского, о царствовании и низложении Василия Шуйского, об осаде поляками Смоленска, об ополчениях Прокопия Ляпунова и Дмитрия Пожарского, об избрании первого государя из династии Романовых, Михаила Федоровича. Все события, исторические фигуры и обстановка отражены в этих песнях четко и верно, память о делах XVII века передавалась устно из поколения в поколение больше двух столетий!
Эта традиция долгое время сохранялась у казаков. Воинское искусство и творчество у них были связаны неразрывно. Казак был героем в боях, а на привале, в походе, на отдыхе в родной станице, раздавались звучные и проникновенные казачьи песни. Нет, их не «пели». У казаков принято говорить иначе – играть песни. И что ни заиграют – шедевр… Впрочем, ничего удивительного в этом нет. Песни рождались во множестве и проходили «естественный отбор». Неудачное само собой угасало, а лучшее подхватывали станичники, запоминали дети, передавали внукам.
Пласт казачьей культуры формировался веками, и в нем отразились все важнейшие вехи в жизни нашей страны. До нас дошла сквозь несколько веков былинная «Повесть об Азовском сидении» есаула Федора Порошина, дошли напевы о грозном батюшке-царе Иване Васильевиче, о морских походах на басурман, о битвах с ляхами, о славных походах 1812 года, о Крымской, турецких, кавказских, туркестанских войнах. Столь бережное отношение к прошлому было отнюдь не случайным. История не являлась для казаков абстрактной школьной наукой. Они сами ощущали себя частью живой истории. Они знали о своих предках – прадед воевал там-то, совершил то-то. Дед проявил себя в других войнах, отец в третьих. Сын и внук станут следующими звеньями единой неразрывной цепочки. Дополнят ее собственными делами – и песнями. По песням их и будут вспоминать, как они сражались, страдали. Не «официально» вспомнят и не формально, а живо, душевно.
Русско-японская война не стала исключением. Она была тяжелой, кровопролитной. Изначальные расчеты токийских стратегов строились на том, чтобы воспользоваться численным превосходством. Русских войск на Дальнем Востоке было немного, подвозить подкрепления оказывалось долго – через всю Сибирь, по единственной недостроенной железной дороге. Японцы могли перебрасывать свои контингенты морем, быстро и без помех. Вот и следовало сокрушить царскую армию до того, как она сумеет умножиться и усилиться. Русский главнокомандующий Алексей Николаевич Куропаткин разгадал неприятельские замыслы. Он старался выиграть время. Измотать врага в оборонительных боях, продержаться до тех пор, пока из Европейской России перебрасываются на восток свежие дивизии.
Это облегчалось тем, что врагу пришлось разделить силы на два фронта. В Маньчжурии Куропаткин сдерживал в позиционной обороне натиск двух армия маршала Оямы. А 3-я армия, генерала Ноги, надолго увязла в осаде форпоста России на Тихом океане, крепости Порт-Артур. Надрывалась в штурмах, несла огромные потери. Но в декабре 1904 года обстановка резко осложнилась. После многомесячных героических сражений Порт-Артур пал. Противник захватил господствующие позиции и высоты, простреливал вдоль и поперек бухту и город, потопил все корабли Тихоокеанского флота, остающиеся в гавани. Дальнейшее сопротивление превращалось в безответное избиение, и комендант Стессель подписал соглашение о капитуляции.
Но это означало, что из двух фронтов остался один. Армия Ноги, дравшаяся под Порт-Артуром, теперь высвобождалась. Выглядело совершенно очевидным, что ее тоже перебросят в Маньчжурию, против войск Куропаткина. Противник обеспечит себе значительный перевес и не преминет сразу же нанести решительный удар. Русское командование приняло решение – попытаться порушить японские коммуникации и сорвать воинские перевозки. Вспомнили опыт 1812 года, вспомнили удачные казачьи набеги в русско-турецких войнах, и задумали аналогичную операцию, организовать и провести глубокий рейд по тылам неприятеля.
Для этого был сформирован сводный отряд генерал-адъютанта Павла Ивановича Мищенко. В него включили части Уральско-Забайкальской казачьей дивизии, Кавказской казачьей бригады, 4-й Донской казачьей дивизии, подразделения драгун, пограничников, саперов. В целом отряд насчитывал около 7 тысяч человек при 22 орудиях и 4 пулеметах. Перед ними ставились задачи прогуляться по японской территории, разрушить железную дорогу и железнодорожные мосты на участке Ляоян – Ташичао – Дальний. А тем самым затруднить и сорвать движение японских эшелонов, направляющихся из-под Порт-Артура. Второй целью рейда был определен город-порт Инкоу в устье реки Ляохэ. Здесь разгружались неприятельские суда, располагались фронтовые склады.
26 декабря отряд Мищенко переправился через реку Ляохэ, с ходу сбил японское охранение и двинулся вглубь расположения противника. По пути он громил и уничтожал мелкие отряды японцев, рушил линии телефонной и телеграфной связи, захватывал обозы. Высылал группы на железную дорогу, портил пути, взрывал рельсы и стрелки, пустил под откос два эшелона. К городу Инкоу русские вышли 30 декабря. Часть кавалерийских полков была выделена для ночного штурма в пешем строю. Артиллерия открыла огонь, подожгла японские склады. Занялись они очень жарко, полыхали потом несколько дней. Но организаторы операции не учли новые особенности и возможности техники, проявившиеся в этой войне.
Современные средства связи позволили японскому командованию быстро отреагировать на глубокий прорыв русских, оповестить свои части. В Инкоу успели стянуть дополнительные войска. Противник ожидал нападения, хорошо укрепился, опоясал город окопами и заграждениями. Мало того, в штабе маршала Оямы наметили окружить и уничтожить отряд Мищенко. Пожары складов ярко осветили окрестности. Атакующих встретил шквальный орудийный, пулеметный, винтовочный огонь. Штурм захлебнулся. Мищенко намеревался повторить его, бросить на вражеские позиции всю свою конницу, но узнал, что против него выдвигаются крупные силы, и приказал отступать.
Уходили с боями. У деревни Синюпученза японцам все-таки удалось отсечь и окружить часть отряда. Однако два полка донских казаков, 24-й и 26-й, неудержимой конной атакой в пики смели и отбросили врага, выручили своих товарищей из ловушки. Отряд возвратился в расположение русских войск. Задачу он выполнил лишь частично – за восемь дней преодолел 270 километров, уничтожил около 600 японских солдат, на некоторое время парализовал железную дорогу. Но и свои потери были значительные. В бою за Инкоу пало 4 офицера и 57 нижних чинов, 191 человек получили ранения, 26 казаков пропали без вести, а всего за время рейда в отряде насчитали 408 убитых и раненых. А у донских казаков под впечатлением этого похода появилась песня:
За рекой Ляохэ загорались огни,
Грозно пушки в ночи грохотали,
Сотни храбрых орлов
Из казачьих полков
На Инкоу в набег поскакали.
Пробиралися там день и ночь казаки,
Одолели и горы, и степи.
Вдруг вдали, у реки
Засверкали штыки,
Это были японские цепи.
И без страха отряд поскакал на врага,
На кровавую страшную битву,
И урядник из рук
Пику выронил вдруг –
Удалецкое сердце пробито.
Он упал под копыта в атаке лихой,
Кровью снег заливая горячей,
- Ты, конек вороной,
Передай, дорогой,
Пусть не ждет понапрасну казачка.
За рекой Ляохэ угасали огни.
Там Инкоу в ночи догорало,
Из набега назад
Возвратился отряд,
Только в нем казаков было мало…
Кто сочинял слова? Это остается неизвестным. Может быть, и не один человек. Один начал, другой дополнил. А когда стали петь, добавлялись новые строки. В музыке тоже проявились обычные закономерности народного творчества: подобрали такую, какая на душу легла. Существует несколько версий, какие именно мелодии могли использоваться. Одни исследователи полагают, что за основу была взята старинная каторжная песня «Лишь только в Сибири займется заря». Другие считают, что был использован цыганский романс «Андалузянка» на стихотворение Всеволода Крестовского, написанное им в 1862 году. Вторая версия выглядит более убедительной, в «Андалузянке» имеется и близкий оборот в тексте:
Расскажу я ему, как была эта ночь
Горяча, как луна загоралась…
Но как бы то ни было, донцы украсили напев по-своему, по-казачьи, и возникла совершенно новая песня. Она была посвящена конкретной войне и конкретному событию, но это вовсе не означало, что она быстро забудется. Выше отмечалось, что казачий фольклор как раз и складывался из песен разных эпох и войн. Например, знаменитая донская песня «Скакал казак через долину, через Маньчжурские края» родилась там же, в Маньчжурии, и вошла в прочный обиход. Следующие казачьи поколения послушают и узнают, как их предки воевали далеко на востоке, как ходили за реку Ляохэ на Инкоу. Песня разливалась в станицах, звучала на привалах Мировой войны.
Но гражданская война все перемешала. Казаки, как и весь народ, поделились на красных и белых, яростно истребляли друг друга. Грянули и кровавые кампании «расказачивания», прокатывались восстания. Миллионы людей погибали, уходили в эмиграцию. О прежнем героизме и прежних подвигах забывалось. Грандиозная катастрофа России ломала не только настоящее, но и прошлое, стирала и искажала…
В начале 1920-х годов в Курске служил молодой эстонец Николай Мартынович Кооль. Его отец был мелким арендатором в Новгородской губернии. В годы Гражданской войны Николай мальчишкой сбежал из дома – как он позже признавался, спасался от голода. Но пыжился показать себя «истинным» революционером, поэтому своего отца объявил «кулаком» и отрекся от него. Кооль проявлял себя способным юношей, пристроился при ЧК, а потом подвизался на комсомольской работе. Исполнял обязанности заведующего политпросветом в райкоме комсомола.
Он считал себя высоко культурным человеком, тянулся к литературе. Публиковал в «Курской правде» рассказики и поэтические опусы под псевдонимом «Колька Пекарь», написал сценарий богоборческой и кощунственной «Комсомольской пасхи», с призывом: «Долой монахов, раввинов, попов! На небо мы залезем — разгоним всех богов!» А в 1924 году Кооль услышал от кого-то песню о рейде за Ляохэ. Может быть, ее запел казак, служивший у красных. А может, затянули арестованные в тюрьме. Песня была редкая, любитель поэзии заинтересовался. Списал слова, немножко потрудился, перепудрив их на «красный» манер, и в «Курской правде» появилось его творение «Смерть комсомольца»:
Там вдали за рекой зажигались огни,
В небе ярком заря догорала,
Сотня юных бойцов
Из буденновских войск
На разведку в поля поскакала.
Они ехали долго в ночной тишине
По широкой украинской степи.
Вдруг вдали у реки
Засверкали штыки –
Это белогвардейские цепи.
И без страха отряд поскакал на врага,
Завязалась кровавая битва.
И боец молодой
Вдруг поник головой –
Комсомольское сердце пробито…
Впоследствии Кооль уклончиво ссылался, будто бы он, сочиняя стихотворение, «отчего-то» припоминал старинную каторжную песню «Лишь только в Сибири займется заря», и эта песня дала ему некий «ритмический рисунок». Но тут Николай Мартынович явно лукавил. Потому что ритм каторжного «образца» значительно отличается:
Лишь только в Сибири займется заря,
По деревням народ пробуждается.
На этапном дворе слышен звон кандалов—
Это партия в путь собирается.
Что же касается казачьего первоисточника, то Кооль о нем предпочел не упоминать нигде. Хотя «Смерть комсомольца» была не просто стихотворением, она практически сразу же стала песней. Первыми ее имели возможность оценить (или уже попеть) товарищи автора, курские чекисты и комсомольцы. Сам Николай никогда в разведке не был, и его друзья, судя по всему, пороха не нюхали. Иначе подсказали бы явные нестыковки: что в буденновских войсках были не сотни, а эскадроны. В разведку посылают не юных бойцов, а самых опытных. Разведчикам никак не стоило бы кидаться в атаку на чьи-то цепи, у них совершенно иные задачи. Да и термин «битва» абсолютно не соответствует столкновению сотни кавалеристов с подразделением пехоты.
Но очень скоро Коолю предоставилась возможность разобраться в тонкостях военного ремесла. В апреле того же 1924 года в СССР впервые по окончании гражданской войны объявили призыв мирного времени в регулярную армию. Под него попал и 22-летний курский поэт-комсомолец. Очевидно, знакомства и работа в райкоме сыграли свою роль, его направили не в какой-нибудь захудалый окраинный гарнизон, а в Москву.
На новом месте требовалось зарекомендовать себя, определиться на службу покультурнее и перспективнее, не за обозными лошадьми ходить, а где-нибудь при политотделе, по партийно-комсомольской линии. Разумеется, Кооль не забыл взять с собой газетку со стихотворением, показал начальству. Опытные военные не могли не заметить недочеты, но они оправдывались поэтической вольностью, и автор был «свой» - полковой талант! Пригодится в политработе. А песни были очень нужны, да еще и свежие, революционные! Подходящих строевых песен ох как не хватало! «Смерть комсомольца» дали разучить запевалам, темп ускорили, и красноармейцы грянули ее, маршируя на Ходынском поле.
У нее нашлись и другие ценные качества. В варианте Кооля в произведении не стало никакой конкретики. Абстрактный бой, случившийся не пойми где. Произвольная жертва – «боец молодой». Такую песню мог подхватить любой. И сама она была проникновенной, жалостливой. Трогала душевные струны, словно пальцы гитару. «Смерть комсомольца» нравилась слышавшим ее комиссарам и командирам, ее просили списать для своих частей. Она нравилась бойцам, ее пели на концертах самодеятельности, в казармах. Она стала разлетаться по всей стране.
Однажды казачий напев на исправленные слова услышал руководитель ансамбля песни и пляски Красной армии Александр Васильевич Александров. А уж он-то знал толк в творчестве, умел отличать шедевры от дешевки – раньше был профессором Московской консерватории и регентом в храме Христа Спасителя. Александров профессионально доработал песню и сразу включил в репертуар ансамбля как «народную». Вот так маньчжурская степь за рекой Ляохэ превратилась в украинскую, казаки преобразились в комсомольцев, японцы оказались вдруг белогвардейцами, и появилась одна из лучших песен о гражданской войне.
Для Кооля «Смерть комсомольца» принесла желаемые плоды. Его «заметили», и служба в армии стала ступенькой к дальнейшему продвижению. От командования он имел самые лучшие рекомендации, поступил в ОГПУ, заочно учился в МГУ, Институте красной профессуры, МГПИ им. Ленина. Но способности, видимо, оказались не слишком блестящими или идеологически отклонился не туда, куда требовал «текущий момент». Невзирая на солидные и многообразные образования, он не достиг значительных успехов в карьере. С 1948 года застрял на скромной должности преподавателя во Всесоюзном заочном финансово-кредитном техникуме.
Между тем, Сталин высоко ценил творческих работников, щедро одаривал премиями, наградами. А Кооля по-прежнему тянуло на литературную стезю. В годы Великой Отечественной, будучи политработником в Эстонском стрелковом корпусе, он взялся переводить эстонский эпос «Калевипоэг». Потом решил разыграть и старую карту, в 1950 году заявил о своем авторстве уже популярной песни. Пожелтевший номер «Курской правды» со стихотворением он разыскал и сумел доказать, что произведение принадлежит ему. Пожал лавры, заслужил известность в качестве признанного советского поэта. Но больше ничего достойного Кооль почему-то не создал. «Смертью комсомольца» его известность началась и ею же ограничилась.
